Измена
Памяти Ю. М. Нагибина, замечательного русского писателя,
посвящаю. С уважением. Автор.
Рассказ.
Очень плохо жилось с женой Ниной Афанасьевной Евгению Ивановичу. Ей с ним, может быть, и ничего, и даже вполне сносно – он и не пил так, как многие окружающие их мужья других женщин, не заводил скандалов и ни разу ее не бил, и зарплату с авансом отдавал в день получения и до копеечки, и за другими «юбками» не гонялся, хотя, конечно, и на других женщин мог обратить внимание – был мужчина он до сих пор, в свои пятьдесят с «гаком», видный, подтянутый, турник дома сделал и подтягивался на нем по 15 раз да гантельками по 10 кило нет-нет да и баловался. И женщинам он все еще нравился, хотя к этому не прилагал никаких усилий, хотя, может быть, как раз по этому-то и нравился. Да и «хобби» у него было спокойное, вполне по их пониманию жизни – изредка рыбалка да поиграть в шахматы во дворе с соседями, а не какие-нибудь там альпинизмы да серфинги.
Тот факт, что посторонние женщины иногда смотрят на мужа и нет-нет да и заглядываются на него как-раз не нравился его жене. Или она делала вид, что ей это не нравится. Сама она в нем уже некоторое время не видела ничего привлека-тельного. Другие мужья вон, и зарабатывают в разы больше, и подарками засыпают чуть не каждый месяц, и шубы женам дарят одну, да другую, да третью, и «брюлики» опять же… Да и в постели «отчехвостят» будь здоров, а этот… Нет, шуба у нее тоже была, норковая, из хвостиков, а если еще старую посчитать, нутриевую, вполне себе еще шуба на сильные морозы, то их две даже получалось. Но ведь хочется не из хвостиков норки и из Турции, а горностаевую да из итальянского бутика… Да и с «интимом» у них вроде тоже все нормально, не хуже других… Но подруги на их женских посиделках иногда так красочно рассказывали о тайном, что завидки ее жуть как брали. А что там было правдой, а что вымыслом – да кто ж его знает. Человек, особенно женщина, так прихотливо устроен, что вдобавок к тому, что уже имеешь, иногда хочется еще хоть капелюшечку сверх этого…
Так что жена считала Евгения Ивановича обычным, привычным, т.е. лишенным некоего налета брутальности, необычности мужем, и жила в этом ощущении , пытаясь выжать из такой жизни максимум для себя.
Они и поженились-то когда-то так, словно вошли в школьный класс на урок 1 сентября, а их взяли да и посадили за одну парту. Она переживала коварный обман своего «жениха» и лучшей подруги, которые за ее спиной «снюхались», «спелись» и решили пожениться, а невеста Евгения Ивановича, Мария, уехала на практику «по обмену» во Францию и там вышла замуж « с большой перспективой», как поговаривали знающие ее соседки. И у кого-то на дне рождения грустный и малопьющий Женя обратил внимание на грустную и трезвую девушку, умудряющуюся читать книжку в гаме и шуме застолья, сидя на подоконнике. Книжка оказалась томиком со стихами Цветаевой, девушка показалась Жене несчастной, и все между ними произошло быстро. Про любовь они не говорили, слово это было для них как бы под запретом, они походили по музеям и театрам, разглядев друг в друге родственные души, посетили фестиваль «Элитарного кино», польстившись на броское название и иностранные фамилии заявленных режиссеров, и единодушно и без сожаления ушли посреди сеанса с фильма Тинто Брасса в соседний зальчик смотреть мультики «Ну погоди».
Вскоре они съехались и стали жить вместе. А когда Нина забеременела, подали заявление в ЗАГС. Многие семьи строятся по подобному сценарию. Но каждая из них живет по-разному. Вот и они так по-разному и жили. До конца друг с другом сокровенным не делились – каждый в своей жизни уже обжегся и боялся доверять другому – словно затаили в себе нечто на «потом» в надежде, что оно наступит и им будет что отдать кому-то другому. Друг к другу относились не как к единственному, Богом данному человеку, а как к партнеру для удобства при совместном проживании жизни, рождения и воспитания детей ну и т.д.
