Случайно ли в повести В.Н. Попова в части шестой явлена нам автором «Повесть о бражнике» и вопрошается: «Кто есть толкущися у врат?» И наши герои: Дикий Фотограф, Злой Писатель, сам рассказчик – попадут ли в рай? Откроет ли им ворота Пётр с ключами, явится ли им Иоанн, сказавший когда-то – «людей любляй»?
…Удивительное произведение – повесть «Монокль»! В неё вошли и целая пьеса, и «Повесть о бражнике», и верлибры со стихами, и исторические справки, и яркие бытовые сцены, и сонм прекрасных имён художников, фотографов, поэтов, прозаиков, и чисто технические штучки-комментарии, позволяющие заглянуть в мастерскую странного трио – этакого трехголового змея вдохновения и бражничества. Их «дикий стол», бедный, с парой кусков хлеба, луковицей, мутной самогонкой (или даже тройным одеколоном), банкой кильки, стаканами, служит, однако, настоящей волшбе творчества: лабораторией создания редких фотографий.
Окольцован путешествием в прошлое героя повести (первая и финальная части) бытовой и творческий хаос людей вдохновенных, ярких. Но чем дольше по капле пьёшь повествование «Монокля», тем явственней проходит насыщение внешне неприбранного бытия художников глубоким внутренним содержанием с исповедями, диалогами, спорами о главном: искусстве настоящем, сердечном, освящённом наитием, озарением и, с другой стороны – искусством служения «звону монет и шуршанию доллара».
Повествование с каждой своей чудесной миниатюрой насыщается щемящими аллюзиями литературы и искусства прошедших веков и настоящего времени. За немыслимо неприбранным столом Дикого Фотографа вспыхивают страстные, злободневные разговоры, полные то гнева, то сострадания, то удивления перед красотой, то жалости до библейского «людей любляй». Горе случайных и неслучайных людей разделяется, ему ищется выход, а когда он находится – то находится и очередной повод бражничества, пира во славу Бога и красоты, подлинного и сердечного.
В зимнюю морозную ночь
под обледенелыми звёздами
бредёт по хрустящему снегу
еле живой человек.
И вдруг там, где-то далеко –
на опушке лесочка –
еле светится живой огонёк
одинокого окна.
О, эта небывалая радость!
Такое ощущение счастья
можно узнать только во сне –
один или два раза
за всю жизнь.
Он идёт и идёт.
А огонёк всё ярче,
а огонёк всё ближе.
И вот он стучится
в холодные двери
маленькой избушки.
Ему открывают.
и радостные люди
встречают его:
смех, крики,
весёлые глаза…
«Мы так долго
тебя ждали», –
говорит Старая Женщина
и целует тёплыми губами
его счастливое лицо
с оттаявшими слезами.
Все садятся за стол и пьют вино
чтобы радость длилась и длилась.
Как тут в нас не отозваться великому стихотворению Николая Рубцова!
Герои повести сохранили в себе душу ребёнка. Они декларируют: «Люди соскучились по сказке: им не хватает подлинной радости и ушедшего детства». Они успевают бражничать и до самоотдачи увлечься «чистым кадром» Альфреда Стиглица, пикториализмом, расфокусировкой, прикрытой диафрагмой, «мокрым кадром», а в их коротких, но ярких диалогах оживают великие импрессионисты, художники Возрождения, стихотворения Бальмонта и Андрея Белого, строчки Есенина, имена Чехова и Горького…
Помазание текста романов и повести благородным миро мировой и отечественной культуры – фирменная черта поэта, прозаика, драматурга и эссеиста Владимира Николаевича Попова.
Оттого короткие новеллы повести необыкновенно прекрасны: в них – каждой! – есть своя особица, аромат.
КОНЦЕРТ ДЛЯ КАПЕЛИ
Это было так давно –
в середине девяностых…
Поздней осенью, в дождливый вечер, мы со Злым Писателем шли по улице Гоголя, а навстречу нам брёл молодой беременный мужчина.
Он шёл согнувшись и придерживал двумя руками свой живот.
– Ха! – закричал Злой Писатель и преградил ему дорогу.
Беременный поднял лицо и оглядел печальными чёрными глазами неприятелей.
– Что вам от меня нужно? Я Лёня Раппопорт и несу скрипку, потому что в переходе у меня отняли футляр вместе с дневным заработком.
Нам стало стыдно.
– Пошли к Дикому Фотографу, – сказал Злой. – У него есть разбитая скрипка и приличный футляр.
Пришли к Д.Ф. и всё ему рассказали. Дикий впал в забытьё и заявил, что он потерял ключ от сарая.
– Ха! – закричал Злой Писатель. – Ты не хочешь помочь бедному еврею! Запомни этот день, иуда, и забудь моё честное имя!
Дикий Фотограф нашёл ключ от сарая…
Футляр был старый и пыльный, но когда мы его протёрли сырой тряпкой и сухим полотенцем, он засиял толстой чёрной кожей, а бронзовые замочки туго защёлкали и зазвенели пружинами.
– Надо обмыть футляр, – забурчал Дикий Фотограф, пошёл в комнату и долго копался в шкафу.
Он торжественно поставил на стол бутылку «Плиски»:
– Вот, берёг на юбилей…
Когда выпили по рюмочке и притихли, то Злой Писатель посмотрел на Лёню Раппопорта и произнёс:
– Ваше слово, товарищ маузер!
Лёня взял скрипку и поцеловал её в шейку. Смычок осторожно прикоснулся к струнам…
Ах, как он играл!
Он вытягивал из нас
все жилы…
Все наши горести и печали
он вытянул
в длинную дорогу,
и мы по ней брели
всю нашу жизнь:
от самого рождения
до настоящего времени.
Но вдруг нас
охватила радость:
нам стало тепло
и спокойно.
И мы купались
в солнечном свете
и слышали пенье
утренних птиц.
– Ничего себе Рубинштейн! – воскликнул Дикий и смахнул слезу дрожащей ладонью.
– Ну, вы, Лёня, даёте копоти! – покачал головой Злой Писатель.
– Это первая часть моего «Концерта для капели, ручья и синицы». Как жалко, что не смогу сыграть вторую часть: там нужно сопровождение фортепиано…
– Будет вам сопровождение Берты Ковель! – уверенно воскликнул Злой. – Пойдёмте к Леонтьевым!
Мы собрались и пошли в дом через дорогу. Увидев шумную толпу, встревоженная Люсьена воскликнула: «Ах!»
– Мадам, – дипломатично начал Злой Писатель, – вы нам необходимы. Это Лёня… – Он начал рассказывать о гениальности скрипача и о дивной музыке.
– Жора, – крикнула Люсьена, – мели кофейные зёрна! У нас гости!
Пока мы рассаживались на венских стульях, Люсьена подошла к Лёне Раппопорту и спросила шёпотом: «Шпрехен зи дойч?» Лёня молча кивнул.
Люсьена села за пианино. Лёня поцеловал скрипку:
– Пожалуйста, звон капелей и пенье ручейка…
Пианистка сказала: «Яволь» – и сотворила звон капелей.
Лёня послушал, сказал: «Данке шён» – и заиграл…
Лёня играл тонко,
измывался над нами
и заставлял плакать.
А Люсьена вдохновенно
подыгрывала скрипичному гению
и очень удачно
изображала птичку
на последней октаве.