Десятое лето детства. Благословенное время. Самая середина семидесятых годов. Июльский зной в Баку не помеха нам, бесшабашной ребятне, нашим отчаянным играм. Год назад мы всем двором ходили на настоящий американский вестерн «Золото Маккены», после чего поголовно заболели индеаноманией. Все наши дворовые схватки отныне были только индейскими и ковбойскими. Американских пастухов, возвеличенных Голливудом мы по простоте душевной называли «ковбойцами». А летом семьдесят пятого на экраны вышел восточногерманский «истерн» с Гойко Митичем – главным индейским вождем Советского Союза и всего соцлагеря, в паре с Дином Ридом – американцем, перешедшим на сторону коммунистов, другом советского народа и нашим любимым певцом, что пел и рок-н-роллы, и кантри-песни, и романтические баллады. Этот фильм «Братья по крови» оказал на наше детское сознание даже больше влияния, чем прошлогодняя киноистория про поиски золота апачей в аризонской Долине монументов.
В американском вестерне все персонажи, даже положительные, вроде шерифа Маккены или дочки судьи, которую он спас от бандитов, все они были не свободны от золотой лихорадки. В то время, как герои гэдээровских фильмов про индейцев были благородными борцами за свободу и справедливость. Вот почему нам, советским детям, весь цикл «истернов» из ГДР полюбился больше, чем западное кино, не важно, европейское или американское. Ведь мы были воспитаны на героических примерах Мальчиша Кибальчиша, Орленка, на богатырских примерах наших предков, от Ильи Муромца до рядового Александра Матросова, закрывшего грудь немецкий пулемет.
А помимо русских витязей, в каждой республике Советского Союза воспевались подвиги представителей своего коренного народа. В Баку это были легендарные борцы против иноземных завоевателей – Бабек и Кёр Оглы, а также Герой Советского Союза Мехти Гуссейн-заде, воевавший вместе с партизанами Югославии на Балканах против немцев. Но, конечно же, самыми почитаемыми в то время у нас были двадцать шесть бакинских комиссаров, расстрелянные в 1918 году. Фильм, посвященный этому эпизоду гражданской войны, тоже был одним из любимых у нас.
Детей в нашем большом дворе было много. И все примерно одного возраста. Никто не делился на национальности, мы и не подозревали, что кто-то из нас был азербайджанцем, кто-то армянином, русским, евреем, грузином или татарином. Мы были советскими детьми, воспитанными на интернациональной дружбе народов. Поэтому почти все мальчишки дружно избрали себе роль краснокожих. А вот девчонки наоборот, из женского упрямства, наверное, самоопределились ковбойшами. Забавно, не правда ли? Не ковгерлами, а ковбойшами. И только мы с моим тезкой и сверстником, насмотревшись на молчаливого Грегори Пека в роли Маккены, встали между двух враждующих кланов, как «благородные шерифы». Но так как мы, как бы, тоже были «бледнолицыми» и больше дружили с девочками, то остальные пацаны во дворе стали с нами враждовать. Приходя после занятий домой, а учились мы с тезкой в разных школах, если встречались с племенем индейцев по одиночке, то каждому из нас приходилось туговато. А вот если мы шли вместе с Игорем, который был чуть повыше, поплотнее и покрепче в кулачном бою, то стоя спина к спине, всегда с успехом отражали набеги краснокожих.
А потом однажды Лена, самая старшая из девочек, всего на пару лет, но авторитет по этой причине у нее был непререкаемым, вынесла во двор книжку какого-то, забыл уже его имя, советского писателя, про индейцев. И все мы по очереди жадно ее прочитали. Потом Лена выносила и другие книги, уже коренного американца – Фенимора Купера, о подвигах Чингачгука и его друга Натаниэля Бампо, о приключениях на берегах Онтарио, в диких лесах Северной Америки, на границе с французской Канадой. Мы читали взахлеб эти уже довольно потрепанные книги, прошедшие через множество рук, прежде, чем они попали в наши ладошки, и воспитывались на примерах самопожертвования, вполне христианского и советского принципа «отдать жизнь за други своя». Период индейско-ковбойских войнушек в нашем дворе как-то быстро сошел на нет. Мы воскурили символическую «трубку мира» и снова стали гонять вместе по двору.
Однажды июльским днем, когда полуденный зной сменился свежим ветерком с моря, в конце рабочего дня, когда родители уже возвращались домой, мы, как обычно, с увлечением гоняли мяч по двору, шалили, лазали через высокий каменный забор в соседний двор, где стояла свежая девятиэтажка, а за ней старая православная церковь еще дореволюционной постройки. Мы иногда забегали туда. Но воспитанные атеистами, недолго задерживались внутри, где только несколько старушек тихонько молились перед темными, старинными иконами, освещаемыми лишь восковыми свечами. Постоять робко, боязливо в церковной полутьме, поглазеть по сторонам и снова наружу, в яркий солнечный день.
Наш дом на перекрестке улицы Камо и проспекта Ленина тоже был дореволюционной постройки. Четырехэтажный, он имел вместительный внутренний двор. С фасадной стороны у всех квартир был собственный балкон. А с внутренней весь дом был опоясан по периметру верандами. В доме имелось четыре лестницы. Парадная, черный ход внутри здания, а во дворе две открытые, внешние лестницы, по которым можно было подняться на каждую веранду – второго, третьего и четвертого этажей. Посередине дома были когда-то широкие ворота, которых к нашему времени на осталось, но имелся большой входной проем, через которые во двор могли заезжать не только легковые, но и грузовые машины, мебель привезти там, или увезти, если кто-нибудь из жильцов менял квартиру на другое местожительства.
