Предлагаю вниманию считанных уцелевших нынешних, а так же будущих граждан поэзии, в качестве материала по оттачиванию навыков отличия поэзии от стишков, мои впечатления и оценки от прочтения нескольких произведений некоторых участников сайта в рамках моей темы "Таланты и поклонники" на форуме сайта "Улица неспящих фонарей".
Вадим Шарыгин , 15:05:42 20.09.2023
Давайте вернёмся от красивого, но слишком туманного определения поэзии «имени Жуковского»: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли» – к моим семи пунктам признаков или ценностей поэзии – её отличиям от хороших и плохих стишков, а именно:
1. Не принадлежит прозе, не переводится в разряд прозы, не вариация прозы
2. Смысл поэзии звучит, то есть поэзия представлена звукосмыслами
3. Реализует в звукосмыслах целостное миропонимание поэта, не частный случай
4. Выражает, воплощает смысл, вместо желания или намерения его выразить
5. Развивает воображение образностью, а не коверкает его фигуральностью речи
6. Обладает оригинальностью в замысле и исполнении, вместо штампов и клише
7. Даёт достоверность, вместо действительности, правдоподобие, вместо правды
Разберём на нескольких примерах из произведений нескольких авторов сайта, которые попались мне на глаза – пункт 5.
Фигуральность речи вместо образности поэзии,
примеры:
Владимир Литвишко
«Сентябрит за остывшим окошком,
и боярышник сладок во рту.
Осень, пёстрой крадущейся кошкой,
охлажденья проводит черту»
Насколько уместно сравнить осень с «пёстрой крадущейся кошкой»? Вообще говоря, сравнивать можно что угодно и с чем угодно, вопрос, надо ли, и ещё вопрос какое сравнение присуще поэтически мыслящему мир поэту, а какое лишь человеку, находящемуся на пути к постижению поэтичности поэзии? На мой взгляд, в данном случае, проблема не в «пёстрой кошке», не в том что она «крадётся», а в том, что именно этой самой кошкой осень каким-то, известным, конечно, только автору образом, «проводит охлаждения черту». Осень-кошка-охлажденья черта. Выпускник Литературного института, возможно, и обнаружил бы здесь преподанный ему на уроках вталкивания посредственностей в лоно литературы некий «троп», но я лично не в состоянии протянуть ассоциативный ряд, получается что-то похожее на линию оборванной связи связистов советской армии: «Алло! Дуб, дуб, я берёза, как меня слышно» и тишина в ответ... Ассоциативный ряд поэзии всегда умеренный в длительности, всегда реальный в достижении цели, то есть сравниваемое и сравнение находятся не слишком далеко друг от друга. Какая ассоциативная связь между осенью и кошкой, между кошкой и чертой охлаждения – ведомо тем кто пишет стишки и читает, и нахваливает стишки друг друга. Я не из этого ряда. Поэтому воспринимаю эти четыре строки, как потерянное моё читательское время, с чувством досады и разочарования... Неологизм «сентябрит» лишь наводит дополнительную тень на плетень, поскольку, русскому «моросит», например, из «Доживём до понедельника», действительно идёт безличность, за нею угадывается многозначительность, а вот за новоявленным «сентябрит», или его братанами «октябрит», «декабрит», кроме пустоты ничего не проглядывается, поскольку слишком много неопределённых характеристик, природа может «сентябреть» каждый год совершенно по разному, и это значит что придуманное слово становится словом для «красного словца», или частью той самой фигуральности речи, присущей стишкам. Долой фигуральность! – крик вопиющего в пустыне непонимания...
Юлия Долгановских
«...ведь большинство современных связок ключей
дополняет общедомовая магнитная таблетка,
похожая на живот беременной женщины...»
Сравнить «общедомовую магнитную таблетку» с «животом беременной женщины» – поэту, если он, она, хотя бы на чуточку знаком с поэтичностью, с тайною очарования поэтической речи – невозможно в принципе. Представьте себе, мои обделённые поэзией современники, сотни тысяч всевозможных «беременных магнитных таблеток», появляющихся в стишках каждый божий день, годы напролёт, только представьте, на секунду хотя бы, какой урон несёт поэзия, какую подмену ей сварганили наши современники! Немудрено, что пишущие стихи практически пишут сегодня для самих себя, друг для друга, маломальски уважающий себя и поэзию читатель просто-напросто покинул пределы обитания современных авторов и их стихотворений, вернулся к классикам, осознал степень разгрома и раздрая современного состояния дел в поэзии. Напомню мысль Юрия Карабчиевского : «Две возможности: изображение вещей в несвойственных им положениях или деформирование, искажение облика вещей, предметов, явлений природы вплоть до патологоанатомических манипуляций – зачастую реализуются в стишках и подаются в виде «образности».
Наташа Корн
«Стояла осень неприкаянно в очередной приход смертей,
листвы остывшая окалина слетала ржавчиной с ветвей,
в руках артритных неухоженных засохший теребя букет,
и ветром выдубленной кожею холодный впитывала свет....
...беззубым ртом ноябрь шамкая, передавал свои права»
«Прикаянно» или «неприкаянно», то есть не находя себе место, стояла осень, это Наташа решила за неё, сама по себе осень, в отличие от наших авторских прихотей, «стоит» вполне нашедши себе место в мире. Но вот «листвы остывшая окалина» – это фигура речи, краснобайство, антиобраз поэзии. Дело в том, что {Ока;лина — это смесь оксидов, образующихся прямым действием кислорода при накаливании на воздухе металлов}Слово или термин окалина – относится исключительно к металлам и предполагать что у нашей болдинской осени, спустя всего то два столетия, так изменился природный состав. что у деревьев листья стали металлическими, значит, сдаться на милость посредственного отношения к гармонии словесности. Посредственность в словесности – это страстное намерение сказать с пшиковым, извращённым результатом. Талантливость – это точность совпадения намерения и слова. Поэтому, вслед за фигуристостью «окалины листвы» летит ко всем чертям «ржавчина с ветвей», металлическая тема или металлургическая попытка образности данного стиха – выводит его за границы стиля, гармонии, очарования, которым так дорожит поэзия. От металлургии к медицине – осени явно не свезло в данном произведении! Все «пышное природы увяданье» лихо сведено какому-то рукастому существу с болезнью суставов (мозга) – с артритом, да ещё ветер – этот милый и просторный спутник поэтического чувства – в данном случае – превращён в узколобого ремесленника. который, очеловечив осень, сведя весь объём её признаков к плоскости (кожи), каким-то образом обработал её солями хрома или другими дубящими веществами, и конечно, после всего этого, несчастная осень лишь «холодный впитывала свет». Я понимаю авторское желание сгустить краски, нагнетать атмосферу, нужную, например, для «высшего» смысла темы стихотворения, но в поэзии цель не оправдывает средства, в этом смысле, поэзия – интеллигентна, точна и значима в нюансах, тем и отличается она от стишков. Драматичности можно добиться не за счёт введения замены поэтического языка языком технолога, не превращаясь в производственника, но благодаря поэтическим деталям – то есть словесным конструкциям – словам словосочетаниям, метафорам, аналогиям и т.п., которые окажутся полностью правдивые в предметных значениях, но уместно направляющие читателя в русло лейтмотива стихотворения. Например, для передачи драматического состояния можно в принципе не делать из ноября человека, можно обойтись без грубого очеловечивания ноября месяца, без приделывания ему «рта», «ушей», стоп», коленных чашечек, шейных позвонков и тому подобных частей человеческого тела, чтобы ему в принципе не пришлось «шамкать», «хромать», «убирать серные пробки» и т.п. делами удивлять до обморока читателя.
