— Видит Бог – я не хотел этого делать, — по лицу дальнобойщика я понимаю, что Бог действительно что-то такое видит, но однозначно не собирается вмешиваться, поэтому все, что произойдет далее, станет вполне закономерной карой за мой злой язык.
Дальнобойщик наваливается, и я удивляюсь ловкости его движений. Он не теряет равновесия, не выпускает руль из левой руки, правая же хищно устремляется в мою сторону. Мое лицо готово к удару. Я зажмуриваюсь. Однако вместо ожидаемой боли спереди, я слышу щелчок сзади. Пистолет? Холод, лизнувший мою поясницу, отрицательно отвечает на вопрос. В кабину врывается влажный ветер. Со свистом проносятся деревья и фонарные столбы. Сейчас я полечу прочь. На обочину. Там он меня и подобрал. Холодного, промокшего насквозь, с раздутыми от усталости ногами. Закономерная кара? Да. Соразмерная? Нет. Мне приходилось получать по морде за грубые шутки, но еще ни разу не приходилось за них умирать.
Побочная дорога от шоссе резко уходила вправо у моста. Машины игнорировали этот поворот. А те немногие, что все-таки проезжали мимо под мостом – игнорировали меня. Дождь не унимался. Громоздкие тучи клоками неслись по небу, растревоженные осенней тоской. Они напоминали мне уродливых животных, рожденных от греховных соитий. Слоны с кудлатыми крыльями и бесчисленными щупальцами. Тонконогие киты с бивнями и рогами. Змеящиеся носороги с барашками шерсти на хребтах. Деревья стонали под тяжестью впитанной влаги. Они тянули свои будто обезображенные артритом ветви к небу, просили его остановиться.
Почему я вспоминаю об этом сейчас? Сейчас не время.
— Видит Бог, малыш, видит Бог, — дальнобойщик одним ударом выталкивает меня из кабины, я чувствую спиной асфальт, успеваю заметить выражение его лица (будто готов задуть свечи на именинном торте) и отключаюсь. — Держи, может, пригодится!
Откуда-то из глубины до меня доносится фраза. Она повторяется раз за разом, как момент из песни на поцарапанном компакт-диске. Держи. Может, пригодится. Держи, может, пригодится. Держи, может, пригодится. Начинаю понемногу приходить в себя. Заевшая пластинка затихает и прячется в затылке, откуда пришла тукающая, пробуждающая боль. Языком ощупываю зубы – все на месте. Руками едва-едва касаюсь лица. Оно растревожено и изранено. Саднит. Дневной свет пробивается сквозь опухшие веки. Болит спина. Вообще болит все. Нужно попробовать встать.
Господи! Попытка резко встать, минуя ощущение боли, кончается неудачей, потому что мне не на что вставать. Я падаю с новой силой на все свои синяки и раны и, с ужасом распахнув глаза, наблюдаю некую незаконченность своего тела. У меня не хватает ноги. Казалось бы, всего на одну меньше, чем должно быть, но этого недостаточно, чтобы встать. Этого в принципе недостаточно.
Что это? Из меня рвется крик, а за ним скудное содержимое желудка. Горькая желчь заполняет рот и растекается по асфальту подле меня. Утершись рукавом разодранной от падения куртки, я приподнимаюсь на локтях и гипнотизирую взглядом опустевшую правую штанину. К моему глубочайшему сожалению, я не ящерица. Нога не поддается уговорам и мольбам и не вырастает. Медленно ощупываю пустоту штанины. Закатав ее почти полностью, обнаруживаю белесый огрызок. Чей-то розыгрыш, глупый фокус. Нет, это изысканная месть дальнобойщика.
Щелчок. Из затылка на цыпочках выходит новая пластинка. Ее заедает. Но основной смысл понятен. Нет, это не шутка. Не розыгрыш. Не фокус. Изысканной местью мою ампутацию тоже можно назвать с трудом. Судя по отсутствию боли в ноге, ампутирована она была давно, очень давно. Но еще вчера утром я шел пешком, на своих двоих, вдоль шоссе, чтобы добраться до океана. Говорили мне, что автостоп – плохая затея, моветон. Боли в ампутированной ноге нет, а в остальном теле есть. Свежая боль. Не до конца запекшаяся кровь. Он же вышвырнул меня из машины от силы пару часов назад. Оглядываюсь. Невпопад вспоминаю про татуировку на отсутствующей теперь ноге. Что ты будешь делать с этим кошмаром, когда надоест? Татуировка это навсегда! Да, мам, конечно, мам.
— Эй! Кто-нибудь! Помогите! Какой сегодня день? — обнаруживаю себя на центральной площади какого-то небольшого богом забытого промышленного городка. По всему горизонту ржавые трубы упираются затупленными остриями в голубое небо. Отбитый красный кирпич небольших домов взял меня в кольцо. Покосившиеся крыши изломали линию горизонта, оставляя на нем свой неровный, зубчатый след. Запыленные близорукие витрины бессмысленно впиваются в меня взглядом, а за ними – люди. Их взгляд другой, у всех один, настороженный, злой. Я чужой и странный. Но не похоже, что они боятся.
— Народ! Кто-нибудь, пожалуйста, мне нужна помощь, я не могу встать, — срываясь с крика на хрип и обратно, тараторю я. Никого. Те немногие, что идут по улице, проходят мимо, будто меня здесь нет.
В паре метров от меня валяется мой походный рюкзак. Удивительное проявление гуманности с твоей стороны, водила. О чем ты? Он просто избавился от улик. Содержимое рюкзака бесцеремонно раскидано вокруг. Не побрезговали, значит, порыться, а подать руку калеке брезгуют. Стиснув зубы, переворачиваюсь на живот и начинаю ползти к рюкзаку. Никогда еще что-либо не казалось мне настолько нескончаемым, как эти полтора метра на разбитых (возможно, сломанных) локтях. Собираю свои скромные пожитки в рюкзак и нахожу на дне бутылку с водой. Она не пострадала при падении. В таком случае сегодня я обязан быть оптимистом – бутылка наполовину полная, тело наполовину целое.
