В начале ноября случаются такие ветры на плоских крышах старых многоэтажек, что отрывают с обычных мест оцинкованные мятые водосливы, и те начинают неистово колотить жестяными крыльями по кирпичным парапетам, наводя панику на галок и голубей. Птицы со всей серьёзностью принимают происходящее на свой счет, будто и вправду предполагают, что тысячетонная махина дома способна взлететь над землёй, трепеща уродливыми крылышками. Пернатые дружно взмывают над крышей, прибавляя к стуку отливов свои взбалмошные крики, мечутся в беспорядке, ища укромное место для посадки, и наконец, садятся, цепляясь за антенны и провода, но ненадолго, - очередной порыв ветра сгоняет птиц на крышу соседнего дома. И птичий страх повторяется. Стаи шумно продолжают искать безопасной опоры между землёй и небом.
С земли, с мокрого тротуара, облепленного последними, заплёванными наглым ноябрьским дождём листьями, даже высоко задрав голову, происходящее над собой трудно заметить и услышать. Ветер уносит звуки с крыш вверх, к стального цвета небосклону, ровному и непроницаемому. Стены домов остаются недвижимы. И ноябрьские бесснежные улицы с голыми деревьями уподобляются днём сумеречным, переполненным зябкой влагой тоннелям или каналам, пока не зажигаются в полной темноте города тусклые фонари, витрины и окна в домах. Тогда ослепшие от ужаса птицы затихают. И приходит время ведьм…
Пал Палыч в такие вечера был склонен к необъяснимой тревоге, будто напитываясь птичьими страхами. Возвращаясь в полутьме с работы, он не мог ускорить шаг, потому что очки уже не помогали, а светить себе под ноги телефоном среди улицы Палычу было неловко. Потихоньку продвигаясь к очередной освещённой цели на тротуаре, он думал, конечно, не о птицах, даже не об оторванных водосливах, а о том, чтобы время текло как можно быстрее, так быстро, чтобы закончился последний рабочий час и можно было уже не отвечать на звонки по служебному телефону. Но звонок таки прозвучал.
- Я туда попала?
- Туда, туда…
- И что же это? Вы ушли, а оно так и гремит! И как я спать буду? Вторую ночь подряд! Вы издеваетесь?!
Палыч с трудом поборол в себе раздражение, узнав знакомый голос, полный детской незащищённости в своём бессилии перед капризами природы. Голос обращался к нему как к спасителю, подобравшему и тут же бросившему ребёнка в лужу на дороге. Это Полина Максимовна, собственница квартиры под крышей семнадцатого этажа, молила избавить её от ночного грохота над головой.
- Я же вам говорил, - отвечал Палыч сквозь зубы, остановившись в тёмном переулке. – Ситуация на контроле. Стихнет ветер, завтра днём пошлём кровельщиков на крышу. Сейчас туда никто не полезет. Опасно. Да и по нормам не положено. Люди могут покалечиться… Вам людей не жалко?
- Жалко… Но ведь гремит! Я уже покалечена! Сделайте хоть что-нибудь! Вы же добрый человек, Пал Палыч… Я вам каких-нибудь денег дам, а?
- Не нужно мне денег. Там всё равно одному не справиться…
- А я вам помогу! – горячо перебила Полина Максимовна. – Честное слово, помогу!.. У меня завтра академический концерт в школе – двадцать два ученика играют, мне хотя бы часов пять поспать надо, иначе… Вы не представляете, что в прошлый раз было! Семь троек! Дети плакали! И всё из-за вашей крыши! Бессердечный вы человек! А я-то думала…
Голос Полины Максимовны сорвался. Вероятно, зарыдала и она.
- Ну, будет, будет вам… - Палыч услышал детские всхлипы и поморщился. - Давайте так сделаем: я переоденусь, соберу дома инструменты и приду… Но и вы подготовьтесь, чтобы времени зря не терять. Дождевик, рукавицы, верёвку бельевую какую-нибудь…
- Зачем верёвку? У меня нет верёвки!
- Для страховки!.. Ладно, у себя найду… Через час-полтора буду.
- Правда?! А вот в прошлый раз мне тоже обещали… Не вы, другие, и…
- Да отключитесь же вы, наконец… Я посреди дороги стою под дождём, не вижу ни черта, под ноги свечу телефоном… Сказал: приду. Значит, приду. Ждите!
