Ноет шрам на ребрах в семь сантиметров,
Но в документе виза: срок две недели,
А рядом штампик, размазанный ветром,
На который гады чернил не жалели.
Метка рубцом, что осталась на шее,
И крест на груди, и вроде как на левом плече,
Японская мыльница, чье место в музее,
Но в рюкзак она досталась именно мне.
Роняя чемодан, бегу по границе,
— Милый люди, куда подойти?
Со мной не спеша, от чего-то скорбные лица,
Жестом направили, а ведь уже без пяти.
Боясь опоздать, запыхался в подъеме,
Рукавом оттираю запотевшую рожу,
И говорил же мне врач, в приказном на приеме,
Что если бегать начну, то курение брошу.
Вдалеке замаячило моё окошко,
Ещё чуток и вот точно прорвусь,
На бегу снимая с паспорта обложку,
У дамы в погонах закончил я путь.
Сейчас она проверит бумажки-документы,
Что выбивал у Родины сынов:
Печати, штампы и прочие метки,
И я останусь в шаге от горячих мне холодов.
Глаза на выход, передаю через щит стопку листов,
Где написано и про рождение, и про бытиё,
Дама забирает, что-то печатает, ждёт,
Нигде не спешит хмурое офицерьё.
В стопке то всё гладко,
Каждая подпись к печати,
Планирование исключило все недостатки,
Да и я молодец, пришел при параде.
Но пока молчание, что мне убиенно,
Так тихо мне ещё не казалось,
Как там говорят: граница неприкосновенна?
Но пока в тишине молчать, большего не осталось.
И тут дежурный вопрос прилетает извне,
Я на нервах, но не подавая вида отвечаю,
Знаю, подобное близит меня к седине,
Но вижу движение, женщина ставит штамп, выдыхаю.
Счастья так много, спешно пихаю паспорт в карман,
О себя спотыкаюсь, рад также как пьян сомелье,
Роняю на пол опять уже жизнью потрепанный чемодан,
И в пол-оборота слышу от дамы: «Месье».
А я улыбаюсь, почти в тридцать два зуба,
Стойка поделила наш диалог пополам:
— Хорошей вам поездки, а вы докуда?
Смеюсь.
— На Север. Подальше от нелюдей, сюрпризов, досуга, чего желаю и вам.