Делаю глоток и тут же давлюсь: чуть дальше валяется протез. Держи, может, пригодится. Пластинка не заедает. Царапины на компакт-диске чудесным образом исцеляются. Делаю глубокий вдох и ползу к протезу. На этот раз все-таки гуманность? Это протез дальнобойщика: детские наклейки от любящих дочурок, роспись престарелой легенды рока из бара «Наживка», позолоченное колено с маленькой подковкой в центре, на счастье. «— Есть здесь один городок, в котором сбудется любая мечта… — Так почему бы тебе там не загадать желание? Или ты не мечтаешь жать на педали ногами? — Цена слишком высока…». Слишком высока. «Видит Бог – я не хотел этого делать». Мелодия восстановилась в своем первозданном, изначально задуманном, идеальном виде. Пугающая и красивая. Но этого не может быть. Это не по-настоящему. Ноги сами собой не исчезают.
Попытки примостить протез не увенчались особым успехом – слишком большой. Прячу протез в рюкзак и снова оглядываюсь, на этот раз я более внимателен к деталям. Немногочисленные прохожие держатся на излишне почтительном расстоянии друг от друга. И они странно одеты. На одежде шипы, в руках цепи, палки, биты. Лица измазаны черным или укрыты тканью. Кто-то ходит в маске. У всех странные походки. Это похоже на цирк уродов. Или на маскарад. Еще раз: какой сегодня день? Может, это наркотики? Сон? Кошмар? Да, однозначно. Нужно только понять, как проснуться. Во сне разве бывает так больно, парень?
Нахожу ближайший фонарный столб, водружаю рюкзак на спину и ползу.
Дайте мне точку опоры, и я переверну мир.
Дайте мне фонарный столб, и я встану.
Мне не хватает The Prodigy – немного драйва и я пробежал бы на одной ноге сто километров. Музыка решает всё.
Дорогу осилит ползущий, да, малыш?
Вспомни, как это делать, мир с этого ракурса не должен казаться таким незнакомым.
С утра на четырех ногах, днем на двух, вечером на одной. Даже сфинкс не смог бы справиться с этой загадкой.
Почему тогда я должен?
Потому что кто, если не ты?
Встань и иди, просто встань и иди.
Спасибо, Иисус.
Старый, в оспах ям и трещин асфальт стирает обнаженные участки моей кожи. Кажется, что фонарный столб не становится ближе. Вновь начинает накрапывать дождь. Места, на которые попадают редкие капли, щиплет. Списываю это на свежие раны. Однако от моего внимания не ускользает тот факт, что немногие люди, бывшие здесь, исчезли с улиц. Возможно, совпадение, а может, новая неприятность, свалившаяся на меня буквально с неба.
Добравшись до фонарного столба, я обнимаю его так крепко, будто это родная мать (скорее, я валяюсь в ногах, пытаясь вымолить прощение у непреклонного судьи и, наверняка, моего будущего палача), концентрирую в себе остатки сил и мужества и рывком задаю своему телу вертикальное положение. Дождь усиливается. Накидываю капюшон и осматриваюсь, привалившись к столбу спиной. Теперь мы смахиваем на пьяную парочку, потерявшую счет времени и загулявшуюся до утра. Упавшие капли издают тихое шипение, будто внутри них прячутся крохотные змейки, затаившие обиду и готовые напасть.
За углом кособокого домишки, покрытого сверху донизу деревянными и металлическими заплатками замечаю козырек – на вид целый. Делаю глубокий вдох. Сейчас я олимпийский чемпион. Ты хотел сказать «паралимпийский»? Иди к черту! Я готовлюсь к главному забегу в своей жизни. Расстояние приблизительно в триста метров нужно преодолеть как можно скорее. Дождь усиливается, и, кажется, у меня галлюцинации. Замечаю, что капли падают, как кометы, оставляя за собой разноцветный шлейф. Ударившись о землю, они отбрасывают радужное сияние. Хочется просто спрятаться. Найти безопасный угол. Слишком многое свалилось сегодня. Мне нужна передышка.
Отталкиваюсь от столба и начинаю движение. Теперь столб стал девушкой, оставшейся на берегу, смотрящей вдаль на линию горизонта, куда безвозвратно уходит военный корабль с новоиспеченным солдатом, чье сердце, конечно, принадлежит ей, но совесть и тело принадлежат стране, которая так хладнокровно швыряет его юность и жизнь в огонь войны.
Первые прыжки даются довольно легко, но по мере увеличения скорости, снижается сцепление ноги с асфальтом. В какой-то момент я неосмотрительно ставлю ногу и попадаю в яму, теряю равновесие и лечу вперед. На мою удачу я впечатываюсь в стену и в последней попытке удержать вертикальное положение тела, хватаюсь за водосточную трубу. Кажется, удержаться мне удалось, но труба держится намного слабее, чем я. Секундная тишина надламывается утробным скрежетом. Вибрация пронизывает жесть трубы, заземляясь в моих ладонях, и с грохотом сползает вдоль стены к земле. Отталкиваюсь от падающей трубы и продолжаю свой путь к козырьку. Совсем близко. Одно из колен водосточной трубы, злобно урча, катится мне наперерез. Пытаюсь перепрыгнуть его, но ступня проходит по касательной, и я падаю прямо на миниатюрный заборчик возле моего пункта назначения. Больно. Мне опять больно.
Под козырьком расположился стройный ряд из четырех ступенек и наглухо забетонированная дверь. Тыл прикрыт. Гнетущее чувство опасности не покидает меня. И это тем более странно, что никто так и не попытался войти со мной в контакт за все время, что я лежал на площади. А кроме как людей бояться-то и нечего. Мистическое исчезновение ноги не в счет.