Пал Палыч сунул телефон в карман и смело шагнул в грязь на газоне, чтобы сократить путь.
***
Квартира Полины Максимовны была угловой, с двумя наружными стенами и располагалась своим углом по розе ветров точно с севера на юг метрах в пятидесяти от земли. Воздух здесь в любое время года не задерживался, гулял свободно, как на носовой части приличного морского лайнера, держащего курс в тёплые страны, но в нашем случае так и не оторвавшегося от плодородной подмосковной почвы. Полуметровые отливы на парапетах громыхали здесь под стать парусам, вырывая с анкерными болтами и куски облицовочного кирпича, и цементной стяжки. Привернуть их на место требовало некоторых усилий: приходилось одновременно и удерживать мокрый лист оцинковки под ветром, и просверливать по месту новые отверстия для крепежа.
Веса Полины Максимовны едва хватало, чтобы прижать отлив на краю крыши. А Пал Палыч свободной от шуруповёрта рукой и левым коленом довершал прижим и всаживал очередной шуруп в парапет, поглядывая искоса на верёвку, которой Полина Максимовна была привязана к стальной опоре громоотвода.
К вечеру дождь разошёлся по-летнему, по-июльски. Лупил по чём зря в темноте, будто не видя, что и урожай давно собрали, и людей на улицах уже нет. Решил для себя, видно, оторваться на этих двух, на крыше, по полной бесчеловечной программе, надеясь, что, если кто из них и не сорвётся с высоты, так хотя бы простудится надолго и сообразит на будущее, стоит ли на крышу ночью в ноябре залезать.
Однако, не прошло и двух часов, как Пал Палыч и Полина Максимовна завершили работу, спустились вниз на первый этаж, сдали ключ от крыши консьержке, Прасковье Антоновне, и задержались у её окошка. С них текло ручьём, но на лицах победителей сияли гордые улыбки.
- Неужто сами всё приколотили? – спросила Антоновна, округлив глаза.
- Справились, - коротко отрапортовал Палыч, расписываясь в журнале. – Закрывайте заявку.
Прасковья Антоновна приняла журнал и покачала головой неодобрительно.
- Не бережёте вы себя, Пал Палыч! Не по чину вам по крышам в такое время лазить! Полинка-то вам в дочки годится, ей-то по клавишам до полночи колотить у меня над головой, как с дежурства приду, не впервой. Долбит и долбит по мозгам, чтоб ей самой неладно… Ишь ты, молодуха, а стука испугалась… Музыкантша!.. Я в её-то годы на прессах работала. Возвращалась со смены, только голову до подушки доносила и вмёртвую засыпала. Так вот! – и сурово кивнула Полине Максимовне. - Могла бы и потерпеть!
- Ну что вы такое говорите, Прасковья Антоновна! Как можно? У меня академический завтра. Дети!
- Дети у неё… Своих-то нет, так чужих мучаешь каждый божий день. Я же слышу все твои уроки: и это тебе не так, и то не так… А они - Пал Палыч, представляешь? – крохотки совсем, лет по пять. Рёвом ревут! И что они понимать-то могут? Пусть бы подросли, вот тогда и мучили бы… Правда, Палыч?
Полина Максимовна тоже вопросительно посмотрела на Палыча. Тот пожал мокрыми плечами и опустил голову:
- Я не специалист…
Тогда спасенная учительница молча дотолкала его, упирающегося, до лифта, прочь от злой консьержки, вызвала кабину, поднялась на недосягаемую до Антоновны высоту и пустила Палыча в квартиру сушиться и пить горячий чай с мёдом.
Было ещё не поздно. Дождь за окном успокоился. Пал Палыч и Полина успели просохнуть, выпить чаю и немного коньячку с лимоном и печенькой, поделиться ощущениями от ремонта крыши и встречи с Прасковьей Антоновной. Потом Полина предложила плюнуть на старушку, притушила свет, села за кабинетный рояль и громко спела под сложный аккомпанемент пару песен на незнакомом Палычу языке. Как оказалось, фаду, на португальском.
Просохшие волосы музыкантши закучерявились, щеки порозовели, она начала рассказывать что-то смешное из интернета, и Палыч понял, что пора уходить. И сказал об этом.