Нина, как это свойственно большинству женщин, интуитивно чувствовала, что жизнь в таком стиле – совсем не то, о чем она мечтала, будучи «девушкой на выданье», но у нее не хватало сил выстроить на руинах своих девичьих представлений новую жизнь, которой были бы довольны и она, и муж. Она делала попытки изменить что-то, но запала ее хватало не надолго. Женя тоже пробовал переделать то, что называлось их семейной жизнью, во что-то другое, «с человеческим лицом», но моменты, когда он начинал заниматься этим, не совпадали с моментами, когда это же пробовала сделать Нина, и они так и не смогли договориться начать делать это одновременно и совместно. Оба они были еще теми эгоистами, причем обиженными на людей, и понять свой характер и совладать с ним за прожитые годы так и не смогли. И смирились с тем, что у них есть, и жили в этом, и даже временами были довольны. Друг в друге их не устраивало многое, но разводиться и пытаться опять налаживать жизнь с другим человеком? И все по новой? Лучше уж так, по крайней мере, все знакомо и привычно. И такая жизнь иногда казалась ему похожей на клетку, которая, словно шагреневая кожа, все уменьшалась в размерах и сдавливала его все больше и больше. А ему хотелось от этого давления освободиться.
И вот накануне выходных, в пятницу, Нина, в очередной раз поискав, к чему бы придраться, т.е. позадавав ему подковыристые вопросы и не сумев этим вывести его из себя, применила «тяжелую» артиллерию, объявив, что нашла на его пиджаке женский волос блондинистого цвета и потребовала объяснений. Об этом свойстве ее характера Евгений Иванович узнал лет пять назад, именно тогда он и отметил для себя, что Нина все чаще стала обвинять его в несуществующих грехах, и он понял тогда, что именно таким образом сказываются на их семейной жизни участившиеся посиделки жены с подругами и их «добрые» советы. Он попытался по-доброму, с привлечением логического мышления, объяснить жене всю абсурдность ее подозрений – мол, ехал в трамвае, час пик, давка и т.д.- но она уже ничего не готова была слушать и перешла на крик. В конце- концов они послали друг друга по известному адресу и, хлопнув дверями, разошлись по разным комнатам, благо, в квартире их было три.
А утром жена собрала вещи и объявила ему, что уезжает к маме, жившей в райцентре в частном секторе, благо, у нее есть недогулянный отпуск. Дети их отдыхали летом по своему плану. А он и рад был тому, что она уезжает, и не скрывал даже от нее своей радости.
Проводив жену до такси, Евгений Иванович прихватил в Гастрономе пузырек беленькой и пошел к соседу Пашке играть в шахматы. Играли они с переменным успехом и так долго, что закончились еще две поллитровки самогона и было съедено все сало, которые Пашке из деревни регулярно поставляла теща. Разошлись миром, т.е. физиономии друг другу не попортили. Счета матча не помнил никто. Все воскресенье Евгений Иванович валялся в постели, отходя при помощи пива и прохладного душа, к вечеру поел горячего борща, сваренного женой, и решил завтра с утра «рвануть» на дачу, за сто с лишним км от города, и провести на свежем воздухе, рыбача в местной речушке и занимаясь нехитрым крестьянским трудом, свои оставшиеся отгулы.
И вот он сидит у окна в электричке, и смотрит на мелькающие за окном поля, леса, луга, и мелькание это успокаивает и убаюкивает его, и он даже засыпает ненадолго. И видит сон, в котором он бежит по лугу, держа за руку женщину. Он не видит ее лица, но знает, что это Нина, его жена, потому как он не может бежать , держа за руку чужую женщину. А вокруг них разлито такое умиротворение, и его так много, что он чувствует, как оно касается его кожи. И его прикосновения так приятны… И тут где-то рядом раздается голос, настолько неприятный и грубый, что он морщится во сне и просыпается, чтобы увидеть того, кто может говорить таким противным голосом.