Забираюсь на верхнюю ступеньку, из валявшихся поблизости досок и дождевика в моем походном рюкзаке мастерю миниатюрную палатку. Забираюсь внутрь и провожу инвентаризацию. Хочется отвлечься от увеличивающегося буйства цветов. Дождь все больше походит на ливень. Каждая капля шипит и пенится, будто тысячи миниатюрных бенгальских огней. Красиво, но невозможно. Видимо, я серьезно ударился головой при падении. Не хочу это видеть. Опорожняю рюкзак и в образовавшейся россыпи обнаруживаю фонарик, свитер, пакет сухофруктов, пакет орехов, фотоаппарат (надо же, и его не тронули) медицинскую сумочку, пару журналов, мой путевой дневник. Здравствуй, дорогой дневник, сегодня я оказался… А где я оказался?... и у меня украли ногу. Обрабатываю руки антисептиком, на боль уже просто не обращаю внимания. Наспех клею лейкопластырь на самые глубокие раны. Проспиртованной ватой протираю лицо. Стерильно белый стремительно меняется на грязный, красноватый цвет. Выуживаю со дна рюкзака солнцезащитные очки в мелкой паутине трещин на левом окуляре. Прячусь в своем укрытии и приступаю к орехам. Медленно, чтобы не тревожить ссадины на лице, пережевывая грецкий орех, всматриваюсь в открывшуюся передо мной картину. Город преобразился в дожде. Теперь он смахивает на декорации к фильмам про будущее и киберпанк. Дома принарядились в неоновые линии, вывески засияли, окна ожили, хотя людей внутри я не замечаю. Разноцветные капли барабанят по асфальту, превращая его в сказочный лед, ни ям, ни трещин больше не видно. Немного зябко, но вместе с тем неожиданно уютно. Будто сейчас зима, мама подталкивает одеяло под ноги, целует на ночь и уходит, а за окном бушует стихия, рвется внутрь, пытаясь украсть мое тепло, но в своем укрытии я в безопасности. Да, ребята, я в домике. Вы не можете меня запятнать.
С неожиданностью для себя замечаю, что проваливаюсь в сон. Располагаюсь удобнее в имеющихся в моем распоряжении полутора квадратных метрах, подтянув повыше к голове куртку, и полностью отдаюсь во власть Морфея. По крайней мере, теперь, без ноги, на боку лежать удобнее. Спи, придурок!
Где-то далеко, за много километров от странного города, над которым льет не менее странный, разноцветный дождь, едет мужчина. Работа его трудна и неблагодарна. Постоянно ноет спина и болит голова. Но сегодня этот мужчина не чувствует ни боли, ни усталости, ни обиды. Он радуется тому, что, наконец, сбылась его заветная мечта. Со всей силы он давит на педаль газа своей новенькой, с иголочки ногой и подпевает всем песням подряд, что громко звучат из динамиков его магнитолы. В открытое окно врывается теплый, солоноватый ветер – океан совсем близко. Одна ладонь ловит воздушные потоки, другая крепко сжимает руль. Давным-давно в одно мгновение он потерял опору, теперь же – в одно мгновение ее вернул. Счастье окрыляет его. Делает пьяным. Слегка сумасшедшая улыбка гуляет по лицу. Однако тихая тень сомнения уже следует за ним. Растревоженная совесть ворочается, пробуждаясь ото сна. Мужчина гонит неприятные мысли прочь. Гонит прочь и рациональные вопросы, которые так и стучат по черепной коробке. Что сказать жене? Что скажет жена? Как объяснить на работе? Как скрыть появление ноги на медицинской комиссии? Как удержать пособие по инвалидности? А татуировка? Если в церкви кто-то увидит, не поймут. Нет! Нет! Нет! Он против. Он не хочет, не собирается сейчас об этом думать. Оставайтесь там, далеко. Вместе с одноногим мальчишкой. У него такой длинный язык, что он может использовать его вместо ноги. Так ему и надо. Эйфория радости быстротечна. Она легко уступает место тревогам и сомнению. Радость пуглива и непоседлива. И с каждой минутой ее все сложнее убедить в том, что парень действительно виноват. Что нога украдена заслуженно, в качестве платы за провинность. Нет-нет, в качестве возмездия. Скоро придет время умасливать совесть, искать пути отступления, возможности, варианты, решения. А пока можно чувствовать под босой ступней педаль, давить на газ. Ехать вперед. Тело еще помнит свои новые первые шаги. Тепло раскаленного на солнце асфальта. Пока оно помнит, совесть будет пусть и тревожно, но спать. Пусть спит. Придет время, и он со всем справится. В крайнем случае – убежит от проблем. На своих двоих. Татуировка в принципе симпатичная.
— Привет! Просыпаемся, просыпаемся! — слышу откуда-то издалека неустанно повторяющееся приветствие. Кажется, пора просыпаться. Наверно, опять проспал учебу. Я окончил университет два года назад. Здесь что-то не то. Едва открываю один глаз и тут же вскакиваю, руша импровизированную палатку: на меня смотрит жуткого вида маска, напоминающая индийского или китайского демона. Черная, как смоль, с окровавленной раной вместо рта и чуть ли не с дюжиной рогов, венком окаймляющих маску. Коровьи и бараньи я точно успеваю различить, перед тем как машинально отвечаю приветствием на приветствие неуверенно, вопросительно, и слышу в свой адрес бодрое «красивых снов». Сладковатое облачко с шипением устремляется мне в лицо. И я вновь полностью отдаюсь во власть Морфея.
Малиновый свет бьет мне в глаза. «ЦВЕТЫ И ПОДАРКИ». Видимо, украденная вывеска. Единственный источник света в помещении.
За маленьким окном под самым потолком темно. Я лежу на милом и вполне хорошо сохранившемся для своего возраста диване. Укрыт пледом. Ноги по-прежнему нет. Лай собаки заставляет меня вздрогнуть.
— Доброе утро! — голос принадлежит тому страшному существу с кучей рогов. Но, как это часто бывает, внешность обманчива. Все мы носим маски. За этой, вот, например, прячется какой-то подросток. Вполне симпатичный. То ли мальчишка, то ли девчонка. Освещения недостаточно. Да и капюшон натянут почти до глаз. Здесь действительно прохладно, я и сам не отказался бы от капюшона. Сидит, а точнее утопает в кресле, чешет коленку, на другой стоит большая кружка с чем-то горячим. Рукой манит собаку, та послушно идет, виляя хвостом. Огромная, мохнатая. Беспородная.
