Феликс Довжик Непричесанный кругозор Часть 1

 

     Феликс Довжик

Непричесанный кругозор

Стихи прошлого века

Часть 1

   Перезимуем

Бушует ветер, в душе зима,
и годы, как зима, лютуют,
готовят плети и удила,
но уцелеем – перезимуем.

Спешим вдогонку – жмут тормоза,
зовут вперед, а мы буксуем,
от суматохи темно в глазах,
а уцелеем – перезимуем.

И на работе делам труба,
прочь удила – и мы рискуем,
начальство в гневе, и нам труба,
а уцелеем – перезимуем.

За жизнь тревога: а дальше что?
«Неугомонный, жизнь прокукуем, –
жена с порога, – ты ни на что…»
Да успокойся – перезимуем.

Не годен что ли? Вот ерунда.
Жизнь не без боли – мы не пасуем,
и уцелеем с тобой всегда,
а уцелеем – перезимуем.

  Погасший уголек

Отвергнуты труды, живу я их судьбой,
от дел и голова, и мысли – кругом,
и не судьба мне встретиться с тобой –
я остаюсь твоим неверным другом.

Не верю я, что прошлое прошло,
растаяло бесследно для обоих
не верю я, что памятное прошлое –
как пятнышко на выцветших обоях,
что попусту горел наш огонек
и расставанья боль уже не так остра…

Я раздуваю наш погасший уголек
до пламени семейного костра.
1986 г.


       Музейный ком

Нелепость в жизни не приемлю,
ее причуд музейный ком –
то вдруг ложится снег на землю,
то тут же сходит ручейком.

На миг приходит озаренье
и поднимает волны чувств,
а мыслей смерть – стихотворенье –
набросок в зеркале искусств.

На дне болотном наши шлемы,
а на мели дырявый бриг,
даны бессрочные проблемы,
а для любви – короткий миг.

Но жизнь бредет неутомимо
сама собой – без поводка,
несчастья – к нам, а счастье – мимо,
и вечна жизнь, и коротка.


             Очередь

Страна пошла вразнос и в раж,
распалась без цепей основа –
пора свершений, но пейзаж
привычный строй напомнил снова.

Все бугорки сковал ледок,
и под пустым советским небом
гуляет русский холодок
и мерзнет очередь за хлебом.
1992 г.

  Общественный контроль

В новой жизни – новые ступени.
Кошка-друг – изящество без шика –
положила лапы на колени.
Что ты ешь, хозяин, покажи-ка.

В перечне моих грехов не пусто,
но в глаза гляжу любимой кошке,
хоть сейчас с едой совсем не густо,
без тебя не съем, дружок, ни крошки.


Доклад о текущем моменте

Цветет в России трын-трава,
и, как всегда, лафа хапуге,
теперь – кто в лес, кто по дрова,
а остальные все в испуге.

Сбылись пророческие сны
о воровском провальном тресте,
большой ворует из казны,
а малый – лампочки в подъезде.

Уплыл романтики налет,
законы льют не нам в угоду,
и наш прославленный народ
за горло взял свою свободу.


     Попутные ветры

Куда ни глянь – везде граница
и вихри ветра по стране,
как пуп земли, стоит столица,
а мы немного в стороне.

Вот утро – кашку ем из манки
и сам смолю свою тоску,
но дует ветер из загранки,
дымок уносит на Москву.

Часы идут, а день не светел,
какой-то ест его микроб,
из-за кордона дует ветер
и гонит по полям сугроб.

По полигонам мчатся танки,
комбат кричит: «Давай газку» –
и дует ветер из загранки,
относит копоть на Москву.

А в бане водку пьют из банки,
сперва ударив по кваску,
но тянет ветром из загранки,
и пар уходит на Москву.

Судьбу страны срывая с петель,
качая ворота тюрьмы,
несется по России ветер
и студит трезвые умы.

А мне бы прыгнуть выше планки,
вкусить бы счастье по разку,
но дует ветер из загранки
и гонит счастье за Москву.

      Сомнения

Загнали годы до бела,
пока крепил стропила,
летел, куда тропа вела,
а надо ль было?

Крутился дурень, как юла,
пока над ухом не пробило,
вгрызаясь с головой в дела,
а надо ль было?

Летел, куда несли глаза,
круша преграды без зубила,
в себе ломая тормоза,
а надо ль было?

Так прожил, сам себя гоня
словно бездарную кобылу,
и нет судьбы, и нет себя,
а надо ль было?


     Болезнь

Что ж я скис? Ерунда – нездоровится,
все житейское мне не впервой,
за хандрой нечто большее кроется
и вокруг, и в стране, и со мной.

В счастье вечное больше не верится,
путь и судьбы окутаны мглой,
все проходит, и все перемелется,
но пока мои сроки отмерятся,
колет жизнь мою душу иглой.