Пахомов Сергей
Сердце
«...И сердце, скрученное в жгут, проткнут, и вырвут незаметно,
И пустят по ветру, как лист, осенний лист, как змей бумажный...»
Это фигура речи, «сердце, скрученное в жгут». Дело в том, что талантливость – это мера слова из безмерности чувства. Посредственность – это расхлябанность слова из желания поразить воображение наповал. В жгут можно, конечно, при определённых усилиях, «скрутить» сердце, печень, селезёнку, другие выпуклые части тела, но насколько обогатиться гармонией от такого скручивание наше воображение? А если учесть дальнейшее: скрученное в жгут сердце затем «проткнут», да ещё и «вырвут незаметно». Но и это не конец злоключений несчастного сердца: после этого, его «пустят по ветру», но не просто так, а как «осиновый лист», затем, передумав, пустят по ветру «как змей бумажный»???
Представить себе летящее по ветру как бумажный змей скрученное в жгут сердце, которое проткнули и каким то образом «незаметно» вырвали из груди – можно только в страшном сне... За этим ли существует на свете поэзия?
Иванова Ирина
Бабочка
«Бабочка с рисованными крыльями
над дорогой кружится асфальтовой
между тротуаром и машинами,
как невеста в подвенечном платьице»
Казалось бы, точное попадание: бабочка, например, капустница, белые крылышки, похожа на подвенечное платье... Хороший образ? Почему то я уверен, что сто процентов участников сайта без одной тысячной скажут : «Да, образ прекрасный!», однако, на мой взгляд, образ отнюдь не прекрасный, или ложно поэтичный, то есть не включающий в себя точность, присущую истинному очарованию поэтической речи или поэзии как таковой. Почему так? Потому что в данном стихотворении не просто сравниваются лёгкость и цвет крыльев бабочки с лёгкостью и цветом, и даже фасоном подвенечного платья невесты, но происходит более развёрнутое сравнение, сравнение в действии или в конкретной обстановке – сравнивается образ поведения бабочки, которая «кружится над дорогой, между машинами» и образ невесты, которая яко бы тоже кружится, но только «в шумном кабаке с посудой грязною, пьяных рож среди и неудачников». Здесь и начинается фальшь, здесь и возникает разница между талантом и посредственностью, между произведением поэзии и стишком. Поэту просто не придёт в голову подбирать невесте такую экстравагантную обстановку, чтобы притянуть за уши её бедняжку к порхающей между машинами бабочке!!! Образ поэзии – это не просто совпадение «цвета и порхания», если мы говорим о бабочке и невесте, но в главном, это должно быть корректное совпадение или сочетание их естественности, то есть порхание бабочки между машинами и над асфальтом вовсе не схоже, совсем не схоже(!) с «порханием» невесты в шумном кабаке с грязною посудою, пьяными рожами и неудачниками в придачу. Машины и асфальт, как условие порхания бабочки, сами по себе, не подразумевают «грязь», «пьянь», «рожи» и толпы «неудачников». Вовсе не обязательно что вокруг потока машин – грязно, а за рулём пьяницы, рожи и неудачники! Именно поэтому возникает «притянутость за уши» невесты и бабочки – сами по себе, в отрыве от среды похожи – а в условиях созданных мозгом автора – совершенно различны. В данном случае, поэт ограничился бы сравнением, типа: бабочка, легка в крыльях, в полёте, как невеста в своём счастье и надеждах на лучшее. В этом они похожи, в этом они «поэтичны», без нагромождений, без попытки устроить «драматичность в стакане воды на стойке бара»))
Татьяна Игнатьева
вглубь топором
«...И вплетается в локон любви путеводная нить,
Мой придуманный мир начинает со мной говорить...»
«...И пугается птица, что бьётся в груди под ребром.
Острый солнечный луч прорубает в реальность окно,
И уходит паром как Титаник звездою на дно.»
Давайте ещё раз, закрепим «успех нашего безнадёжного дела» постижения разницы между фигуральностью стишков и образностью поэзии. В данном случае, «путеводная нить», которая «вплетается в «локон любви» – это чёткий образец фигуры речи, то есть речи, в которой из невозможного в принципе делается невообразимое или калечащие воображение. Например, саму по себе «путеводную нить» наше сознание определяет как что-то абстрактное, философское, не предметное уж по крайней мере, а здесь ещё одна присутствует словесная обёртка от красоты : «локон любви». И вот, читателю автор запросто предлагает представить как «путеводная нить вплетается в локон любви». Неопределённое вплетается в несуразное и что на выходе? – чувство что над тобой пошутили, в лучшем случае, предложили воображению удовлетворится что называется «запахом от денег»! «Придуманный мир» начинает, может быть, говорить с автором стихотворения, но отнюдь не с читателем, воображение читателя пришло в тупик. А тут ещё в финале: «птица бьётся в груди под ребром», и не тупой солнечный луч, а слава богу, «острый», превратившись в топор, или в световой меч из голливудской фантастики, «прорубает в реальность окно». Фантастика победила фантазию. Паром уходит на дно, то ли как Титаник, то ли как звезда, (а как именно уходит звезда? ) Стихотворение имеет верное название: «вглубь топором» – в глубь воображения, очарования поэзии «топором» и с топором не ходят...
