Дед Муаммер разводил голубей под крышею, каждую пятницу джа;мию* посещал: в доме его — как за пазухой у Всевышнего, тишь и достаток, врачующие печаль. Первый сутяжник на рынке и первый труженик, дед Муаммер был любимцем у детворы: знали во всём околотке мальцы досужие — дом для таких, как они, завсегда открыт. Сядет, бывало, у дома, и рад-радёшенек, что на сегодня закончены все дела: «Эх, до чего ж земляника в лесах хорошая — будет внучка;м угощеньице, иншалла». К деду съезжались в канун Рамазана близкие, сад одевался в вишнёвые кружева, свет из окошек струил золотыми искрами, ветхий домишко, как новенький, оживал.
Через забор жил сосед — долговязый, жилистый, был он заядлый охотник и балагур. В тёмных зрачках вызревали паслён да жимолость, давняя страсть и балканский лихой разгул. Трубка, охота — всего-то и развлечения, чем не покой после жизненных передряг? Был он когда-то прославленным сербским четником, нынче же попросту дедушка Миодраг. Слыл бобылём... впрочем, кто же с судьбой помирится, память была до преступного недобра: сорок годков, как не стало супруги Милицы, жить бы да жить — ан поди ж ты, Господь прибрал. «Золото-дед, — говорят мужики в окрестностях, — добрый, умелый да ловок не по годам». Так и живёт: сходит в церковь на Славу Крестную**, чарку-другую пропустит на Видовдан**.
А когда пришёл девяносто второй треклятый, и прошла ветвистая трещина по стране, разделяя отца и сына и с братом брата, и соседей топливом сделала в той резне, Миодраг с Муаммером вместе смотрели новости, восклицая: «Христос, помилуй! Спаси, Аллах!». Люди в Сараеве слёзно взывали к совести, два народа кусали яростно удила, словно кони, которым лишь в радость дурная сшибка. Старики в сорок первом делили один окоп, оба злым пулемётам служили они наживкой, после боя сидели, плача они, лоб в лоб. Не спорили боги их в тех роковых сражениях, так что ж бошняку и сербу тогда делить? А нынче кидаться, захлебываясь от желчи друзьям за клочок их общей родной земли? Нет, не вынести сердцу науку безумной злобы после столькой любви, что сшила судьбу и жизнь. Лучше стылая честная темная полночь гроба, чем браться на старости горестной за ножи.
Вскоре дома обезлюдели — так уж водится после таких задушевных и долгих лет. Первую душу взяла к себе Богородица, ну, а вторую, естественно, Магомет. Двор без хозяйского ока пришёл в уныние, и у соседа такая же грусть-тоска. «Что ж вы так рано, голубчики, нас покинули? Разве не вы обещали дожить до ста?» — так причитали два дома, скрипели ставнями в день, когда жители вынесли их тела. Жили ж себе, на одном языке гутарили, не лихоманка ль вас подлая забрала? В местных кафанах*** судачили несуразное, свежему горю не дав порасти быльём: мол, накануне большого святого праздника старых соседей видали опять вдвоём. Будто сидят за столом, распивают ракию (тётка Драгана подглядывала в окно); «Жив био, брате!» — и тосты их одинаковы, лица и те стали схожими, как одно.
Сколько враждою мир этот не раскалывай, сколько страну не дели на «бошняк» и «серб», всё побеждается в том же родном Сараево, где чаще, чем с ружей стреляли, ломали хлеб. Соседи судачат, мол, вовремя старцы сгинули. Их ужас не разделил и не растоптал. Они предпочли остаться вовек любимыми, чем охулить друг друга в своих устах. Ну а страна – опомнится, и оправится. Всякая гаснет распря, оставив гарь. Боги двух наций где-то поднимут здравницу, как некогда деды Мумаммер и Миодраг.
_____
* Джа;мия (босн. d;amija) — мечеть
** Крестная Слава — сербский праздник в честь семейного святого
*** Видовдан — день битвы на Косовом поле в 1389 году
**** Кафана (серб. kafana) — кофейня.
© Териона & Елена Холодова