В октябрьском номере журнала "НОВЫЙ МИР" опубликована новая подборка стихов Михаила Синельникова "Незримые крыла"
Летучие мыши
Метнувшись в свой час из-под крыши,
По детству скользнув моему,
Летучие реяли мыши,
Пилили вечернюю тьму.
В круженье всё более близком
Носились они в тишине
С чуть слышным томительным писком
И нечто поведали мне.
Я знаю, бессильна наука
В бессонном моем ремесле,
И только тоска ультразвука
Решенье подскажет во мгле.
Эпос
Народ в свой эпос не утратил веру.
Меня возили по долине всей
И заводили в тёмную пещеру,
Где ожидал расправы Одиссей.
Преданья поднимались из раскопа.
Купался я, прельстившись озерцом,
А в нём-то лёд переборол циклопа,
Обманутого здешним хитрецом.
На луговинах и зелёных скатах,
Где с плеском травы поднимались в рост,
Паслось потомство тех коней крылатых,
Что с отдалённых прилетели звезд.
Но прошлый век всё снова окровавил
И в свод заветный, взятый под арест,
Одну главу изустную добавил
О выселенье из родимых мест.
И долго край безмолвствовал, пустея,
Дичая, осыпалась алыча,
И ржавые оковы Прометея
Нагорный ветер шевелил, бренча.
Эвакуация
Стихотворцы, художники
В этой Азии жгучей
В дни войны, как заложники,
Сберегались на случай.
Дрему сталинабадскую
Путь добавил к «Дракону»,
Как сошествие в адскую,
Безглагольную зону.
Жар с тенями залётными
И арычная галька
Неразлучны с полотнами
Самаркандского Фалька.
И вселяется заново
В звук пастушьей свирели,
В посвист вихря барханного
Ашхабадский Шенгели.
И ведь голос Ахматовой,
Отзвук звездного хора,
Под луною агатовой
Зыблет воды Анхора.
* * *
В горах возникло имя Исмаила.
Оно, негромко сказанное мне,
И в пропасти вошло, и просквозило
Ряды хребтов на страшной крутизне.
Пришедшее к памирцам издалёка,
Оно вселилось в скалы на века.
Благая весть о правнуке Пророка
Сперва коснулась облака слегка.
И вместе с аравийским суховеем
Туда метнулась, где на склоне лет
В мечтаньях жаждал встречи с Моисеем
Все подвиги свершивший Мухаммед.
Местный колорит
Цветы, верёвки бельевые,
Детей крикливая игра
И связки перца огневые,
Всё это – в тесноте двора.
Судьба, лишившая простора,
В кругу соседского тепла
Завмага, опера и вора,
И живописца собрала.
Обед. Несут вино, закуску
На общий стол со всех сторон…
А там девчонка гладит блузку,
И солнцем высвечен балкон.
И к ней-то, нежной и воздушной,
Летит над смесью голосов,
Над перебранкой добродушной,
Влюблённого призывный зов.
И вот сбегает по ступеням
Она, желанна и легка,
Овеянная нетерпеньем
Автомобильного гудка.
Город
Прикасаюсь к отцовской медали,
Наклоняюсь над повестью лет…
Петербуржцами снова вы стали,
Петербурга же более нет.
И давно уже нет Ленинграда,
Не осталось почти ничего,
И одна только рифма «блокада»
Удержала названье его.
* * *
Когда бы, презрев девятнадцатый век,
Уйти за черту, где весёлый
Парижский народ, устремляясь в разбег,
Потешил себя карманьолой!
Что вспомнишь теперь в наломавшей дровец
России, неясной доныне?
Иль тот кабинет, где Фернейский мудрец
В раздумьях о Екатерине?
Бювар, за которым перо он погрыз
И начал хвалебное слово.
Альков, где седых престарелых маркиз
В избытке имел Казанова.
Но всё же ещё и уроки Руссо.
Здесь прошлого века останки…
Как будто бы вьётся в пыли колесо
Разбитой махновской тачанки.
* * *
Поэтов убивали на дуэли,
Растерзывали на краю земли,
И лучшие, понятно, не успели,
Полнее воплотиться не смогли.
Повесился не кончивший поэмы,
Расстрелян выраставший до небес
И песнопевцы стали в страхе немы,
Как будто голос у певца исчез.
Нет, русским не мечтать о той отраде,
С какой промолвил, завершив дела
Почти столетний, слепнущий Саади:
«Пожалуй, в зренье надобность прошла!
* * *
Взобраться вновь на этот взгорок!
Увидеть улицу села,
Где не был лет почти что сорок,
И ту избу, где мать жила.
И лес, где эхом вторит крику
Болотная глухая выть,
Где собирала землянику,
Чтобы учебники купить.
И что же вышло из ученья!
Блокадный лёд и поздний сын,
Его грехи и злоключенья,
Труды и страсти до седин.
И стольких стран разнообразье,
И властный ритмов перебой…
Но нет больней и крепче связи
С её землёй, с её судьбой.
* * *
Зачем-то хранилось в чердачной пыли
Какое-то ветхое лихо.
О, если бы урки пришельцев нашли!
Но было пустынно и тихо.
Я знаю теперь, что дружку моему,
Едва подрастёт он немного,
Ещё предстояла дорога в тюрьму,
А мне уж – другая дорога.
Но вот мы с приятелем первым моим
Под солнце туземное вышли.
Струился кизячный удушливый дым,
Цвели украинские вишни.
Тянулся кибиток и мазанок строй,
Соседствовал вор с прокурором
И пели сектанты вечерней порой
Негромким, робеющим хором
С узбекской мешалась немецкая речь
И с русской тягучая мова,
И выхода нет, сколько речке ни течь,
Из мира до боли родного.
* * *
Поймёшь, вглядевшись в прежние обличья
Сколь многого не досчитался ты.
Не уберёг безумства и величья,
Не сохранил начальной чистоты.
Ты был другим. И разве только тело
Менялось за мелькнувшие года!
Вот и душа довольно обгорела
И может быть, давно немолода.
Не передать всё, что она сносила…
Куда несут незримые крыла
То, что любви губительная сила,
Разрушив, из обломков собрала?