Вадим Шарыгин , 00:10:06 21.09.2023
Теперь предлагаю рассмотреть на примерах пункты 1, 6 и 7 из моего перечня ценностей или признаков поэзии.
Напомню эти пункты:
1. Не принадлежит прозе, не переводится в разряд прозы, не вариация прозы
6. Обладает оригинальностью в замысле и исполнении, вместо штампов и клише
7. Даёт достоверность, вместо действительности, правдоподобие, вместо правды
По сути, буду рассматривать стихотворения как бы со стороны Языка, то есть со стороны той субстанции, в которой зарождается поэзия, которой служит поэзия, попробую рассказать свои первичные впечатления о том насколько, на мой взгляд, меня заворожили или не заворожили строки.
Способность стихотворения «заворожить» считаю важнейшим признаком обладания поэзией, важнейшим признаком самой поэзии.
Именно богатство, колдовское очарование языка, непереводимость в разряд прозы, необыкновенность самого замысла, а так же наличие художественного вымысла, не столько правды, сколько именно художественного правдоподобия, вкупе со звукописью или звучащими смыслами, без доминанты замысленного (и замусленного) содержания – является родным домом поэзии, родиной талантливости.
Я выбрал несколько примеров из нескольких произведений авторов сайта:
NB! Важная оговорка:
Приступая к любому современному произведению, я никуда не деваю из своего сердца из своей активной памяти все словесные высоты поэтической речи, все покорённые падением пропасти русской поэзии, например, во мне звучат, в том числе : «Новогоднее» Цветаевой», и её «Поэма конца», и поэма «Перекоп»; во мне мелодично утопает весь Мандельштам и в том числе, «Когда городская выходит на стогны луна», «Сохрани мою речь навсегда» и «Родина» Лермонтова, и поэма «Про это» Маяковского, и «Скифы» Блока, и весь Пастернак до 1928 года, и ещё десятки произведений Гумилёва, Пушкина, Ахматовой, Баратынского, Бродского...
Именно с высоты дерзновений этих произведений, этих поэтов я смотрю на современных мне авторов, читаю современную поэзию или современную интерпретацию поэзии. Мне, в данном случае читателю, меньшее, чем у них по определению не нужно, не интересно, нужен их уровень, как минимум, всё остальное от лукавого...
Итак,
Баширов Слава
Химеры памяти
«Давай пропьём последний миллион
сказал Исусхристос Наполеон
давай, сказал Людовик 25-й
но тут вошла дежурная сестра
ёж вашу медь, кретины, спать пора
и погнала курильщиков в палаты
красавица, на ней халат простой
сидел, я извиняюсь, как влитой...»
Это рифмованная проза. Рассказ о том как дело было. Автор использует форму поэзии для придания яркости своим прозаическим взглядам на мир. Язык уличный. Бледный. Обыкновенный. Обиходный.
Тищенко Михаил
«Стоят безлюдные дома
в деревнях русских позабытых,
и сжалясь, прячет ночью тьма
дворов "разбитые корыта"
Спят на погостах - сыновья,
отцы и жены - поколенья,
всех приняла сыра-земля
в свой лабиринт на иждивенье...»
Тривиальность. Замусленная тема. Бледный, бедный язык. Язык христаматии для 4-го класса. Перелив из пустого в порожнее. Повествовательность. Простота содержания – хуже воровства. Здесь так же просто пользование формой поэзии. Короткая строка не порок – короткая мысль, короткое мировоззрение одного в рифму – беда для целого поколения...
Иванова Ирина
В облаках
«В моих не солнечных местах
умеренно благоприятно.
А я летала в облаках –
до кучевого и обратно.
А я боялась расплескать,
что по крупице собирала....»
Замысел на нуле. Тривиальность вымысла. Вымысел поэзии – не комната матери и ребёнка, но совершенно «взрослое» по глубине охвата Языка правдоподобие, с художественностью, а не с художествами! Столбик слов без которого можно обойтись.
Тома Юрьева
«Стешка-ворон шарнирит шею,
Да шлею теребит шаферов,
Отмахнулись, шлеею своею,
Опрокинули мертвое в ров.
Дом, квартира, окно у забора,
Подоконник и плошка с едой,
Долго-долго, уж лет как сорок,
Нет страны, нет и были той...
Стешка-ворон, что скажешь, мальчик?
"Стеша лапушка, Стеша хорош",
Стешке дочка совала пальчики,
Стешка рос, прятал ложки и нож.
Патефонными тихими хрипами,
Возвещал "С добрым утром страна",
Полн их волнами, пьян их липами,
У хозяйского у окна...»
«Искусство существует для искусства, а не «ради, скажем, политики». Стихи пишешь не потому что хочешь рассказать какую-то историю или выразить идею, а потому, что хочешь услышать определённые звуки, слова, сочетания»
Иосиф Бродский
Это рифмованная проза. Это «проза жизни» записанная в столбик. Повествовательность выпирает. Какая-то «глагольная правда-матка», которую лучше записать в виде короткого лозунга или длинного рассказа, налицо эксплуатация поэтической формы. Так нельзя. Ну сколько можно...
Ворошилов Сергей
«Я почти что лечу, я несусь со всех ног,
увернувшись от кочерги.
Ничего, что я беспородный щенок,
двух быстрей — четыре ноги.
Чья-то морда визжит в окружении морд:
«Ай, зараза! Лови! Ату!
Бей блохастого! Этот паршивый чёрт
снова в миску залез к коту!».»
Проза, проза, щенок-рассказчик или автор, не суть важно, кто именно шпарит прозу под видом поэзии. За кого вы держите поэзию? – Неужели за служанку, которая будет умещать в столбик любые авторские желания что-то трогательное сказать? Поднимайте поэзию в собственных глазах или переходите в жанр прозы!
Арканина Анна
Когда-нибудь
«Когда-нибудь закончатся стихи,
в обычный день – где мокнут лопухи,
в котором дверь веранды нараспашку,
и в щель глядит пытливая ромашка,
а сверху над ромашкой шмель пыхтит.
Как будто лес срубили на дрова –
такая тишь повсюду – трын-трава.
Слова уйдут без права возвратиться.
