По-над морем вечерний бриз ткёт из марева туч грозу.
В буром небе взошла Эль Дзур в ореоле янтарных брызг.
Принесла с собой час табу, час когда в глубине зеркал
оживают все, кто искал, в них глядясь, не свою судьбу.
Элли знает, дала обет, но зудит любопытство-змей...
Я кричу: не гляди! не смей! Только что ей благой запрет?
Взгляд скользит по стеклу, вспоров отражений тугую муть.
Лишь глазком пожелав взглянуть, принимай торжество оков:
вокруг шеи тугим кольцом чей-то нимб, а из глаз и рта
истекла её теплота в мириады зеркальных сот,
изрыгнувших взамен фантом, что томился пять тысяч лет
в ртутной тянущей глубине, а теперь ветром прочь влеком
в новом теле грозу догнал. Где же, Элли, твоя душа?
Там, где мыши-века шуршат в недрах выцветших амальгам.
Там, где память твою глодать, не фильтруя на смех и страх
будет вечность, беды сестра... Как спасти тебя? Вмиг догнать
должен призрака-вора я, отразить его в чём-нибудь.
Ворон чёрный с балкона - в путь! Под крылом мельтешит земля.
Нагоняю, хохочет тать, полагая, что не уязвим.
Мне ведь нечем его отразить. Только истина тут проста!
Раздуваюсь я в глаз совы, гладь зеркальная - мой зрачок:
силуэтом в меня течёт призрак с ног и до головы!
И на дне зрачка моего бьётся сердце, рождает ритм
в горле стон прорастает в крик, низвергая лавины с гор!
И кричу я во всю свою дурь, выкрикаю наружу зал,
Где среди ледяных зеркал на полу расплескалась ртуть.
Блик печатает миражи, ртуть сплетает живую плоть.
Тает лёд, на душе тепло. Элли, ты это? Ты? Скажи!
Вся дрожит, в лунном свете. Чуть сомневаюсь: она – не она?
Черных прядей густая копна ниспадает на белую грудь.
Лишь кивнёт, уронив слезу: «Никогда! Клянусь, никогда!
Не взгляну в твои зеркала, если в небе взошла Эль Дзур.»