- Как? Уже всё? – удивилась Полина Максимовна.
- У вас академический завтра. Не забыли?.. И мне на работу.
В возникшей тишине стало слышно тиканье настенных часов. Полина Максимовна взяла какой-то случайный аккорд на рояле. И он растворился в воздухе, наполненным теплом и гармонией.
И вдруг откуда-то сверху раздался скрип железа. Через некоторое время он повторился. Палыч посмотрел на потолок и прижал палец к губам, увидев, что Полина Максимовна готова разразиться криком.
- Сидите тихо! – сказал он шёпотом. – И пригасите свет.
Оставив её в одиночестве, он осторожно вышел из квартиры и крадучись поднялся по лестнице к двери на крышу. Дверь была отворена. Чей-то силуэт виднелся у парапета. Человек в темноте двигался, чем-то явно занятый. Чтобы рассмотреть его, Палыч прошёл к нему ближе, прячась за вентиляционными коробами, и скоро метрах в десяти от себя разобрал знакомый голос:
- Угомонилась, сучка! Ну, не сегодня-завтра посмотрим, как ты уснёшь…
Это Прасковья Антоновна монтировкой отрывала только что прикрученные короба от парапета.
- …Я тебя, стерву, выживу из нашего дома! Ты мне все мозги продолбила своей музыкой, и я тебе продолблю!
Стараясь не напугать старушку, стоящую у самого края крыши, Палыч ретировался назад, в квартиру Полину Максимовны.
- Кто там? – шёпотом спросила Полина у вошедшего Палыча.
- Похоже, ведьма… Силуэт такой чёрный. И не один. Взлетают, садятся… У них тут, на углу дома, видимо, аэродром…
- Вы шутите?!
- Какие там шутки! Батюшку надо. Освятит место, ведьмаки и не рыпнутся больше. Раньше все дома освящали от нечистой силы, помогало… Ну, ладно. Вы ложитесь спать, не думайте ни о чём. Я там пока своим табаком вокруг подсыпал, хорошее средство, не раз помогало… А батюшку срочно нужно искать! Я буду спускаться, у Прасковьи Антоновны спрошу. Она женщина набожная, в церковь ходит. Может, и посоветует кого… Стоят, правда, эти попы, не божеские деньги! Всем домом скидываться придётся…
- Так много?
- Очень! Они же по-христиански за каждый квадратный метр освящения берут… Вы, Полина Максимовна, дверь за мной закройте и все форточки на ночь тоже, на всякий случай. Мало ли… До свидания!
- Спасибо. До свидания! – шепотом проводила его хозяйка.
Они расстались. Пал Палыч спустился к помещению консьержки и дождался у него появления Прасковьи Антоновны, спустившейся сверху на лифте. Монтировки в руках бывшей прессовщицы не было, видимо припрятала её где-то на крыше.
- Я это… Домой ходила… Потроха поставила варить…
- Ты мне, Антоновна, в душу не плюй своими потрохами, - подсказал Палыч. – Вызывай-ка завтра сына. Он у тебя, помнится, строитель. И ставьте на место все отливы, что ты оторвала. А не то!.. Поняла?!
- Бес попутал, Палыч! Не говори никому. Всё поправим.
- И ещё, насчёт бесов… Пригласи-ка своего батюшку. Пусть дом освятит. Сможешь?.. Что?.. Деньги потом с людей соберёшь, а пока у сына возьми. Он же завтра приедет?.. Наплети ему что-нибудь, ты умеешь… Договорились? Оно и ладно. Будь здорова, Антоновна. Спокойной ночи на службе!
- И вам не хворать, Палыч, - тяжело вздохнула старушка.
Дорога назад после коньячка оказалась короче. Пал Палыч, не протирая очков от дождя и ветра, добрёл по лужам до дома, не боясь уже промокнуть и простудиться.
В квартире он разделся, принял тёплый душ и уснул, как ребёнок, быстро и безмятежно. Ему приснился большой корабль, вокруг него вились чайки, он стоял на носу каравеллы под скрипящими от ветра парусами, а женский голос за спиной напевал чистую и грустную португальскую мелодию, полную любви и тоски о далёкой мечте:
«Я хотела бы быть морем,
Чтобы укачать тебя
И усыпить…»