Что им ромашки, лопухи и птицы,
что им шмеля дурная голова?
Я лягу в тень, я тенью стану, что ж –
не наступи нечаянно, не трожь.
В том дне во сне заблудятся черешни,
и ничего уже не станет прежним.
Вот разве дождь.»
Всё вроде бы не так уж плохо, вполне складно и трогательно. Не более того... А поэзия – это БОЛЕЕ того, это яство языка, это заказчик стихотворения, а не слуга наших чувств милейших чуйств и переживаний, стоящий с подносом и полотенцем через локоть с улыбочкой: «Чего изволите, чаю? А может быть, стихи-лопухи, нараспашку-ромашку срифмуем. взгрустнём, строк так на пятнадцать?».
Пагын Сергей
****
«Смерть, как мальчика,
возьмет за подбородок.
«Снегирёк… щегленок… зимородок… -
скажет нежно, заглянув в глаза.
- Ну, пошли со мною, егоза».
И меня поднимет за подмышки,
и глядишь: я маленький – в пальтишке
с латкою на стертом рукаве,
с петушком на палочке, с дудою,
с глиняной свистулькой расписною,
с мыльными шарами в голове.
А вокруг – безлюдно и беззвездно…
Только пустошь, где репейник мерзлый.
Только вой собачий вдалеке.
Только ветер дует предрассветный.
И к щеке я прижимаюсь смертной,
словно к зимней маминой щеке.»
Ну, это стихотворение просто создано для бурных и продолжительных аплодисментов – как же, тема до боли знакомая всем и каждому, на ней пахать можно без устали, запиши её в столбик, скажи что-нибудь уменьшительно-ласкательное – « с мыльными шарами в голове» и всё, победа над аудиторией и поэзией обеспечена! Никто и не заметит отсутствие поэзии, всё простят, лишь бы душевности было до рвоты много! Сентиментальность так же банальна может быть и вредна, как сахар для диабетика. Сюда надо мысль Ходасевича приклеить: «...Переживание, даже самое поэтическое по внутреннему свойству и с совершенной точностью закреплённое на бумаге, всё ещё не образует поэзии».
Малков Михаил
Вернуться птицы
«Внезапно наступила осень
на Город
мокрым каблуком...
Холодный ветер птиц уносит
безвременно и далеко.
Они кричат. Поют ли? Плачут
на непонятном языке?..
Кому они нужны, тем паче
гонимы кем?
Смешные, гордые. Чужие.
Так много стало птиц вокруг,
как будто мёртвые ожили,
готовясь в путь. За кругом – круг.
Им отзовётся пароходик,
отчаянно качнув бортом;
я знаю, в том, что происходит,
моя вина. И дело в том,
что те, кого мы не любили,
кому не верили ничуть,
тревожно крыльями забили,
готовясь в путь,
готовясь в путь;
что те, кого не замечали....»
Это «избитое» в замысле, подходе, заходе, главных героях – стихотворение. Практически, клише. Язык – нищий, ленивый. Автор ВЫСКАЗЫВАЕТСЯ, а высказываться должен ЯЗЫК, чтобы вместо кучи милых словечек возникло СЛОВО – на вес крови! Я понятно говорю? Нет, ну извините. Заболоцкий своими «Журавлями» уже всё сказал, ах, не всё, ну тогда нужно что-то более глубокое о птицах, чем «смешные, гордые. Чужие», мало ли что «так много стало птиц вокруг». Поэзия – это оригинальность, не от переживания столбенеть чтобы, а от СЛОВА, которым переживание сказано.
Гонохов Игорь
Воробьи
«… Я продолжаю спать. И двери
скрипят в квартирах у соседей.
Мне кажется, что это ходят
друг к дружке в гости воробьи.
Что в шалях, тапочках махровых
они похожи на медведей.
И крошки хлебные, как сушки
у самовара. Солнца луч
уже проник сквозь занавески,
упал на мятые подушки…
Я сплю и вижу воробьиху
в пуховом кружевном платке.
Она щипцами колет сахар.
А за окном плывут снежинки
и никого. И тихо, тихо
от этой дивной красоты....»
Это стихотворение легко переводится в разряд прозы, по сути, зачем ему форма столбика, форма поэзии, для складности впечатления? Ну, извините, если мы все свои истории будем в столбик записывать и рифмовать у строчек окончания, тогда поэзия останется просто названием, подразделом прозы. Это не так безобидно, на самом деле, сводить поэзию к внешней форме, это лишение себя и других уникальной возможности изменить всю привычную – прозаическую в основе – жизнь. Подумайте об этом.
Тюренков Василий
Весна в горах
Время рассвета... Дрожащий неон
Гонит к подножию мглу.
Горы бессчётным количеством тонн
Топчут ночную золу.
Тает в расщелинах вязкий туман,
Зреющим солнцем согрет.
Тенью упав на глухие дома,
Тянется ввысь минарет.
Туго натянутый алый батут
В небо швыряет века –
Маки невинно-кроваво цветут,
Перерастая в закат.
Дальней грозы ужасающий рык
Рвёт тишину облаков.
Жизнь потерять – будто плюнуть в арык –
Так же предельно легко.
Липкую тьму, расклубившись, прижмёт
Отяжелевший туман.
Вытащив выспавшийся пулемёт,
Зло улыбнётся душман.
В бурой коросте ладони его,
Горечь во взгляде жены.
Хочет чего-нибудь? Нет, ничего –
Только ночной тишины."
Это написал прозаический человек, не поэт, а человек, который представляет себе поэзию, как прозу, но с раскраской, мол, побольше эпитетов, эпатажа, например, вместо простого упоминания гор, сказануть так, что они, многотонные, дескать, «топчут ночную золу», и вот уж тебе «поэзия» произошла. Однако, не тут-то было, произошла искалеченная фигуральностью речи проза в столбик записанная. Не более того. Ну да, бог с ней, с прозой, была бы художественна, стильная, весомая в языке, без словесного перебора, там где и так всё визуализируется в нужном плане. Но в данном случае, поэзия испугалась авторского «рыка, рвущего тишину на части», «выспавшегося пулемёта», «бурой коросты ладони», «липкой тьмы», «невинно-кровавого цветения маков», «отяжелевшего, бывшего вязкого, тумана», «дрожащего неона рассвета», клише «раз плюнуть (в арык)», «топчущих золу гор», поэзия испугалась и убежала из этого текста... Современник Лермонтова Шевырёв писал, сравнивая прозу Лермонтова с прозой модного тогда романтика Марлинского: «Пылкому воображению Марлинского казалось мало только что покорно наблюдать эту великолепную природу и передавать её верным и метким словом. Ему хотелось насиловать образы и язык..»