— Если я с тобой опять поздороваюсь, ты снова чем-то брызнешь в меня? — кривлю лицо, получилось грубовато, хотя планировалось, что будет смешно.
— По-другому не получилось бы тебя перенести. — Совершенно не обращая внимания на мою случайную колкость, отвечает некто из своего угла.
— Но я и так спал, зачем было будить? — чувствую, как начинаю заводиться, очень быстро, по экспоненте. Абсурдность и нелогичность всегда приводят меня в ярость. А может, я просто проголодался.
— Нужно было убедиться, что ты живой. — Хмыкает, дергая плечами, подросток и опускает свои длинные в кольцах пальцы в шерсть собаки.
— Можно было меня потрогать и понять, что я теплый! Прощупать пульс! Послушать дыхание! — взрываюсь я.
— Нельзя. — И на этом все. Сказано так спокойно, будто самим Буддой. И так, будто это все объясняет.
Несколько раз киваю и кусаю губу. Даю возможность этому несносному подростку объясниться, но, судя по всему, объяснений не будет. Продолжаю кивать головой. Хорошо. Хорошо.
— Хорошо. А ты можешь объяснить? — сдерживая ярость, спрашиваю и сильнее чем прежде прикусываю губу.
— Чай будешь? У меня только травяной, черного не достать, — подросток подается вперед. Кружка с колена магическим образом переносится на рядом стоящий комод – считаю ловкость рук истинной магией.
— Да, пожалуйста.
Эй, это хлороформ на тебя так действует? Ты сидишь в подвале у какого-то миниатюрного маньяка с ручным медведем – потому что собаки такими большими не бывают. Включи голову, дружище! Какой чай? У тебя и так уже нет ноги, каких еще парных частей тела (или органов) ты хочешь лишиться? Ты не понимаешь? Оглядываю комнату новым, трезвым взглядом. Светильник у изголовья дивана можно использовать для защиты. И чай. Содержимое можно выплеснуть в лицо, а не пить. Неплохая мысль даже для тебя. О, спасибо!
Передо мной возникает поднос, на нем кружка с чаем, тарелка с бутербродом и другая, поменьше, с печеньем. «ЦВЕТЫ И ПОДАРКИ» заливают поднос малиновым светом, отчего его содержимое кажется зловеще аппетитным. Бойтесь данайцев, дары приносящих. Ну, а я, может быть, смелый. И голодный. Хочу быть сытым, когда меня отправят на органы. Приятного аппетита, смертник.
— Спасибо, — отвечаю одновременно незнакомцу и скверному голосу внутри меня, беру из рук поднос и приступаю к трапезе.
Подросток прячется в кресле, садясь по-турецки. Пальцы барабанят по коленям.
— Скажем так, мы здесь друг друга не трогаем, потому что это чревато.
— Но чудище-то свое ты трогаешь, — вторгаюсь в появившуюся в речи подростка паузу.
— Справедливо. Но прикосновения чреваты только в том случае, если ты чего-то страстно желаешь, а у того, до кого ты дотрагиваешься, это есть. Осмелюсь предположить, что тот, кто выкинул тебя из фуры, не мог жать на педали. — Не дав мне сказать ни слова, подросток продолжает. — Лола, моя собака, желает только еды, тепла и моей ласки, все это есть у нее в достатке. С моей же стороны желания отсутствуют. Прикладной буддизм в действии. Я могу касаться ее, она может касаться меня. И тебя. Пока ты спишь химическим сном и не можешь желать свою ногу назад. Улавливаешь?
— Сначала ты будишь меня, чтобы убедиться, что я жив, — говорю в настоящем времени, чтобы избежать указания на половую принадлежность, боюсь ошибиться и обидеть этого, как оказалось, отзывчивого и доброго человека, — а потом погружаешь в сон, чтобы дотащить меня сюда и не лишиться при этом ноги.
— Верно, — подросток ухмыляется и менторски кивает головой. Или мне это мерещится в малиновом сиянии? Она раскусила мою игру с настоящим временем. Она? А кто еще? Какой парень будет тащить калеку с риском для жизни к себе домой? Даже без ноги я довольно тяжелый. Балда, ты на псину посмотри! Перевожу взгляд на собаку. Лола улеглась у хозяйских ног и внимательно смотрит на меня. Никакая ты не псина, Лола. И не чудовище. Спасибо тебе.
— А маска зачем?
— Далеко не все умеют гулять под этим дождем. Хорошо, что ты ушел с площади. Иначе мог погибнуть.
— А собака размером со шкаф тут у каждого горожанина есть? — Лола скулит, приподнимается и ищет хозяйскую руку. Рука находит собачью голову и медленно гладит темную шерсть.
— Никто не знает, что Лола моя. Мы редко гуляем вместе, а если и гуляем, то я не показываю лица. Анонимность здесь очень важна. Иначе на тебя могут открыть охоту, если у тебя есть что-то ценное. У меня есть.
— Что мешает мне украсть у тебя эту способность ходить под дождем?
Подросток улыбается, долго смотрит в свою кружку. Пытается угадать ответ по чаинкам на дне?
— Ты сможешь отнять у меня только ногу. Потому что истинно желаешь в данный момент лишь ее.
— Ну, а потом? Сначала ногу, потом способность.
— Один человек – одно желание. Ногу придется забирать у кого-то другого.
Произнесенное звучит отвратительно. И добавить тут нечего. Ничего на ум не приходит, что бы можно было сказать. Даже малюсенькая шутка.
— Завтра я попробую достать тебе костыли, а сейчас надо поспать.
— Обойдемся без аэрозоля с наркозом, да?
— Разумеется, доброй ночи.
— Доброй ночи.
Надо мной гаснут «ЦВЕТЫ И ПОДАРКИ».
Сон не идет. Да и некуда ему идти. За последние сутки (или двое – счет времени я окончательно потерял) я много спал, и зачастую спал насильно. С твердым намерением в жизни больше никогда не спать (хватит с меня) поворачиваюсь на бок и пытаюсь навести порядок в голове. Несложный цветочный узор на обивке дивана выглядит неуместно милым.
