В октябре девяносто третьего
я наяривал против Ельцина,
забирался на баррикады
и орал: «Демократы – гады!»
Но не то чтоб в осадке чистом
был я пламенным коммунистом,
и не то чтоб топил я матово
за Руцкого и Хасбулатова –
просто где-то за год до этого
разразилось горе поэтово:
от поэта ушла жена.
Ты, поэт, сказала она,
неудачник особой масти,
у тебя ни бабла, ни власти,
а вот Сарик (мой новый друг)
уважаем всеми вокруг –
у него три ларька на рынке
и шашлычная на Ордынке,
он мне купит кабриолет.
Ну а ты мне что дашь, поэт?
Год я думал над этим спичем –
стал он враз моим Линчем личным –
посыпал шевелюру пеплом
и считал свои будни пеклом:
пил я горькую,
пил я жгучую,
пил палёную и колючую,
пил на шару и пил один,
а когда в себя приходил,
выкурёживал сигарету
и к Верховному пёр Совету,
чтоб оттуда, блеснув забралом,
своё фэ сказать либералам:
мол, такой ли желали доли мы –
как могли вы, блин, как позволили
у поэта отнять жену?
Довели подлецы страну!
Так я прожил два года с гаком.
Мог и дальше бы быть вахлаком,
но в конце девяносто пятого
с похмела я читал Довлатова.
Ночь. Метро. Голубая ветка.
Вдруг какая-то красопетка
необузданно села рядом
и меня обжигая взглядом,
щекотнула дыханьем ухо:
«Ну и как у нас тут пир духа?»
На Филях мы сошли с ней вместе,
взяли «Клинского» честь по чести,
завалили в мою однушку
и устроили там порнушку.
Я прочёл ей стихов немало,
а она до утра стонала,
и когда наступил рассвет,
таки кончила: «Ты – поэт!»
С той поры я себя не мучаю,
не вгоняю в кручину злючую,
и по жизни иду практически
либерально-демократически.
Ну а те, кто в былом столетии
красопеток своих не встретили,
и сегодня жгут не по-детски
за дурацкий Союз Советский –
мол, за что воевали деды,
от свободы у нас все беды –
собирают себя в отряды
и орут: «Демократы – гады!»
Хлябь истории стала хтонью,
полыхнула кровавой вонью.
Нет у хтони первей причины,
чем разлюбленные мужчины.