Вот отрывок из повести Марлинского «Аммалат-Бек»:
«Громады скучивались над громадами, точно кристаллы аметиста, видимые сквозь микроскоп, увеличивающий до ста невероятий. Там и сям, на гранях скал, проседали цветные мхи, или из трещин протягивало руку чахлое деревцо, будто узник из оконца тюрьмы.. Изредка слышалась тихая жалоба какого-нибудь ключа, падение слезы его на бесчувственный камень..»
Всё творчество Марлинского, его манера повествования – не прошли проверку временем. А ведь его книгами зачитывались современники! Нагромождение сравнений, назойливо красивые эпитеты; всё это сегодня – признак безвкусицы.
С невольным облегчением возвращаешься от Марлинского к Лермонтову:
«Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас тёмно-синие вершины гор, изрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, ещё сохранившем отблеск зари».
Садовский Юрий
«С земли на небо восходила радуга —
Над улицей в час ливня расцвела;
Гуляла по дворам, мальчишек радуя,
Девчонкам в косы ленточки вплела...»
В качестве сопровождающего детскую книжку с картинками текста, да, приемлемо, «мамы – всякое нужны...», главное, чтобы вся поэтика автора не свелась к «словесной иллюстрации детской книжки». Складывая кубики слов можно составить надпись, в том числе, наверное, «На холмах Грузии лежит ночная мгла...», но всё-таки, поэзия не из «кубиков» состоит и отдыхать нам, пишущим, пусть даже постаревшим в восприятиях, не позволяет, слишком большой и трагический путь позади, и, видимо, впереди тоже...
Пора сказать
«Пора сказать: "Пора, мой друг, пора!"...
Почти весна, но на дворе метели.
Конец недели. За стеной: «Ура!» –
Кричат в ночи соседи... Обалдели! –....
....Берешься курам на смех сочинять
Отраду там, где в торжестве печали
Друзья готовы веру променять
На что угодно, на глазах дичая;
Став вольными заложниками тьмы,
Имея здравый ум и трезвость мысли, –
Поставив слово "я" над словом "мы"
Ценой чужой – не драгоценной жизни.»
Вот главное: «здравый ум и трезвость мысли». Со здравым умом и трезвостью мысли – поэзии не создашь, как не вымучивайся. У нас ведь как, крайности: либо подвыпившая образность, развязанность или вульгарность в слове, либо «здравость и трезвость Свидригайлова», которая напрочь отлучает автора от искусства вымысла. Много каких-то «поучительных» стихов, стихов, в которых автор – главный, а не язык. Как в данном случае. Лирик являет себя. Да, но высший пилотаж, когда его не чувствуешь, ни в качестве «я», ни в качестве «мы». Лирик не о себе относительно, как здесь, друзей, лирик тоньше, незаметнее, глубже, поскольку за его спиною уже столько лирики русской поэзии, что все «забеги на короткие дистанции мысли и чувства» отменены, все темы – избиты, слова – просрочены, необходимы сверх усилия или талант для оправдания собственного писательства.
«Девятый вал»
1.
Море скорби на мрачное море глядит сквозь руины...
Где теперь пустота и сквозная безумная боль,
Там неделю назад рисовалась иная картина:
На балконах цветы и в квартирах — цветы и любовь.
2.
Только памяти эхо на "Море волнуется: раз!" — отзовется,
Если будет кому вздохом чуткое эхо будить.
... Море боли, пройдя сквозь руины надежд, с океаном сольется,
Научившись беззвучно рыдать, и, не мудрствуя, жить»
Эти строки, как слова, знающей тему и методичку РАНО учительницы по литературе, тарабанит и всё по делу, рассказывает о «типичных представителях» ладно и складно, но скучно... Академически. Или по школьному. «Море боли... сквозь руины надежд», чёрти чего, спасибо этому стихотворению, оно показывает как легко достичь потолка в образности, оставаясь в рамках земного языка и речи. А речь-то нужна небесная! Не от мира сего... Всё остальное – макулатура, мускулатура словесности))
Сметанин Сергей
«Какая прелесть — первый снег!
Как дивно он мерцает!
Такой полёт! Такой разбег!
Он тает и не тает....»
Очевидное и вероятное. Общедоступное и общепринятое. Нет, это не по мне, уже с первых строк...
Скородинский Ицхак
«Ну, как тут не заплакать?!
Режу лук и плачу...
И не о чем уже жалеть,
и рядом никого — помочь.
И никуда, ну, никуда уже не денешься...
А на безносой без любви, в конечном счёте, женишься.
В сухом остатке остаётся, что?
Бессонной ночью в зёванный экран глазеть, не в силах двинуться.
А если, счастье-то какое, вздрогнешь и заснёшь...
...мою банальную, заболтанную грусть.»
Это проза в столбик. Рассказ о том как дело было... Ничего плохого. И ничего хорошего, если посмотреть с высоты поэзии. Пугает не обилие прозаических строк, но обилие прозаического взгляда на мир, на вещи.
--------------------------------------------------------
Повожу итог: что бы мы, пишущие, ни писали, в какой творческой манере ни работали, какие бы темы ни роились в наших головах, требуя место в творческом портфолио, нам всем необходимо помнить две вещи:
1. До нас уже создано всё что нужно – целый сонм дух захватывающих слов, высота – задана, ниже её писать – грех и смех!
2. Главное в поэзии – уникальность, богатство, яство Языка – которое складывается по обстоятельствам или даже провидением господним - всею жизнью человека – этому богатству – дару слова – не научишь, язык поэзии – больше чем, скажем, грамматика и лексика русского языка, это данность свыше!