- Мадам, а место рядом с вами свободно? – с искривившимся лицом, изо-бражающим улыбку, обращается к женщине средних лет пьяный хмырь.Он сегодня «банковал», он был на виду у всего вагона, он даже вспомнил непонятное ему слово, обращаясь к сжавшейся в комочек от страха и омерзения женщине.
В уголках его рта скатались лохмотья серой пены, так бывает у много и без разбора что пьющих и курящих людей, и вид этой неряшливой рожи чуть не вызвал у Евгения Ивановича рвотные потуги. Дружок его, выглядящий почти так же, но гораздо сильнее пьяный, с лицом заинтересованного зеваки одобрительно лицезрел на это кино. Женщина, перед которой куражились пьяные, чуть не вжалась в стенку, она попыталась уйти от этой компании и пересесть на другое место, но ей не давала выйти выставленная перед ней нога «артиста». Евгений Иванович оглядел вагон, людей в нем было всего несколько человек, из тех, на чью помощь он хотя бы чисто теоретически мог рассчитывать, было двое – парень лет 20, по виду студент, в наушниках и с закрытыми глазами, то ли не слышавший ничего, то ли притворяющийся, что не слышит, и мужчина сельского вида лет за 60, по виду крепкий и кряжистый, как корни дуба.
«Ну да ладно,- ободряюще сказал кому-то в себе Евгений Иванович, поднялся со своего места, шумно потянулся и не спеша подошел к веселой компашке. «Артист-прима», увидев подошедшего к ним крепкого и трезвого мужчину, замолчал, видимо, обдумывая ситуацию и просчитывая возможные варианты, его пьянюсенький в дым товарищ попытался изобразить какое-то ловкое движение навстречу подошедшему, но потерял равновесие и неловко упал в проход между двумя рядами кресел. Евгений Иванович молча, не мигая глядя в глаза притихшему «артисту», отодвинул своей ногой перегораживающую выход его ногу, также молча взял красивую и, видно, дорогую дорожную сумку прижавшейся к стенке от страха женщины и, мельком взглянув на нее, протянул ей руку:
- Прошу вас, пройдемте со мной.
Она с готовностью подала ему свою руку с тонкими изящными пальцами и благодарно и виновато улыбнулась.
- Спасибо вам большое,- прошелестел за его спиной тихий голос, показавшийся ему знакомым.
Пришедший в себя «артист» попытался было взять уходящую инициативу в свою руки и вскочил со своего кресла, пытаясь схватить стоящего к нему спиной Евгения Ивановича за плечо, но тот не глядя двинул его «под дых» локтем и он рухнул на мягкую сидушку стула, схватившись за живот и хватая воздух ртом.Приподнявшийся с пола второй хулиган тоже сделал движение по направлению к Евгению Ивановичу, но тот отвел для размаха руку с твердо сжатыми в кулак пальцами, обозначив намерение нанести удар ему в голову, хулиган прикрыл ее рукой, потерял равновесие и опять упал.
Внимательно наблюдавший за этой картиной кряжистый мужичок с уважением посмотрел в лицо Евгению Ивановичу.
- Так им и надо, бездельникам, ходют по поездам да к людям пристают,- пророкотал он одобрительно, и Евгений Иванович понял, что у него есть союзник, который в случае чего и помочь может дать отпор.
Хулиганы, поняв, что их здесь не бояться и могут еще и по «репе» настучать, ушли в дальний конец вагона, поддерживая друг друга. На ближайшей остановке их забрал дежурный наряд полиции.
Евгений Иванович усадил освобожденную им женщину у окна, напротив своего места, сумку ее он убрал на полку и, устроившись поудобнее, приготовился опять подремать. Более подробное знакомство с ней не входило в его планы, он просто помог ей выбраться из неприятной ситуации.
