Крыши стояли над улицей мытою
майской грозой, как в строю.
Топала рядом, улыбкою сытою
мордочку сдобрив свою,
длинная женщина с розовым пёсиком:
Чехов сошёл со стены.
Губки рабочие – бантик под носиком,
в них ли причина войны?
Ох, эти женщины в лепете лириков,
в топи своей суеты;
тонкими пальцами гладят политиков
с Богом и с чёртом на «ты»;
ставят отметины, будто геологи
нюхают, щупают, жгут;
преображаются, лезут под пологи,
словно спасения ждут...
Слышатся возгласы.
Слышатся выстрелы...
Котик лежит на траве.
И голубые да желтые вымпелы
бродят в моей голове,
перекликаясь со звёздной Америкой.
Парень спешит закурить.
И, наполняя стаканы истерикой,
можно себя застрелить
или повесить: образчиком тяжести,
в башне кремлёвской стены.
Пусть Пинкертон, с перепугу и с жалости,
молча наложит в штаны,
и, наслаждаясь печальною новостью,
запахом тухлых яиц,-
вновь переполнит общественность бодростью
в рамках известных границ.
Пейте шампанское!
Ешьте огурчики!
Мните в руках шоколад...
Но запишите мой гроб и наручники
в списки державных наград!