Стрельба наповал

Чужие обижают без души
в своем галопе по житейским кочкам,
для них мы как мишени хороши,
чтоб зло согнать, а после ставят точку.

А ближние заденут глубоко,
прекрасно зная тайники и дверцы,
свинцовый яд не пустят в молоко –
они-то знают, как стреляют в сердце.


    Копейка на кону

Что я другим? Что я тебе?
Копейка на кону.
Я нужен только сам себе,
а больше – никому.

Обида

Спокойным быть всегда уместно,
да не выходит ни шиша,
не может разум думать трезво,
когда обижена душа.

От злости вмиг сыграешь в ящик,
держа замок на тормозах,
беде обида не подсказчик –
у злюки шоры на глазах.

Но ведь не вечна власть влечений,
и сам собой настанет срок
в потоке свежих огорчений
забыть полученный урок.

Но снова колет нас обида –
нет сил держать себя в руках,
и разум – как вода сквозь сито,
и снова ходим в синяках.


           Счастье

Удивленным глянув оком
на судьбу людских эпох,
я устроил ненароком
сам себе переполох.

Рассуждал я так примерно:
счастье в сердце или вне,
и представилось мгновенно,
что оно пришло ко мне.

Больше бед мне не хватало,
мало у меня забот,
этот приз во чтоб ни стало
лучше выбросить за борт.

Счастье – ветреный ребенок,
любит ласку, а не прут,
я и сам шалун с пеленок,
мне зачем побочный труд?

И зачем диктат кармана
и к чему покой в груди?
Мне пока сдаваться рано,
значит, нам – не по пути.


Своя скамья

Не шла мне долго карта в руки,
ни жизнь, ни дружба, ни семья,
и злую мысль рождали муки –
где на земле моя скамья?

Пришла пора – открылись двери,
и я нашел свою скамью,
как все, хлебнув по полной мере
и быт, и страсти, и семью.


      Брак

Поверив в сказки об амуре,
как дети с двух и до семи,
мы на своей дублёной шкуре
узнали прелести семьи.

Старались мы не знаться с адом
и свой в пути оставить след,
но, как бывает сплошь и рядом,
свою хлебнули долю бед.

Всё в жизни было между нами,
но не развел ни друг, ни враг,
мы нашу связь хранили сами,
теплом души скрепляя брак. 


           Плен

Немало есть огня и перца
в душе Наталий и Елен,
но больше мне волнует сердце
загар их озорных колен.

И сам создатель без баталий
берет меня в активный плен
красивым озорством Наталий,
задорной красотой Елен.

Хоть плен иной – без искры проба,
живая шалость в пустоте,
но я готов служить до гроба
отважной женской красоте.

Пока косая в зазеркалье,
и жизнь без резких перемен,
я то к Елене, то к Наталье
мечтаю попадаться в плен.

И, как солдат из карантина,
готов махнуть через забор,
но четверть века Валентина
собою гасит мой задор.


              Жажда

Я видеть хочу, как взрослеют побеги,
как ранней весной пробуждаются реки,
чем дышат равнины, что носят моря,
неутомима ты, жажда моя.

Давно уже я, как на ягель олени,
с восторгом смотрю на чужие колени,
неутомима ты, жажда моя,
но только на шее года и семья.


    Лица и души

Ноги обнаженные,
души обожженные,
люди обозленные –
вот она любовь.

Но приходят вновь
лица изумленные,
души окрыленные,
люди вдохновленные,
ноги… обнаженные…


          Придорожный валун

Всех братьев моих вы разбили в щебенку,
меня оттащили с дороги в сторонку,
пылища на мне, старый мох, паутинка,
на мне поправляют шнурки от ботинка,
а годы проходят... прохожие, где вы?
Давно на окраине города где-то.
А я, как поставили, так и стою
и в новых прохожих я вас узнаю.

          Надгробный камень

Когда-то меня вы топтали ногами,
теперь мы с тобой поменялись ролями –
ты, туфли отбросив, лежишь под землею,
я мраморной глыбой стою над тобою.

       Сортировка

В огромном бытовом замесе
людская вертится орда,
мелькает в этой пестрой смеси
и лиц, и судеб чехарда.

И не сказать, что жил напрасно
сосед мой, каменщик и пьянь,
он стены клал и даже классно,
хотя в общении был – дрянь.

А сколько умников-пижонов?
Вопрос о жизни с ними прост:
ни сердцу, ни уму, ни женам,
и все труды – козе под хвост.

Так сортирует жизнь породу,
перебирая судеб пласт,
чтоб иногда явить народу
кристалл, а не пустой балласт.


