От белых стен отлетает как штукатурка адажио,
Толпа встает как зверь на дыбы, а я все также
Впечатан в кресло, грузом уродливых близнецов: принятия
И отрицания, осознавая, что даже если б заранее
Посвятили меня, что этот бес, скачущий и хохлящийся,
Так талантлив, так знаменит и так обожаем,
Мне было бы также плевать, как на кладбище
Плевать на разницу между протестанским и католическим раем.
Опять окруженный холодной водой, теперь уж по пояс,
Неуловимым жестом в нокаут отправив совесть,
Позабыв законы физики, фазы луны, координаты порта,
Ключом отпираю грудную клетку, пусть летает свободно.
Пока не отзвенит протяжно последний аккорд…
Но я лукавлю, я сам себе вру, как будто не знаю, кого
Оно тут же умчит искать, оно-то уж знает, падла,
Где ходит та, кого мне непростительно много и невыносимо мало.
Главное - только б успело вернуться, ведь в этой морре
Победа - остаться целым. И ни единой поблажки!
Ведь луна - не на небе, а на её столе, и готов поспорить
Она диск не зажжёт этой ночью, назло. Как же страшно
Сидеть в жарком зале и в холодном поту, становясь всё синее,
Совершенно пустым, без пульса, фактически умирая,
Оттягивать, не вызывать обратно! Хоть оно не посмеет
Даже легонько тронуть её плечо и прошептать ‘моя дорогая’