Давай по порядку, парень, водила украл твою ногу. Возможно, это как-то связано с дождем. Тебе необходимо раздобыть новую ногу. Очевидно, обносить подростка ты не будешь. Во-первых, потому что он тебя спас. Во-вторых, потому что Лола. Кстати, как так вышло, что ты знаешь имя собаки, но не знаешь имя своего спасителя? Спасительницы. Ставлю на спасительницу. Без проблем, друг, однако не уходи от темы: непорядок, познакомься завтра. И поблагодари. Где твои манеры? А если это ловушка? Брось, ты же чувствуешь, что нет.
Лола классная.
Ты же чувствуешь, что нет? Чувствую. А еще чувствую, что наш разговор не совсем нормален. Когда я обзавелся привычкой говорить с собой? Когда начал путешествовать автостопом. Знаешь, я проклинаю тот день, когда мне пришла в голову эта идея. Был бы сейчас дома, а не в подвале. С двумя ногами был бы.
Скажи честно, тебя действительно так мучает отсутствие ноги? Я ведь вижу, там есть что-то глубже. И это не нога. Назови это. Произнеси. Демон, назови себя, у тебя нет власти надо мной.
Пока ты молчишь, есть.
Слова застревают. Пока я не могу признаться хотя бы себе. Даже себе.
Что значит «один человек – одно желание»? Завтра нужно будет поговорить с ним. С ней. Поговори.
Укладываюсь на спину и упираюсь взглядом в низкий потолок в трещинах и подтеках. Даже если все это правда, если я действительно в городе, где желаемое можно получить прикосновением к другому человеку, то какой мне с этого прок? Я не хочу чужого. Я, кажется, вообще ничего не хочу. Про таких, как я, говорят «с жиру бесится»: богатые родители, куча знакомств, престижное образование, что там еще по списку?
Из соседней комнаты заскулила Лола. Тебе снятся тревожные сны? О чем ты беспокоишься, милая, когда тебе так повезло?
Любопытный солнечный луч, пробившись сквозь заколоченное наспех подвальное окно, исследует мое лицо. Щурясь, открываю левый глаз, за ним – правый. «ЦВЕТЫ И ПОДАРКИ» на месте, обивка дивана на месте, руки на месте, нога на месте. Тело дает о себе знать, но боль в нем уже не такая беспощадная. И на том спасибо. Быстро прокрутив в своей голове события вчерашнего дня, не спешу обнаруживать свое пробуждение. От ночной сентиментальности не осталось ни малейшего следа. Решаю ожидать дальнейшего развития событий, притворяясь спящим. Не шевелясь, осматриваю доступное мне пространство с целью получения любой возможной информации о хозяине (хозяйке) подвала, попутно прислушиваюсь, но пространство подвала немо, как и улица за окном.
На первый взгляд может показаться, что место заброшено и безлюдно, но это только на первый взгляд. При более внимательном рассмотрении видно, что все горизонтальные поверхности чисты, по углам тоже нет пыли. Даже в солнечном луче, бьющем из окна, не танцуют пылинки. Все пространство возле кресла, где вчера сидел подросток, заставлено стопками книг. Это уже интересно. Значит, так ты себя развлекаешь? А что написано на корешках? Книги старые, авторы в большинстве своем зарубежные и тоже старые, настолько, что поголовно одни мертвецы. Множество книг по философии, социологии и физике. Последнее особенно неожиданно. Потому только, что ты думаешь, что это девчонка? Боже, нет, какое это вообще имеет значение? Просто я не думал, что в шестнадцать можно интересоваться физикой. Малала Юсуфзай получила Нобелевскую премию в семнадцать лет. Нобелевскую премию мира вообще-то. И что? Думаешь, она нарушила законы физики из-за этого?
Игнорируя высказывания своего внутреннего собеседника, концентрируюсь на корешках и замечаю книги по ботанике, анатомии и химии. Стены увешаны вывесками, афишами, плакатами, очень старыми, если судить по датам мероприятий, кроме одной: «АРЕНА. ДЕТСКИЕ ИГРЫ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ. ВХОД ДЛЯ ВСЕХ ЖЕЛАЮЩИХ* СВОБОДНЫЙ**». Увидеть надпись под звездочками не удается – зрения на мелкий шрифт внизу афиши не хватает. Значит, узнаем чуть позже. Накось прибитая полка завалена различным барахлом: бумаги, тетрадки, карандаши, сумочки, шкатулки, статуэтки, незаконченное вязание. Джентльменский набор затворника. Стол под окном пуст, ножки изгрызены, вероятно, зубами Лолы, когда та была еще щенком. Щенком размером с приличную тумбочку. Однако примечателен стол не этим, а маленьким свертком. Припрятан он хорошо – с высоты человеческого роста обнаружить не удастся. Какие выводы, исходя из этого, можно сделать? На этом диване гости не ночуют и (возможно, или) про сверток давно забыли. А мне приходит еще один вариант. Я весь внимание. Это не его дом. Не ее. Можешь попробовать добраться и посмотреть. А если это ловушка? Взрывное устройство для любопытных? От твоей паранойи меня начинает тошнить. Если взорвемся, то тошнить не будет. По секрету: можно еще задать прямой вопрос хозяйке стола. Да? Слушай, не знаю, как тебя зовут, а что это за схрон у тебя под столом? Как-то так? Ну, примерно. А если все это спрятано нарочно, чтобы ты увидел?
По ощущениям проходит несколько часов, и, наконец, я слышу озорной лай и чьи-то голоса. Они слишком далеко, чтобы понять, есть ли среди них голос подростка, спасшего меня накануне, но самое печальное не это, а то, что Лола лает так громко, что не проснуться я бы не смог даже будучи мертвым.
