Купил намедни себе жилетку. Так, поддёвку на зиму под рубаху. И надо же, блажь нашла, часы к жилетке нужны вдруг, оказались. Нужны, не нужны, блажь…
Хочу, говорю себе, часы не простые, а золотые. Что б, как в кино, на золотой цепочке. Идёшь в жилетке по улице и вдруг кто-то из прохожих, время у тебя спрашивает. Который, значит, час?
И ты достаёшь часики не простые, открываешь их, а там, ещё, чтоб балерина начинала танцевать значит, при открытии. И не простая балерина, а на молодую Джессику Альба, чтоб похожа была. Ну, как похожа, вылитая она, только блондинка, как в «Городе грехов», и с глазами синими, как небо. Чтоб смотрел в это бездонное небо, а где-то там, в десницах, глубоко мог разглядеть две звезды. В левой деснице, Сириус, а в правой – Альдебаран. Чтоб когда открывал где эти часы, все окружающие альдебараны рты разевали от такой невидали.
И чтоб покрутилась пару раз балерина, то бишь Джессика, а потом бы стриптиз начинала танцевать… и чтобы смеялась так лучисто, так задористо, как соловей в ночи мая. И так, чтоб нахлынуло на меня и на всех… И каждый вспомнил своё, далёкое, грёзовое. Когда деревья были большие. Когда люди были добрые. Когда сны сбывались, а утром бабушка, живая, пекла тебе вкусняшки. Когда день длился с неделю, ну не с неделю, а дней так с пять, точно (не то, что сейчас: проснулся, оделся, уже вечер), а к вечеру на речке ты сам смог бы поймать живого рака. Когда ты ещё умел смеяться, и мечтать, и дышать. Не рывками и обрывками, как сейчас, а всей грудью дышать, всем своим телом и даже душой.
Мой радостный смех! Где ты? Сейчас твой смех больше стал похож на вой голодной гиены. А мечты давно с ужасом убежали от тебя в одну из ночей, не узнав в тебе того чудного милого мальчика к которому радостно приходили в его кроватку сладко засыпать вместе с ним. Сейчас они где-то в одиночестве тихо и медленно умирают… как и ты. Мечты не могут жить отдельно от человека.
А помнишь, как ты любил вглядываться в небо, как будто хотел выпить ту синь, которую ты потерял при рождении, как будто та синь – твой настоящий тёплый и уютный дом с которого тебя изгнали на эту чёртову Землю…
Да! И музыка, чтоб музыка нежная и приятная из часов звучала, под которую Джессика, значит танцует:
«Союз нерушимый республик свободных…»
И Джессика так заливисто смеётся: «Эх, Вовка, Вовка. Ну, во всём ты гаразд…»
А я, опешив: «Подождите, я ж не Вовка!»
А она: «Да какая разница, в такой-то жилетке, да с такими часами, все пути открываются.
И имя твоё отныне: «Открывающий пути» или короче – «Путин».
И тут объявили мою остановку. Я очнулся. Ну и блажь. Не-е, не нужны мне часы золотые… Да и жилетку наверное продам. Хорошая жилетка…
– Пошли, Джессика, рыбка моя!
Взяв опешившую Машу под руку, мы побрели по осеннему, такому неуютному и мокрому от человеческой ненасытной глупости и от этой же глупости слёз, городу грехов.