Река шуршит, как будто шепчет что-то
О чьей-то тайне берегам, и кто-то,
Подслушав – может, ветер? – украдёт
Чужую тайну, слово разнесёт
Во все пределы ветреной страны,
И перестанет тайна тайной быть. Весны
Уж нет как нет, но в том вина не наша,
То – времени пустеющая чаша…
Но в ней еще осталось – на полгода ль? –
Минут, веков, раздоров… и погоды,
Которая была в три-тыщи-первом,
В июне….
Я тебе казался нервным
В тот день, припарковав свой звездолет
Не там - всего - где ты хотела… - и сломалось что-то
Так сразу, что меня пробило потом,
И заболело сердце. Вспомнил я
Две тысячи девятый. Дом. Семья.
Наш садик, розы, и твои рыданья,
(Которыми измерить расстоянье
Не получалось… как и время, впрочем)
А ты себя жила …чернорабочим…
А все другие стырить звездолет
Старались – Харлей Дэвидсон – у-л-л-лёт!
Подъеду, мол, к герле на атавизьме,
Шарф – Маяковским, как при коммунизьме,
Косичка сбоку – полный ауткаст
(Тут хор вступает: даст! Конечно даст!)
Но это - в прошлом, а сейчас… река,
Вот, шепчет что-то, и бегут века
Неизданных романов, снов и строчек…
И сколько нам еще осталось точек
И запятых, и охлаждения страстей,
Воспоминаний, ссор и новостей?
Никто не знает. Но – шуршит река,
И незаметно наступает вечер.
И над рекой гоняет облака
Цыганский ветер…