В полночном тереме неточная свеча.
И киевский боярин тонколикий
В провал окна глядит из-за плеча,
В раскол времен, пленительный и дикий.
Кусать перо и мыслить надоест,
И век измеренный постигнув беспробудно,
Взор вознесет на темно-алый крест
И смотрит долго, холодно и чудно.
Востоком Ксеркса твердь обнажена
И Западом разорвана всевещным,
И нет Христа, и вьется тишина,
Колеблемая промыслом зловещим.
Он знает жизнь, и впору зарыдать
Над суетным законом вечной славы,
Во мгле последней чуя благодать.
Чьи пересвисты дики и кровавы.
Небесные съезжаются возу.
Всенощных женщин легкое дыханье
Окрест сквозит, и зарево грозы,
И время, вдаль бегущее, кабанье.
Густеет пустота вокруг свечи.
Качаются немыслимые тени.
«Великий мир! – он скажет. – Замолчи!
Я расскажу об Игоревом плене».
A candle’s twinkling in a midnight room.
A thin-faced Kievan boyar is looking
At the abyss of time which seems to loom
And charm behind the window’s crevice. Spooky
And cold and lingering are the observer’s eyes
Fixed on the future Annals empty pages.
He’s waiting for the scarlet dawn to rise.
His quill is bored with fathomable ages.
The East of Xerxes has denuded and surprised
The firmament and the proclaiming West has rived it.
And watchful is the night deprived of Christ,
And ominous is fluctuating quiet.
He’s learned the world. Lamentable and vain
Are standard laws of the eternal glory.
The final shadows’ gift is blissful pain
Disguised as bleeding memory and furore.
The chariot men are summoned in the sky.
The women at the vigilant night service
Are breathing softly. No one to defy
The time which sweeps them all in deadly earnest.
The emptiness is thicker ‘round the light.
The midnight thinker’s starting a new chapter.
“Great world”, he’ll utter, “have some rest, sleep tight.
I’ll tell you how Prince Igor had been captured.”