«На самом деле выживает только то, что производит улучшение не в обществе, но в языке»
Иосиф Бродский
«Язык – это важнее, чем Бог, важнее, чем природа, важнее, чем что бы то ни было иное, для нас как биологического вида»
Иосиф Бродский
«... перевод с небесного на земной... то есть перевод бесконечного в конечное... Это как Цветаева говорила, «голос правды небесной против правды земной». Но на самом деле не столько «против», сколько переводы правды небесной на язык правды земной, то есть явлений бесконечных в язык конечный»
Иосиф Бродский
«Поэзия – это перевод, перевод метафизических истин на земной язык. То, что ты видишь на земле – это не просто трава и цветы, это определённые связи между вещами, которые ты угадываешь и которые отсылают к некому высшему закону. Пастернак был великим поэтом деталей: от детали, снизу, он поднимался вверх. Но есть и другой путь, путь сверху вниз. Тогда идеальным собеседником поэта становится не человек, а ангел, невидимый посредник»
Иосиф Бродский
Вадим Шарыгин
Язык поэзии
Язык, зачинщик мысли запоздалый,
Вновь – вечер, ветер, веер – речи, хвост павлиний
На ширину, на глубину гравюр суть жизни силится раскрыть,
Превозмогая шелесты с а н д а л и й, шум с к а н д а л о в,
К цветущей примыкая бессловесного познанья половине,
Выказывая обезумевшую в образности прыть...
Ему почти што всё равно, какая будет тема на повестке:
О чём поведаю в глубокой проруби веков собравшимся,
куда под дудочку по кромке страха поведу,
Лишь бы словесный ворс столетнего орнамента иль голод резкий
Предотвратил доступность пункта назначения, рациональности беду!
А н т и ч н ы й космос любит он, подобно грекам.
Покой а п т е ч н ы й прорастает в нём и только с толикой тоски
Виднеются в прощальный вечер пламенеющие тихо голоса –
Всё для него – закат, прилаженный к заливам, к рекам
И даже под крылом кренящиеся, смешанные с родиной, леса...
Скользнувший взгляд – ласкает, гладит альт,
Буквально, за мгновение до смычки
Смычка и Моцарта... Выхаркивает: Halt!
Над Бухенвальдом... Сходит с электрички,
На станции, перрон так пуст, лишь куст,
Лишившись уст, сиренью процветая,
Нахлынет, канет... Не дочитан Пруст...
Ласкает слух мелодия простая:
Простаивает в сумерках гармонь,
Поддерживая, падающий в тоне,
Девичий хор... И только ветку тронь:
«Москва-Берлин», бег зайчика в вагоне,
Приклеенный к стеклу далёкий взгляд,
Избыток : ветра, молодости, чая.
О чём-то барабанят, говорят,
Молчат, задумавшись, чай с чаяньем сличая...
Язык вторичен, не возложат некогда цветы, лишь назовут вослед:
Прожилкам интуиции, промасленным шарнирам ходоков
По чёрным дебрям не вернувшегося Слова –
Бездомный реквием, донос, который не донёс ещё в НКВД сосед,
Пункт безымянного прозрения, кой был и нет, иль был таков...
(1) Изюмный мякиш где-то в Могадишо сваренного плова.
(2) Безумный кукиш – в лица, где-то в полвторого!
Язык осыплет за меня подножия житья –
белогвардейским цветом яблонь – лепестками.
Заставит тихо насмерть встать навстречу обывателям – тьме тьмущей!
И десять тысяч проклятых надежд расположить вдоль глаз,
и ночь озвученную до истомы соловьями знать,
и вылепить из глины лепет ткани –
Язык – косули, прозренье посулит очам моим,
с ладоней слизывая соль земли иль отблеск звёздной гущи...
Речь констатирует : на свете больше нет –
Читающих, есть только пепел от разгрома, от раздора.
Шарфом задушенная в вихре мыслей Айседора.
«Дункан», покинувшая порт, вошла в рассвет...
Вес крови – всё во мне подчинено –
Диктату языка – все всхлёбы речи, взвивы слога –
Кипят в гортани, разрастается вино
Лозой, сгорающей в горниле глаз Ван Гога!
Язык – застрельщик стороны обратной света –
Вновь опадает, будто древко, в руках, навылет п о д а ю щ е й
надежду, п а д а ю щ е й в сонм сомнений знаменосицы.
Полотнище подхватываю – звуков свита –
Вдруг, подчиняясь чинной оторопи слов,
в тартарары возносится!
© Copyright: Вадим Шарыгин, 2023
-------------------------------------
Спасибо всем за внимание,
Удачи!
--------------
Вадим Шарыгин , 23:45:17 21.09.2023
Приветствую всех участников Улицы неспящих фонарей!
Прежде всего, хочу заверить и успокоить (тех, кто встревожился) – в настоящий момент я совершенно не хочу регистрироваться и публиковаться в качестве «автора» на этой площадке. Отвергну предложение даже если оно мне поступит.Причина простая: уровень общения и творчества основного (активного) состава участников – с моей точки зрения – очень низкий или ни чем не отличающийся от других окололитературных сайтов. Это взгляд со стороны, но взгляд внимательный.Работа редакторов – никакая, отсутствующая – в этом не трудно убедиться, прочитав отзывы на стихи участников: поверхностные одобрялки, поддакивающие авторам, лишь бы не гневались, с аккуратными замечаниями относительно незначительных деталей.Творческая атмосфера сайта – не рабочая, любительская, ты – мне, я – тебе, сплошные похвалы авторов друг другу, те же самые одобрялки мимоходом, поверхностные, в абсолютном большинстве случаев, то есть, все как бы всё уже знают и умеют в поэзии и остаётся только нахваливать, подбадривать друг друга, поддерживать друг в друге убеждённость в том, что посредственность одного ни чуть не хуже посредственности другого))Поэтов на сайте мне найти не удалось, только «авторы», или любители любителей, которые чрезвычайно благодарны друг другу за поддержание в секрете секрета Полишинеля.
Дело в том, что хобби писать стишульки не требует никакого серьёзного подхода к творчеству, никакого откровения о своих возможностях, никакого реального уважения к поэзии и поэтам – всё что нужно для хобби писательства – знать, что все одинаковы, одинаково посредственны, в слове и в восприятии, что поэзия – это штука неопределённая и чтобы все одинаково делали вид, что не знают о посредственности друг друга. Хобби – не поэзии служит, а времяпрепровождению любящего поэзию человека. И любовь к поэзии, в рамках исполнения хобби, подменяет поэзию как таковую. Любовь – есть, а поэзии и поэтов – нет. Таков закон хобби или увлечённости писательством.
