«Не верь сказаньям, мальчик, сказки злы» –
мать напевала в тишь, на сон грядущий.
Спит, подрастает быстро мой малыш,
и скоро он познает жизнь, суть лучше
о том, что королевств за кривд-земель
векА – как нет, иль вовсе не бывало.
Лишь не узрел бы скорби и кровей.
Тепло под маминым пуховым одеялом,
когда рука добра касалась лба
в ненастье, в хворь, любую непогоду.
Он научился понимать слова.
Он научился облачаться в воздух.
Мать, в ночь, не запирала в келью дверь,
знав, для мечты одной – закрыты двери.
«Ни песням складным в празднества не верь!» –
учила мать, невидимо старея.
Он рос послушным, мудрым, дорогим
сокровищем – единственной отрадой!
Казалось, в мире нет сильней любви,
чем та, где был бы Тот, – с крестин не рядом.
Не помнил, не искал.
Слыл слух: «Похож!», –
шептались сердобольные соседи.
«Но сказка – быль, но правда – веруй, ложь», –
суть веры не осмысливают дети.
А он глядел все-зорко, избирал
лишь правильно-сюжетные ампиры.
Тому, кто жаждал Мира – кокон мал,
тому, кто шёл бы к трону – мало мира.
В срок, в тридцать – он проснётся холостым,
крылатым, малость замкнутым да чинным.
И речи, и слова ему простЫ,
и брешь, в ней потаённые причины
всего, что не прилюдно, пытко вслух.
Как мим, схрон-зев – молчит безгранник солнца
над каждым третьим*, где криклив петух,
а заоконный "лучник" не смеётся.
Сын холит мать, он чувствует смысл, боль:
нет короля – нет Царствия, благ мира.
Столичный полдень жалит сотней Вольт,
змеюка-тень – налево, не стыдливо,
ползёт искусно. Вирус, мизантроп!
Зови, как можется, пока всеяден возраст.
Мальчишка знает, есть Вселенной Бог,
которого никто не слышал голос.
Там, где-то, "под", а может быть, и "над" –
над гущей тла: кометы, хорды, птицы...
Лишь рядом мать.
(В ином – чужие лица).
А он бы много-много...
Много дал!
За зло-Любовь, едва – "за тридцать".
Да просто, чтоб порой не спиться...
за яд-Любовь, – но нипочём не снится.
За ту... Сей никогда не знал.
* домом
© Кайгородова Светлана
/ iiijiii В Конце Тоннеля. 2023 /