За всяким безрассудством – лишь магия момента.
За каждодневной удалью – бессмертие стиха.
Послание – в кармане; афинская кокетка
Его писала утром, закутавшись в меха.
Дорога к Мусейону полна помпезных ритмов,
Которые волнуют и говорят кругом
О волкодлачьей роще, о велемудрых нимфах
И даже о сиренах, воспетых Маяком.
А смеха – сколько смеха! На яркой балюстраде
Любимец хохотушек задумчиво стоит,
Но мысли кавалера здесь вовсе не об Аде,
А с культом, каким славен державный Селевкид.
У музыки мороза – своя привязка к месту.
У текстов ручейковых – грядущая река.
Язычник, и наемник, и ребятня из детства –
Все в сборе, чтобы выпить загадок Карнака.
И запах – чудный запах! Руническим ли оком
Он схвачен в степной встрече с Софокловой Луной?
Афинская кокетка по-дружески под боком;
Врата Мардука ваши, стеснительный герой.
Подписанные кровью, не строки, а светила –
Для повидавшей ночи и зрелища арен.
Пространство или время, свобода или сила –
Абстрактность категорий, но поцелуй взамен.
За шалостью словесной – взросление, отъезды.
За частым вдохновеньем – погоня, мука, визг.
Толпиться где-то будут бессмысленные мессы,
А с ними – смерть Вольтера. Что верх – это же низ.
Дорогу к Мусейону отдали скучной саге,
Изысканно путь вышел в астральные поля.
Тебя я вспомнить счастлив, правдивый доппельгангер.
Тебя благословляю, двадцатилетний-Я.