Красивую пожилую еврейку звали Анна.
Всю жизнь она проработала медсестрою.
Выплывают картины из плотного тумана,
Как только крепко-накрепко глаза закрою.
Лекарства надо набрать ровно половину –
Анна священнодействует со шприцем,
Поворачивает ко мне лицо Аксиньи – Элины
(в долгой памяти особое место подобным лицам…).
Крепче глаза закрою, чтобы увидеть маму
В горькие дни ее последнего июня.
А вижу «600 секунд» – взрывную телепрограмму,
Тюбики глисскура – нового немецкого шампуня,
Лужники – из арены победительного народного спорта
Ставшие вселенским капищем мамоны,
Где – о, насмешка! – главная торговая аллея-аорта
Идёт прямиком от памятника революционному гегемону.
Хочу увидеть маму! А вижу чмокающего недогайдара,
Да меченого сладкоречивого агронома,
Да первого президента во всей красе его пьяного угара…
И то, как я Анну веду мимо пышной сирени у дома –
Веду под руку – у неё лицо Аксиньи, но больные ноги,
Веду медленно, борясь со вскипающими слезами,
Беззвучно истово молюсь на пороге… –
И вот наконец я допущена памятью к маме… –
К её запрокинутому белому лицу,
К её точёным нежным рукам,
К недвижно сидящему подле отцу,
К моим прерывающимся строкам…
Проклятые, – а горстке бесстыжих «святые» – девяностые
С рёвом и гоготом вырвали у меня самое дорогое –
Страну и родителей – и живи лет до́ ста я,
Буду падать в них, как только крепко глаза закрою…
Но через толщу лет, богатых и на плевелы, и на манну,
Из сегодняшних и праздных дней, и горнила буден
Благодарю и помню добрую медсестру Аксинью-Анну.
И знаю: делай что надо, и что-то ещё, даст Бог, будет.