            Излом

Уходит праздник, тускнеют годы,
на убыль дни и все подряд,
а я стою и жду погоды,
подмочен порох, иссяк заряд.

Меня в атаку не тянут ноги,
не вдохновляет словесный вздор,
и я стою среди дороги,
спустили шины, заглох мотор.

В тумане дали, темно, хоть тресни.
Где берега? Куда нам плыть?
И я стою на горле песни,
сломали стержень, порвали нить.

И вся отчизна стоит в изломе,
ее где люди и где народ?
В снегах дороги, судьба на сломе
и все без стержня который год.

Когда же каждый подсушит порох,
заклеит шины и свяжет нить,
когда раздастся шажищев шорох,
когда Россия не будет ныть?


Польза от кукиша

Дремали б в колыбели –
и жизнь была б простой,
но рвемся из постели
в погоне за мечтой.

А жизнь в ответ на грезы
кричит нам всем: «Шалишь!» –
и щедро на запросы
показывает шиш.

Но если карта бита
и кукиш на мольбу,
то здравая обида
толкает на борьбу.

Растим в окрестном поле
желанье перемен,
в кулак сгребаем волю
и в рост встаем с колен.

Все было бы вольготно,
да только вот беда,
с колен встают охотно
не все и не всегда.


       Вечные темы

То дождь идет, то снег глубокий –
режим природе нипочем.
 «Белеет парус одинокий»
и через сотни лет прочтем.

«Играют волны, ветер свищет»,
гоняя певчих птиц систем,
потомок смысла не отыщет
в отвалах лизоблюдных тем.

Бои в политике до дури,
в интригах рай для червяка,
душа мальчишки просит бури
и остается на века.

Общая картина

Мир разной глупостью пророс,
как старый сад крапивой,
старик-репейник возле роз
от жизни некрасивой.

Мир для людей скупой транжир,
а щедрый лишь на глупость,
а глупость вечна, вечен мир,
и вечна в мире – глупость.

            Грачи

По всей по союзной округе
всевластно шныряли грачи –
простые советские слуги,
начальники и стукачи.

Водили и в дождь, и при кашле
впряженного в плуг ишачка,
а слуги кормились при пашне,
едали с медком червячка.

От дальних окраин до Волги
внезапно сломался прижим,
грачи и грачихи, как волки,
завыли на новый режим.

А в общем вполне справедливы
их вопли на праведный мир –
у них вместо сытной подливы
остался холодный гарнир.
1993 г.

       Дожди весенние

И туман, и дождь несет весна,
чтоб не поскользнуться, смотришь в оба,
сквозь тревожный сумрак жизнь ясна
от рожденья и до крышки гроба.

Дождь идет, как шел он сотни лет,
мокрые и злые – все под богом,
ломом бабы ворошат кювет,
и собаки бродят по дорогам.

       Вокруг болота

Всех со свистом спуская с кручи,
жизнь спешит с переменой блюд,
но она ничему не учит
до корыта дорвавшийся люд.

И корыту, и креслу в угоду
и в угоду властной среде,
власти мутят в болоте воду,
чтобы рыбу ловить в воде.

И пока ловкачи оплота
набивают добро в баул,
вся страна залезает в болото,
и кричат вокруг: «Караул!».

Копоть

Облака фашизма над страной –
не прошла идея стороной.
Что от черта людям суждено,
и России пробовать дано.
Прилипает к ней любая грязь.
Из чащоб дремучих лезет мразь,
поднимает копоть над страной –
не проходит серость стороной,
собирает в тучи темный смрад
и чернит и душу, и фасад.
1995 г.

    Стадион

Вся страна в человеческой массе
совершает негаданный крен,
за рекой на прогулочной трассе
мне заметны следы перемен.

Старики за чертою, как тени,
как без почвы засохший пион,
молодежь бродит в поисках денег,
и травою зарос стадион.

Но когда-нибудь скосят колючки,
стук мячей разнесется вокруг,
и отыщется сказочный ключик –
вот уже просыпается внук.

А уж если он встанет на ножки,
поднимаясь со сна сам не свой,
да расплачется здесь на дорожке,
так держись на земле Шар Земной.

  Праздничный обед

Пока судьба несет без срыва,
пока в дороге на плаву,
во сне, в изменчивых порывах
и в грезах то, что наяву.

В мечтах я вижу: черт-проказник
меня с пути не уволок,
и вот на улице мой праздник –
успех беру за хохолок.

Друзьям к победному салюту
готовлю праздничный обед,
а в кошельке ищу валюту,
которой не было и нет.

      Пустая жатва

Мы все, герои и народ,
лишь к урожаю точим косы –
всегда легко смотреть вперед,
труднее видеть, что под носом.

       Неуют

Когда уже в пору косить,
мы спорим о скверной погоде,
уж так повелось на Руси –
беспечность и праздности в моде.

