песочные часы присыпали рану, время вылечит,
за перегородкой хитина
потухшие звёзды обустроились светить,
ремесло клубов пара, – это дождя строгий ошейник,
это лучи пришли греться болью,
а тени выбрали грязь,
до черноты стирали с лиц ткань…
а тот ли свет мил,
а тот ли свет изменил,
натужил усердием кол, продираясь внутрь,
усталость зрачков подмечать лизала рулон,
уютно ль скользящим глазам видеть это,
находить среди скверны развеянный пепел,
живое входило один раз,
два ль,
или рябь плыла до поры,
пока не разгладится даль,
и долго сидела,
мечтала,
потом уплывала…
а смычок скрипку без струн сторожил,
а ветер шар земной обошёл пешком,
на пять минут земля ушла из-под ног,
спина синего неба тащила обратно
сжимая пресс облаков,
ещё есть мгновенье терпеть голод,
на том ли,
на этом ли свете,
высмотреть лишних для консервации,
где свет пробивается в щель,
а темнота стружкой валяется…
и делится клетка отказом,
осталось наполнить водой глубину,
звучанием кашель,
кто пробовал мёд, соль слёз не пугает,
этот свет, тот, на глаз определяет,
раз лёг поодаль,
располосовал лучами тепло, –
холод распределяет,
переливает,
недоливает…
а тот ли свет,
ни тот,
сам свет не поймёт,
и там,
как идеальный обрубок плацдарм слюды,
и там,
добрые предобрые глаза,
откупиться от них не запросто,
приходят,
стучатся в закрытую дверь,
младенцем дым ускользает,
то мажет копотью,
то подташнивает,
истину рядом ловит сачком цепкого взгляда,
как гримаса противоядия –
вчера,
сегодня,
завтра,
этого, того ли света.