Любовь, ко мне, вся нараспашку,
простуживаться не боясь,
психует. Ей плевать на спячку
в дому. Ну что ей дикобраз
не выспавшийся? Да! Вспылит, но
ведь не прогонит. На плечо
положит поцелуй не длинно,
а легче легкого. И что?
Обидит? Выставит за двери?
Осудит? Нет же, нет и нет…
В его глазах такие ж дебри,
что и в её, и тот же свет,
и то же умонастроенье
не от ума и не за ним,
а от того, что раз в столетье
мы чувствуем скорей, чем зрим.
В невероятно тихом темпе
она ступает на юдоль,
тиха… Так тихо даже тени
теней не сходят на ондоль.
В окно хохочет ветер: — Полно
тебе, дурной, меня смешить.
Весна! И снежными неплотно
мир к небу нитями пришит.
И надо, не ломая копий,
жить на миру — кой смысл в рожнах…
И разве не об этом скорбь ей
пылает на семи рожках?