Мы сыты любой ерундой,
У нас «неуют» в каждом доме,
нас жизнь повенчала с бедой,
со счастьем забыв познакомить.


Миф и реальность

Я снова б в коммунизм греб,
но это миф и это треп,
и обошел любой бы риф,
но треп всё это, байки, миф,
а где реальности черта,
не получилось ни черта.
Стал коммунизм прошедших дней
пустою сказкой для людей.
Легко сошла с катушек нить,
но жизнь идет, и надо жить.

     Развилки и дороги

Богатство недр в любую эру
не горы прячут, а отроги,
определяешь в жизни сферу –
ищи развилки и дороги.

Пока не знаешь, что в ответе,
штурмуй заманчивую область –
исправить можно все на свете,
непоправима только подлость.

Сорвался – в мире тьма развилок.
Судьба не держит очень строго.
Не стройся подлости в затылок –
свой путь тори своей дорогой.      

     Итоговый причал

Земные без изюма кущи
не стоит осуждать с плеча,
у всех нас, на земле живущих,
один итоговый причал.

Придет очередная смена
с пакетом путеводных карт.
Чтоб в жизни были перемены,
природе нужен чистый старт.

У новых лиц своя задача,
своя настройка на борьбу,
а нам, пока в строю, без плача
им подготавливать тропу.

   Букет иллюзий

Для молодежи весна
с чашей стоит на пороге,
сонные ночи без сна
зрелость встречает в дороге.

Годы берут за бока,
в вечность уносятся шлюпкой,
все же мы живы, пока
мысленно мчимся за юбкой.

Тает угрюмость, как воск,
если с надеждой в союзе
черпаем силы на лоск
в сладком букете иллюзий.

*
Резвая эпоха смен
головы морочит,
море резких перемен
счастья нам не прочит.

Не для нас девятый вал
взлета и наживы,
но пока скрипит диван,
мы с тобою живы.

И пока судьбы метла
отстает от плуга,
догорим с тобой дотла
в пламени друг друга.

Невольный грех

В толчее земной все грешат под богом,
но грехи людские не видны под боком.
Вечером домой шел я по дорожке,
испугал влюбленных – улизнула кошка.
Значит, я грешу, как и все, помногу –
черному коту перешел дорогу.

Общность

Различные шавки всех видов собак
при встрече со мною спускают собак.
Причина их лая размыта во мгле,
но что-то, наверно, таится во мне.
Возможно, у них вызываю я шок,
когда они видят во мне свой грешок.
В походе любом, на развилке путей
я тоже бросаюсь на многих людей.

Возле цели

Природой дан нам счастливый дар –
при неудаче держать удар,
побои мерить своим аршином
и без поддержки ползти к вершинам.
Был я у цели, но, смех и грех,
ко мне нежданно пришел успех –
с горы скатился на пятой точке
да нос расквасил на третьей кочке,
но не разбился, прошел испуг,
и снова лезу, а вдруг… а вдруг...

*
Мерит нас эпоха на свои аршины,
оттесняет резво в тыл с передовой,
мы вдвоем в осаде в яме у вершины –
я с судьбой-невестой, но уже вдовой.

Проползу ухабы – выберусь из лужи
и к тебе под вечер загляну любой,
но не трать запасы, не готовь мне ужин,
мне не нужен ужин – угости собой.

    Тишина

Когда в любви сплошные сбои,
то круг семьи – арена боя.
Ушла жена – и нет жены –
и стало много тишины,
лишь под окном гремели баки,
да ночью лаяли собаки.
Когда простыл бы след жены,
покою не было б цены,
но есть вина, и нет вины.


Вечная память

В жизни от всякой напасти
нас не относит волна,
даже на озере страсти
не затихает война.

Есть и в любви своя Троя,
раны до мозга костей –
вечная память героям,
павшим в борьбе за постель.

       Трудный день

Беспрерывно трещит голова,
и рассола не сыщешь в округе,
с языка, как с забора, слова –
ярлыки и судьбы, и подруги.

Все проблемы семьи и в семье,
и потоки упреков за хамство,
так проходит на грешной земле
трудный день отрезвленья от пьянства.

        Содружество

Любой из нас, как целый полк,
в делах соседских знает толк,
и хочет каждый хитроликий,
чтоб на него пахал великий.
А сам великий ждет давно,
чтоб мы пахали на него.
Подарков ждем в своём кармашке
среди пустых полей без вспашки.
И так десятки лет и смен
мы ожидаем перемен,
не выходя всерьез из круга
сердечно злые друг на друга.
Так робкий зверь и волкодав,
любой и каждый в чем-то прав
и виноват любой и каждый
в текущий день и не однажды.