«Не умa’лилась ли мощь Минотавра от длительного заточения? Не состарился ли он? Или вечность жильцу Лабиринта судили Мойры? Кромионскую Фэю породили бессмертные чудища, но я лишил её живота. Критскому Быку был дарован не бычий век, да я положил ему конец.
Не пора ли вослед хвостоносцам и быкохвосту-ублюдку?
Он казнь не только Миноса, ненавистного Трезубцедержцу. Но и афинян. Повинных терять сограждан. У коих царём мне быть вскоре. Ибо годы Эгея преклонны. Унижения сыну не пожелает отец мой Посейдон! И, верно, сугубо одобряет предпринятое. Кольцо критянина на мизинце его и венец Афродиты на челе моём свидетельствуют отцовскую милость.
Всебесспорно.
Я борол —
волк щенят!—
и чудовищ!
и великанов!
Я поверг —
Нил в разлив
опрокидывает дамбы!
кувырком! —
даже
Перифета!
чадо
Владыки Огня
Гефеста!
У Минотавра лишь голова быка, ниже шеи он муж. От противуестественности зрелища, ясное дело, цепенеют. А он атакует стремглав. Не рискуя шерстинкой! Но лёгкие победы не на пользу боевой форме. Приучают к недооценке противника. Взращивают отупляющую самоуспокоенность. Сонливую леность благополучия. Да и мускулы без практики вянут, дрябнут, рыхлеют... Папашу-то я взял живьём. А уж он заведомо был посильнее. Таран во плоти! Да и не разбежаться в Лабиринте, дабы с толком пустить в ход рога. Значит, тактика уклоненья, выматывания. Попрыгай, выродок! Попробуй твердокаменный лбину о камень стены! Пара ударов посбавит тебе прыти. Первый же промах выведет из себя скотинку. Две-три неудачливые попытки, и ярость затопит твои скудные мозги. Задохнёшься ты с натуги, окопыченный! А тогда быстрота и натиск.
Выломаю кусок плиты, и несть зверушки!»