Улица неспящих фонарей, возможно, задумывалась как площадка для настоящих поэтов, профессионалов, но на сегодняшний день, на мой взгляд, является лишь уменьшенной копией крупных любительских сайтов.Скука. Профанация редакторской работы. Неуважение друг к другу в виде поверхностных одобрялок. Нет ориентиров. Ценности поэзии, по взаимному негласному согласию, настолько размыты, что посредственное получает статус «особенного», «авторского», «местами интересного», «оригинального в творческом поиске» и т.п.
Низкий уровень общения – любительский, обывательский, когда вместо взаимо уважительного обмена предметными, пусть даже диаметрально противоположенными мнениями, свершается «Шура Балаганов и Поняковский», или переход на личность, «а ты кто такой», оскорбления, стремление заткнуть рот.
Чувствуется отсутствие интеллигентности, творческой атмосферы и критики как таковой.
Итого, по сайту:
1. Поэзия для большинства – хобби, любовь, но не судьба, храм и жизнь.
2. Похвалы друг другу приняли патологический характер.
3. Отсутствие: редакторской работы, развития в творчестве и интеллигентности в общении.
«Лучше будь один, чем вместе с кем попало!»
P.S.
Для профессионального поэта – состав участников окололитературных сайтов – не является читательской аудиторией, в принципе. Настоящие читатели поэзии, те, кто оценит и сбережёт творчество для потомков, – это люди, которые, как минимум, избавились от болезни стихоплётства или вовсе не балуются стишками, предпочитают современным «авторам» классиков поэзии. Пусть таких в России сегодня осталось очень мало, но лично я готов, прижизненно или посмертно, дождаться встречи с ними. Пути господни неисповедимы!
Мой ответ редактору сайта на блокировку моего аккаунта "читатель" можно прочитать на странице "Критические обзоры" моего персонального сайта.
-----------------------------------------
P.S.
«Поэтическая грамотность ни в коем случае не совпадает ни с грамотностью обычной, то есть читать буквы, ни даже с литературной начитанностью. Если процент обычной и литературной неграмотности в России очень велик, то поэтическая неграмотность уже просто чудовищна, и тем хуже, что её смешивают с обычной и всякий умеющий читать считается поэтически грамотным. Сказанное, сугубо относится к полуобразованной интеллигентской массе, заражённой снобизмом, потерявшей коренное чувство языка, в сущности уже безъязычной, аморфной в отношении языка, щекочущей давно притупившиеся языковые нервы лёгкими и дешёвыми возбудителями, сомнительными лиризмами и неологизмами, нередко чуждыми и враждебными русской языковой стихии. Вот потребности этой деклассированной в языковом отношении среды должна удовлетворять русская поэзия. Слово, рождённое в глубочайших недрах речевого сознания, обслуживает глухонемых и косноязычных – кретинов и дегенератов слова.»
Осип Мандельштам
Давайте ещё раз, давайте акцентируем внимание на том, что по мнению Мандельштама составляет поэтическую неграмотность:
Что включает в себя поэтическая неграмотность или посредственность в поэзии:
1. «Сомнительные лиризмы»,
2.Сомнительные «неологизмы»
3. «лёгкие и дешёвые возбудители языковых нервов»
Кто именно производит поэтически неграмотную продукцию или стишки, или непоэзию:
4. «глухонемые, косноязычные – кретины и дегенераты слова – полуобразованная интеллигентская масса, потерявшая коренное чувство языка»
Что у них на выходе, вместо дух захватывающего Слова:
5. Они только «щекочут давно притупившиеся языковые нервы..»
А какое должно быть Слово поэзии:
6. «слово, рождённое в ГЛУБОЧАЙШИХ НЕДРАХ речевого сознания»
Давайте разберём несколько произведений авторов сайта «Улица неспящих фонарей» в контексте нашей творческой задачи: научиться отличать подлинную поэтичность от ложной поэтичности.
Современный автор Сергей Ворошилов в качестве эпиграфа к своему стихотворению поставил строки из стихотворения Лермонтова «Утёс».
«Ночевала тучка золотая
на груди утёса-великана»
Напомню полный текст стихотворения :
Утес
«Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.»
1841 г.
А вот стихотворение Сергея Ворошилова:
«Целует юная волна
утёс суровый, молчаливый.
И жажда ласки так сильна,
так страсть её нетерпелива.
С разбега обвивает грудь
утёса нежными руками,
забыв чужой стихии суть,
не ведая, что гладит камень.
И кудри пенные свои
кладёт на каменные плечи,
и шепчет только им двоим
понятные хмельные речи.
Не принимая в буйстве чувств
покой холодного утёса,
желая рук его и уст,
опять на грудь спешит без спроса…
Но ветра утихает власть.
Очнувшись, будто от дурмана,
волна свою смиряет страсть,
у ног немого великана.
Стоит взволнованный утёс,
безвольно голову понурив.
Он жаждет жизни, жаждет слёз.
Он хочет бури. Новой бури»
(sleepless.pro/works/12629/)
В чём разница в образности этих двух стихотворений?