Давно уже нет в Баку ни улицы революционера-армянина Камо, ни проспекта Ленина, они были переименованы в самом начале девяностых, после развала СССР. И дом был снесен в середине 2010-х. Правда, незадолго до сноса, его отреставрировали, облагородили роскошный сквер перед фасадом нашего большого дома, то есть, вырубили все старые деревья и кусты, где мы любили играть в индейцев и ковбойцев. Оставили лишь немногие деревья, которые не давали уже защиты от палящего бакинского солнца. Зато пескоструйными аппаратами очистили потемневшие стены дома, сложенные из местного ракушечника. И стал дом светлым, как в самом начале ХХ века. А перед ним поставили памятник югославскому ученому Николе Тесле. В последний раз я был в Баку в 2014 году, летом. И дом моего детства еще стоял. Снаружи он выглядел великолепно. А вот во дворе никто не озаботился ремонтом, и смотрелось здание обшарпанным, неряшливым, словно голая спина дряхлого старика, с пигментными пятнами и остатками седых волосенок.
Я наснимал на фотоаппарат дом моего детства во всех деталях. И как оказалось, сделал это вовремя. Потому что очень скоро, через год или два его снесли, чтобы построить на этой дорогущей земле в центре города, напротив железнодорожного Сабунчинского вокзала, новую высотку. Но вернемся в середину семидесятых годов прошлого столетия. В то счастливое, безмятежное время нашего советского детства. В тот самый летний день, когда мы играли во дворе. Время было около семнадцати часов. Детская энергия била через край. Мы носились и вопили, играли в самые активные игры, сегодня их сочли бы опасными для жизни, и не только современные родители, но и сами огаджетированные дети цифрового века, не вылезающие из своих смартфонов, тик-токов и прочей интернетной лабуды.
Внезапно ко мне подбежал Беник, он жил на первом этаже и был, как и Игорь, моим ровесником. Радостно сверкая глазами, он прокричал мне в лицо: «Там твой пахан приехал!». В то время в нашем дворе было только две машины – горбатый бежевый «Запорожец» дяди Кости, и красные «Жигули» моего отца. Странно, но прожив почти десять лет, я тогда еще не знал блатного словца «пахан». Для меня мой отец был просто папой. И в горячке наших дворовых игр мне послышалось: «Твой па – хам!». Кровь мгновенно прилила к лицу, я рассвирепел. Как ты посмел обозвать моего папу хамом?! Беник сразу понял по моему страшному лицу, что я в сильном гневе, потому испугался и убежал в свою квартиру. Движимый справедливым, на тот момент, чувством возмездия, я топал тяжелыми шагами судьбы к двери Беника. Дома у него никого не было. И на мой стук он благоразумно не открыл дверь. А мне очень хотелось извозить его мордой в дворовой пыли, чтобы он юлил и скулил, вымаливая прощения за то, что посмел обозвать моего папу, такого благородного, умного, честного, самого лучшего папку в мире, хамом. Кавказский темперамент, однако.
Рядом с квартирой Беника была цветочная клумба. И я вырвал из земли кубик, так называли в Баку большие ракушечные блоки, из которых, как из кирпичей строили дома. Довольно увесистый кубик. Ожесточенный, я со всего маху швырнул кубик в дверь Бениковской квартиры. И кубик оставил в деревянной двери приличную вмятину. В нашем детстве все двери были не железными. И открывались вовнутрь, а не наружу, как сейчас. Мы носили ключи от дома на веревочке на шее. И никто не боялся, что какие-нибудь злодеи сорвут их у нас, или украдут. Многие оставляли ключ под ковриком перед дверью. И опять же никто особо не воровал, не лазал в чужие квартиры. Даже милиционеры ходили без табельного оружия, не говоря уже про резиновую дубинку или автомат с бронежилетом, как в нынешних мегаполисах, что на Западе, что у нас, где все эти защитные средства стали внедрять после развала СССР, уже в девяностых.
Увидев, что натворил, я сам испугался, наверное, больше Беника. Остальные ребятишки нашего двора в недоумении воззрились на дело рук моих в полном онемении. А я побежал побыстрее домой, чтобы избежать наказания. Не прошло и пяти минут, как в дверях нашей квартиры на четвертом этаже выросла фигура отца. Он был непривычно суров. Я не мог поднять на него глаза. И что-то лепетал невнятное в свое оправдание. Папа не стал особенно вникать в мой виноватый лепет. И вынес вердикт. С сегодняшнего дня я лишался права смотреть телевизор на две недели. И я принял наказание. Хотя, как раз в эти дни по телику показывали мой любимый сериал про капитана Немо и его подводную лодку Наутилус.
На следующий день Беник, с которым мы помирились, объяснил мне, что слово «пахан» означает всего лишь папу. Так говорят взрослые, втолковывал мне Беник. Я постучался в дверь его квартиры и попросил прощения у родителей Беника за свой проступок. Папа Беника снисходительно потрепал меня по голове и сказал, чтобы я больше так не делал. В этот день, была, кажется, суббота, по телику показывали очередную серию про капитана Немо. Мама, пожалев меня, сказала, что разрешает мне посмотреть телевизор в гостиной. Но я упрямо помотал головой и ушел в спальню с новой книжкой про индейцев, которую мне дала строгая девочка Лена. Она была очень рассудительная. Серьезная и старше всех нас, ровесников во дворе, на целых два года, а потому считалась чуть ли взрослой и была очевидным лидером. Лена сказала, что я поступил нехорошо, но по незнанию, которое меня немного оправдывает. Тем более, раз я вступился за честь своего отца, то Лена в утешение принесла мне очередную книгу про Чингачгука и его друга Следопыта Натаниэля Бампо. Таким было наше советское детство. Счастливое детство.
14. 10. 2023 г. в Покров Пресвятой Богородицы