Сажусь, взъерошиваю волосы на голове, протираю глаза. В комнату вваливается многорукое, многоногое существо и Лола. Существом оказывается знакомый мне подросток, если судить по жуткой рогатой маске, и еще кто-то. Они срывают с себя черный балдахин и аккуратно ставят биты к стене. Биты истыканы гвоздями, как еж иглами, шляпок нет. Да, действительно устрашающе, можно было и маски не надевать.
— Уже проснулся? Отлично. Я с гостинцами. — Подросток выуживает откуда-то из-за спины два костыля. Один деревянный, другой металлический. — Чуть позже приладим поролон, чтобы подмышки остались целы. — Подмигивает.
— Спасибо — выдавливаю из себя единственное, что приходит в голову. За минуту до их появления я был уверен в том, что у меня есть сотни вопросов, которые требуют немедленного ответа, а сейчас я растерян. Дело, очевидно, не в битах. Если и в них, то только отчасти. Совсем чуть-чуть. Здесь другое: кажется, я начинаю понимать, что ноги нет, что я черт знает где, что я ничего, абсолютно ничего не знаю о них.
— Познакомимся? — с надеждой спрашиваю я и вопрошающе вскидываю брови, стараясь придать своему опухшему после встречи с асфальтом лицу самое доброжелательное и располагающее выражение.
— Можно, но не нужно. В смысле, не стоит. Хотя вижу, что тебе нужно, — акцент на последнем слове. Едва заметный. — Как тебе идея познакомиться за завтраком? Ты пока осваивай костыли, идет? — подросток ставит костыли возле подлокотника дивана и уходит из комнаты. Его компаньон, не проронив ни слова за все это время, кивает и удаляется следом. Кажется, тут все решают за тебя, была бы возможность, ты бы с рук ел, да? Кто тебя так обидел? Почему ты такой злой? Мое положение не дает мне возможности отказываться от столь щедрых предложений, к тому же я не знаю, какие здесь правила игры. Проверь сверток. Дай мне встать. Умыться. Проверь сверток. Тише. Проверь долбанный сверток, пока есть возможность! Хватит, прошу. Проверь, пожалуйста.
Как бы грустно ни было в этом признаваться, но мне действительно очень интересно узнать, что в себе прячет этот сверток. И еще афиша. Хочется прочесть информацию мелким шрифтом под звездочками. Но сначала нужно преодолеть одно маленькое неудобство. Помню в детстве, игнорируя суеверный страх, я примерил костыли своего дворового друга, неудачно прыгнувшего с гаража и сломавшего ногу, но, не пройдя и пары шагов, я споткнулся костылем о камень и рухнул, разодрав колени. Надеюсь, в этот раз обойдется без происшествий.
Со вздохом поднимаю одеяло. Абракадабра. Нет, ноги нет. Фокусник из меня неудачный. На что я надеялся? Там мог быть только белый кролик или голубка. Но нет даже их. Ставлю на пол свою единственную ногу, ощущая кожей прохладу дерева. Нащупываю рукой костыли. Поехали.
На удивление ходьба на костылях дается мне легко. Измерив пространство подвала три раза в обе стороны, по-воровски оглядываюсь и приближаюсь к столу. Перенося центр тяжести на подмышки, освобождаю руки и ощупываю пространство под столом. Тут же расплачиваюсь за свое любопытство парочкой заноз в пальцах, но не останавливаюсь. Если уж идти, то идти до конца. Вот он. Не понимаю, на что крепится сверток, но поддается он руке довольно легко и почти сразу. Вынимаю его из-под стола и аккуратно разворачиваю, попутно запоминая, как все выглядело изначально.
О, Господи! Ну дела… И что теперь делать? Положи назад и сделай вид, что ничего не знаешь. Как можно делать вид теперь, когда я увидел э т о? Что со мной будет? Не знаю, но, если верить приятному запаху с кухни, тебе лучше положить все так, как было, как можно скорее!
Дрожащими руками заворачиваю содержимое свертка в белую бумагу и прячу. Сверток выскальзывает из руки. Забыв об отсутствии необходимого числа конечностей, устремляюсь за свертком, чтобы не повредить его и падаю сам. Начни свое утро с боли. Не сейчас, пожалуйста. Слышу приближающиеся шаги и голос, зовущий меня. О, нет! Нет, нет, нет. Со своего горизонтального положения замечаю выемку в углу стола и понимаю, как держался сверток. Аккуратно устанавливаю его на место и пытаюсь встать, но не успеваю, в комнату входит подросток.
— Ты в порядке?
— Все нормально, не справился с управлением, но я цел. Завтрак готов? — стараюсь говорить максимально небрежно и скрыть дрожь в голосе, хотя после увиденного в свертке это непросто.
— Сам встанешь? Иначе мне придется снова распылить тебе в лицо хлороформ.
— Уж как-нибудь сам, — выдавливаю из себя улыбку и, кряхтя, поднимаюсь.
Подросток подходит ко мне и поднимает валяющиеся на полу костыли. Протягивает мне. Найдя опору в стоящем позади меня столе, беру костыли и отправляюсь вслед за подростком. Чтобы замаскировать место преступления, начинаю отвлекающий разговор-приманку:
— Любопытная афиша висит: «детские игры для взрослых»… Что это значит? Название интригующее, — моя коронная лучезарная улыбка, отработанная за годы обучения в школе и университете, под аплодисменты врывается на лицо в надежде обаять подростка и оставить незамеченным тот факт, что я копошился в его тайнике.
— Так ты из-за нее равновесие потерял? Настолько заинтриговала? — подросток отвечает вопросом на вопрос. Подозревает? Догадался? Неужели моя уловка настолько заметна? Надеюсь, что нет. Не хочу навязываться, шучу, мне все равно, поэтому слушай: если в этом месте одним прикосновением можно лишить человека ноги, то уж наверно местные жители обзавелись масками и панцирями не только физически, но и ментально, не бери в голову, лучше просто ответь на вопрос, потому что пауза затягивается.
— Вроде того, пытался прочитать, что написано под звездочками, — получается, что даже и не лгу. Приятно.