Казалось бы, Сергей Ворошилов ничем не исказил подход Лермонтова к образности как таковой. Лермонтов очеловечил утёс, и Ворошилов так же поступил, так сказать, вдохновившись Лермонтовым. Однако, есть очень существенное отличие этого «очеловечивания»:
У Лермонтова оживают людьми тучка и утёс, у Ворошилова волна и утёс. Однако, Лермонтов знает меру в своём «очеловечивании», а именно: его тучка, например, ассоциируется с девушкой, но, ВНИМАНИЕ, не является ею что называется в натуральную величину: с руками, ногами, волосами и другими частями тела. Тучка Лермонтова ВЕДЁТ СЕБЯ в стихотворении так, как вполне могла бы вести себя девушка: «ночевала на груди...». Тучка, как явление природы, вполне естественным образом могла сблизится с утёсом, особенно если смотреть издалека, может показаться что тучка и утёс соединились, коснулись друг друга, то есть «тучка ночевала на груди утёса-великана», ОСТАВАЯСЬ ТУЧКОЙ, ЯВЛЕНИЕМ ПРИРОДЫ. По сути, Лермонтов не то чтобы «очеловечил» тучку, но, подметив схожесть соединения влажной воздушной массы (тучки) с каменной поверхностью утёса, создал ХУДОЖЕСТВЕННОСТЬ для этого явления с помощью своего глагола «ночевала». Возник настоящий поэтический вымысел – ПРАВДОПОДОБНЫЙ, ЛЕГКО ПРЕДСТАВЛЯЕМЫЙ В ВООБРАЖЕНИИ, однако фантазия поэта не перешла грань, не стала фантастикой! То же самое произошло и с «очеловечиванием» Лермонтовым утёса: из-за того, что в стихотворении утёс обретает «грудь», или переднюю часть, он вовсе не становится человеком – с руками, ногами и другим набором признаков человеческого тела. Утёс Лермонтова ВЕДЁТ СЕБЯ КАК ЧЕЛОВЕК, ОСТАВАЯСЬ ЯВЛЕНИЕМ ПРИРОДЫ – УТЁСОМ. Воображение читателя, от того, что в стихотворении у утёса «на груди» «ночевала» тучка, конечно, не представляет его себе В ВИДЕ человека, лишь ассоциирует с поведением человека. Даже «влажный след в морщине», даже то, что утёс стоит «задумавшись глубоко» не делает утёс «самым что ни на есть человеческим телом»! Утёс, как явление природы, как каменная глыба вполне может «стоять», вполне может показаться «задумавшимся глубоко», поскольку Лермонтов не приделал ему телодвижений, сохранил его КАК ЯВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ, в своей стационарности, неподвижности. Только придал его природной стационарности и неподвижности ХУДОЖЕСТВЕННОСТЬ – просто находящийся на одном и том же месте утёс, остался самим собою, но его неподвижность получила «художественную глубокую задумчивость». То же самое не прямое очеловечивание, то есть придания утёсу человеческого тела, но лишь художественности можно отнести к тому что у него, благодаря Лермонтову появился «влажный след в морщине» и «плачет одиноко». Сам по себе, например, «влажный след в морщине» не является, скажем, изображением или приданием утёсу лица – испещрённые камни утёса, его расщелинки вполне можно художественно назвать «морщинами», остатки влаги от дождей вполне подходят для «влажного следа» в морщине, утёс может иметь на своей поверхности ручейки влаги, кои поэт уподобил «плачу», но тем не менее, ни «морщина», ни «плач» не призывают и не способствуют рьяно представить себе утёс с человеческим лицом. Лишь подчёркивается возраст его горных пород.
Лермонтов не детализирует, не утрирует, не доводит дело до прямой анатомии, фантастики с руками, ногами и подробным набором признаков человеческого тела ни в случае тучки, ни в случае утёса. Речь его поэтична, поскольку художественность этой речи направлена на подмечание сходства природного оптического обмана сближения тучки с утёсом и отношений мужчины и женщины. Вымысел есть. Вымысел правдоподобен. Но без перехлёста, с чувством меры, без принуждения воображения читателя представлять в деталях два тела: «тело тучки» и «тело утёса». То есть Лермонтов «очеловечивает» облик явления природы, а не самих участников этого явления.
У Сергея Ворошилова совсем другая история или ложная поэтичность, как результат его недопонимания поэтичности или художественности поэзии, например: волна «целует» утёс, у волны появляются «руки», которыми она «обвивает» утёс... Одно это уже насилует воображение – читателя заставляют, по сути, забыть о волне как о явлении природы, вообще забыть о волне, слово «волна» становится, по сути, именем девушки, плоть от плоти, читатель уже просто обязан представить себе девушку с руками, губами, ну и остальными частями ТЕЛА, волна перестала быть СИМВОЛОМ ДЕВУШКИ и стала, по прихоти автора стишка, самым что ни на есть ТЕЛОМ ДЕВУШКИ. У утёса так же появляются ноги, голова, уста, то есть весь основной набор телесности. Ворошилов впрямую очеловечивает, очеловечивает, не зная удержу и меры, теряя стиль и вкус, возникает не художественность, а «художества», когда из явлений природы делают тела, насилуя воображение, а не развивая его. Поскольку, приделать волне и утёсу руки и ноги, головы, губы, уста – дело не хитрое – и вовсе не то дело поэтичности, которым занимается поэзия. Поэзия поэтична не за счёт, как там у Мандельштама, «сомнительных лиризмов» и «лёгких и дешёвых возбудителей языковых нервов» – действительно, приделать руки и ноги утёсу и волне – это вполне дешёвый примём, то есть дешёвый в трудозатратах автора – автору кажется, что «телесная волна» и «телесный утёс» произведут то великое и таинственное состояние заворожённости, которое возбуждает в читателе поэзия. Однако, нет, в истинном читателе, в искушённом в поэзии читателе – такой дешёвый приём может привести только к желанию поскорее покинуть этот слащавый текст с фантастическими частями тела и их «коммуникацией», зато у «глухонемой, косноязычной полуобразованной интеллигентской массы, потерявшей коренное чувство языка» подобная «телесная поэтичность» вызывает одобрение и восторг.
Поэзия – это «дорогостоящий» путь к развитию воображения читателя. Поэт сознательно отказывается от дешёвых эффектов, создаёт образы на основе схожести глубинных состояний – человека и природы, не прибегая к прямой телесности, не размахивая «руками лиризма», не доводя сравнения до абсурда.
--------------------------
Всем пишущим стихи следует помнить, что высота русской поэзии уже задана, уже оплачена кровью и все, и всё, что меньше этой высоты – есть не восхождение к вершине, а лишь ослиный труд переноски в гору чужой поклажи; есть не просто бесполезный хлам, но хлам в количестве своём способный поглотить и извратить само представление о поэзии и поэте; есть непоправимый вред для души человеческой и дела поэзии, поскольку, вольно или невольно, сводит подвиг, сводит достигнутую высоту на положение доступного всем пригорка, сводит поэзию на уровень хобби, приятной безделицы. Стишки, особенно хорошие стишки, это дешёвая поэтичность, дурная компания и дорогостоящая иллюзия причастности к великому, они однозначно снижают нравственный уровень обладателя, губят смысл поэзии, память о ней и самих производителей. Годы жизни пролетят, сойдут на нет словесные перепалки, канет в небытие культурное одобрение и культурное равнодушие друг к другу, и каждому, кто вовремя не остановил в себе раж писательства или графоманство, "светит тьма" итога творческой жизни: оказался или оказалась: ни читателем, ни писателем, ни богу свечка, ни чёрту кочерга, не хуже лучших из худших, средней температурой по больнице, хорошим, которое враг лучшего или просто костью в песенном горле поэзии.