— ЖЕЛАЮЩИХ – значит, желающих что-то получить от кого-то другого, то есть для участников игр. ВХОД СВОБОДНЫЙ – значит, войти можно, а выйти – нет. До конца игры, независимо от результата. Правда, на входе тебе дают маленькую, симпатичную, блестящую, очень острую бритву, на случай если ты захочешь выйти из всех игр и мест разом.
— Признаться честно, чувствую себя очень глупо.
— Не бери в голову. Ни один человек в здравом уме не подумал бы, что в двадцать первом веке будут проходить гладиаторские бои с элементами детских пятнашек в заброшенном городке, ставшем жертвой экспериментов.
Кухня похожа на маленькое чудо. Очевидно, ее дизайн создан рок-группой колдунов-шизофреников, однако очень талантливой рок-группой колдунов-шизофреников. Отсутствие окон и, следовательно, естественного освещения, щедро компенсировано огромным числом разноцветных гирлянд навсегда запутанной путиной раскинувшихся под потолком. Кухонный гарнитур сделан из дерева, кажется, дуб. По углам стоят вазоны с цветами. Интересно, настоящие? Как вы тут без света, ребята? В центре кухни круглый обеденный стол. Замечаю на нем узоры. Может, иероглифы? Непонятно. Постараюсь разглядеть за завтраком.
— Итак, пока ты утоляешь физический голод, мы постараемся утолить твое любопытство, — подросток делает приглашающий жест к столу. — Начнем с имен. Они здесь не приветствуются по той же причине, что и прикосновения. Не буду лукавить, есть люди, — подросток делает паузу. Здесь есть не только люди? Или это намек на меня? Намек на содержимое свертка? — наоборот, делающие свою личность максимально публичной, известной и прозрачной. Но это лишь обратная сторона той же монеты. Позже ты поймешь. Во многом, поверь, ты разберешься сам – издержки нахождения в этом месте. Ответы появляются в голове сами собой, нужно лишь вдохнуть достаточное количество атомов местного кислорода, которые изменят модификации твоего тела, войдя во взаимодействие с твоими клетками. — Давлюсь. Книги по биологии, анатомии и физике. Они просто психи? Подростки-фантазеры, которых гнобят в школе? Они решили отвести на мне душу. В твоей элегантной теории есть одно небольшое противоречие – отсутствие ноги. — Все в порядке. Это не больно и не отнимет у тебя твою личность. Храни свои секретики. — Подросток ухмыляется. Делаю вид, что не замечаю аккуратные колкости в свой адрес, многозначительно жую бутерброд (кстати, очень вкусный) и мажу джемом печенье (хорошо, что у меня все еще две руки). — Но обо всем по порядку. Я Тилия. Это Эрик, — молчаливый компаньон подростка кивает. Может, он немой? А если у него украли язык так же, как у меня украли ногу?
— Приятно познакомиться, а мне что делать?
— Ты можешь придумать себе прозвище или что-то в этом роде, открыть собственное имя городу всегда успеешь, — подросток хмыкает. Ну да, конечно, ты-то его уже знаешь, да? Почему же ты молчишь об этом?
— Не буду торопиться с этим, хочу что-нибудь поэффектнее, — хмыкаю, как бы копируя безразличную манеру подростка. Тилии. Странное имя. Впервые слышу. Все-таки девчонка, а, я же говорил. Жаль, здесь нельзя закатить глаза – вот, держи свои ордена и медали за проницательность. Хотя, знаешь, это может быть частью спектакля – женское имя, чтобы скрыть свою половую принадлежность.
Их осведомленность и мое уязвимое положение заставляют меня чувствовать себя очень глупо. Не могу избавиться от ощущения, что они разыгрывают меня. Пока просто слушай, что говорит этот подросток, если это цирковое представление, то рано или поздно она проколется, потому что времени на репетиции было недостаточно. Или все-таки он.
— Ты слушаешь? — вскинув бровь, уточняет Тилия, тыкая в мою сторону вилкой.
— Что? Я думал над своим именем.
— Я говорю, что слишком яркое имя тоже может вызвать ряд вопросов, а затем ответов, в частности о твоей личности. Соблюдай баланс.
— Так точно! — выпалил я, салютуя рукой с печеньем.
В комнату медленно входит Лола и идет к хозяйской руке. Вероятность получить угощение со стола, конечно, ничтожно мала, зато это безопаснее, чем есть с рук незнакомых людей. Хотя, наверно, Эрика она знает. Тем не менее, к нему не подходит. С Лолой кухня преобразилась: стала уютнее и теплее. Цвета будто бы стали ярче. Не будто. Дружище, кажется, нас чем-то опоили. Ого! В этот раз уже нас. И давно мы перешли на «мы»? Прекрати паясничать, что-то происходит.
Что-то действительно происходит. Мое зрение вдохнуло в гирлянды жизнь, и они медленно, в дурманящем блаженстве начинают двигаться из стороны в сторону. Маленькие разноцветные огоньки будто дышат, набухая и опадая, перемежаясь друг с другом и создавая новые цвета. Сами цвета из прозрачно-туманных превратились в масляно-густые и непроницаемые. Они вытекают, пульсируя, как кровь из открытой раны, и заполняют собой пространство кухни, медленно подбираются ко мне.
Я пытаюсь встать, но вовремя вспоминаю, что у меня не хватает ног, а вспомнив это, я силюсь схватить костыли, но они где-то далеко-далеко, на той стороне галактики (на полу) лежат и не подают признаков жизни. Мои руки мягкие и текучие, как вода, роняют кружку с горячим кофе (или чем-то очень его напоминающим) и недоеденным печеньем. Все содержимое кружки, как в замедленной съемке, опрокидывается вниз. Я наблюдаю молочно-разноцветные капли, летящие – а теперь о преимуществах отсутствия ноги – прямо на пол. Там на полу кофейное море смотрит на меня, кажется, осуждающе, и машет мне рукой, зовет за собой, предлагает нырнуть. Познать бездну. Да, я слишком долго в нее смотрел. И теперь бездна смотрит в меня. Море шипит и пенится. Или я попал горячим кофе на Лолу? Лола не стала бы шипеть, она не кошка, а собака. Собака – друг человека. Друг не станет шипеть на друга. Но разве я человек? Смотря как посмотреть. Вспышка огней слепит меня. И я вижу, как разноцветные огни беснуются в ритуальном танце, я чувствую запах костра и боль в босых ногах (сейчас почему-то в двух), опять наступил на камень. Еще раз, заново. Раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три. Тянем, тянем носок, не халтурим. Хорошо. И еще раз. Мама, пожалуйста, не надо. Еще раз! Нет, пожалуйста, мама. Только не это, меня в школе засмеют, пожалуйста, можно хотя бы рисование? Раз, два, три. Тянем носок! Это никуда не годится! Еще раз. И еще разок.
Раз, два, три!
Семнадцать балерин, стоя у станка, второй час шлифуют свои движения, через неделю их ждет отчетное выступление. Рояль заливает репетиционный зал мелодией, а солнце – своим светом. Окна открыты. С улицы доносятся веселые крики детей. Они резвятся, играя в пятнашки, и не подозревают, что их случайно содранные коленки не идут ни в какое сравнение с той болью, что испытывают сейчас их ровесницы, стоя у станка в зале. По ту сторону зеркал стоят другие семнадцать балерин и широко улыбаются своим близняшкам, из раза в раз повторяя движения, заданные руководителем.
Еще раз!
Раскатистый гром оглушающее изрыгает свое естество. Рояль смолкает. Стекла и зеркала вибрируют. Тридцать четыре балерины впервые за два часа действуют не синхронно. Кто-то подбегает к окну, кто-то остается на месте, кто-то продолжает оттачивать движения, не обращая внимания на гром.
Та балерина, что решила продолжить репетицию, замечает некую метаморфозу с зеркалом – оно покрывается паутиной трещин и взрывается со всеми остальными зеркалами. На мгновение репетиционный зал наполняется тысячами маленьких испуганных балерин, они кричат и исполняют жуткий танец, которого нет ни в одной программе. Миниатюрные гримасы ужаса в осколках лишь на секунду застывают в воздухе и под аккомпанемент крика, ужаса и боли осыпаются вниз. Солнечные зайчики играют в лужицах крови и на потолке. И, кажется, каждой из этих юных балерин удалось исполнить роль Лебедя. Детские крики сменились взрослыми воплями, и черный густой столб дыма лениво поплыл в сторону балетной школы, образуя над собой синеватое облако, поблескивающее всеми цветами радуги.
Прихожу в себя, понимая, что кричу и пытаюсь закрыть лицо от осколков зеркал. Ощущаю в руках боль от порезов, а в ступне знакомую боль от тренировок.
— Что за дрянь вы мне подмешали?
— С возвращением! — Тилия улыбается. Эрик тоже. — Добро пожаловать в Карион! Смотрел «Живых мертвецов»?
— Что? Ты про балерин? — тру глаза, пытаясь избавиться от наваждения и проверяя себя на наличие порезов.
— Балерин? Ты был не в кинотеатре?
— Я не знаю, о чем ты, но все, что я видел, было очень похоже на балетную школу, балерины репетировали, а потом…
— Раздался взрыв? — Тилия перебивает меня, и я замечаю на ее лице по-детски нескрываемое любопытство. Киваю в ответ на ее вопрос. — А у нас была балетная школа в городе? — на этот раз вопрос обращен к Эрику, он тоже кивает в ответ. — Ты учился в балетной школе?
— Немного, — уклончиво отвечаю я, не желая развивать тему. Девятилетняя глава моей жизни давно закончена. Нечего ворошить прошлое. — Скажешь, что это было? ЛСД? Псилоцибин?
— Ни то ни другое. Ни я, ни Эрик ничего тебе не подмешивали. Ты путешествовал во времени.
— Боже! Хватит! — бью кулаком по столу. — Я не хочу больше участвовать в этом представлении! Вызови мне такси и верни мои документы!
— У нас нет такси и нет телефонов… — Тилия говорит спокойно, но ее лицо искривила странная эмоция. Что-то среднее между ужасом и злостью. Лола скулит.
— Тогда верни мои документы, я пойду пешком! — кричу, из последних сил стараясь не потерять чувство того, что, наконец, я веду в этой партии.
— Хорошо, я отдам тебе документы, и ты уйдешь пешком, но сначала выслушай… — Тилия примирительно поднимает руки.
— Если ты немедленно не прекратишь, я дотронусь до тебя, ясно? — Лицо Тилии на этот раз пронзает страх, настоящий страх. Боковым зрением замечаю, как медленно из-за стола пытается подняться Эрик. — До тебя я тоже дотронусь, ясно? И успею это сделать раньше, чем ты успеешь что-то пожелать, понял? — Эрик кивает, но на место не садится, вместе с тем и не поднимается. Зависает где-то в воздухе.
Вытягиваю руку перед собой, будто оружие, и, не прекращая следить за Тилией и Эриком, нащупываю под стулом костыли. Помни про хлороформ, малыш.
— И не пытайся меня усыпить! — тыкаю указательным пальцем Тилии в лицо, мы почти касаемся друг друга, ощущаю легкую вибрацию и покалывание кончиком пальца. Тилия отшатывается. Теперь ее стул балансирует на двух задних ножках, она держится за край стола. Ее неподдельный ужас и собственные ощущения в руке на мгновение заставляют меня засомневаться. А если они говорят правду? Тогда нам тем более нужно сматываться отсюда как можно скорее!
— Уходи. — Лицо подростка потеряло какие-либо эмоции. Эрик поднимается, Тилия качает головой, он садится и, пожимая плечами, берется за остатки завтрака.
Я водружаю костыли и в пол-оборота, как краб, пячусь в спальню, не выпуская из поля зрения Эрика, Тилию и даже Лолу. Она хорошая, но неизвестно, каким командам обучена.
В комнате я блокирую дверь костылем и начинаю собираться. Помимо своих вещей и документов, которые и были спрятаны в свертке, прихватываю с собой пару книг, свечи, спички, карту и все, что плохо лежит – имею право. Глаз за глаз. Кража за кражу.