- Женя, ты не узнал меня? – услышал он вновь ее шелестящий голос и, еще не открыв глаз и не видя ее, он понял, что это она – Мария, его невеста, так и не ставшая ему женой. И простите за банальность, но у него в самом деле в груди заколотилось сердце, и он в самом деле не знал, что сейчас сказать. Он молча смотрел на нее, взрослую женщину , изменившуюся, ставшую слегка похожей на монументальную красивую скульптуру, не обошлось, видимо, без пластики, и память его находила в этом загорелом лице знакомые с юности черточки. Он узнавал ее постепенно, как по частям проявляется на фотобумаге сделанная фотография. И вот он узнал и принял ее целиком и мог теперь уверенно сказать:
- Теперь узнал. Как ты здесь оказалась и куда держишь путь?
Он не стал говорить ей то, что обычно говорят люди друг другу после долгой разлуки: ты совсем не изменилась, прекрасно выглядишь, рад тебя видеть и т.д. Он не знал еще и сам, рад ли ее видеть, да и надо ли ему это совсем?
- А я тебя тоже не сразу узнала, у тебя какой-то потерянный вид, ты таким раньше не был,- осеклась она и замолчала.
- Все мы раньше были другими. И деревья были большими, - с легкой неприязнью ответил он.
- Извини,- ответила она. – Значит, ты меня спас от этих «клошаров» не потому, что узнал, а потому, что ты-нормальный мужчина?
Он пожал плечами, не зная, что ответить. Сказать про то, что с трудом терпит выходки такого быдла? Что за женщин надо заступаться? А смысл? Это же и так всем ясно.
- Спас и спас ,- односложно ответил он, а сам прислушивался к себе. И странное дело, хотя у него и заколотилось сразу сердце при виде Марии, но он не испытывал теперь никакой радости и волнения от того, что мог видеть ее и говорить с ней, и даже взять ее за руку, и не чувствовал он к ней абсолютно никакой злости и обиды за свою сломанную ее обманом жизнь. Что было то сплыло и назад ничего не вернешь. И тут он понял, что родилось и живет в его сердце – горечь от безвозвратности времени. И что с этим делать он не знал.
Они рассказали друг другу о том, как прошла жизнь каждого из них. Она несколько лет как развелась со своим французским мужем, при разделе имущества получила несколько виноградников в Европе и в Краснодарском крае, ведет бизнес и там, и здесь, она стала неплохим виноделом, и даже поставляет вино к Президентскому столу. Она часто приезжает в Россию, а вот теперь выбрала время приехать на свою малую родину и направляется к подруге детства, которая находится в отпуске и живет недалеко от его города. Дети уже взрослые, дочь выучилась на детского врача, вышла удачно замуж и живет в Париже, сын окончил Сорбонну и стал кризисным управляющим, спасает чужие бизнесы по всему миру. Трое внуков.
Он спросил, нет ли у нее с собой фотографий детей, почему-то захотелось ему увидеть ее дочь, ему показалось, нет, очень сильно захотелось, что бы ее дочь была похожа на нее, мать, и тогда он как бы увидит Марию той, молоденькой и красивой девчонкой, и она с нескрываемой гордостью и счастливой улыбкой на лице достала из сумочки кошелек из крокодиловой кожи и распахнула его створки, как хозяйка распахивает половинки окна в своем доме и гостеприимно предлагает в него заглянуть.
Дочь ее в самом деле оказалась красавицей, и он, понимая, какие банальные, не приличествующие случаю слова говорит, не смог удержаться, что бы не сказать именно их:
- Какая красавица! Вылитая ты…- и как-то по- особому посмотрел на нее.
А Мария улыбнулась смущенно и благодарно, называя такое распевное имя дочери: « Марианна», а он повторил его, произнеся со всей возможной нежностью, так, как когда-то повторял имя Марии.
« А это мой сын,- протянула Мария ему фотографию крепкоплечего парня с твердым взглядом, чем-то неуловимо походившим на Евгения Ивановича. »Этого не может быть!- запаниковал было он от растерянности, но сразу же и успокоился, так как такого в самом деле никак не могло быть.
- Его зовут Эжен,- произнесла Мария и быстро взглянула на Евгения Ивановича, словно проверяя его реакцию.
- Это как будет по-русски?- спросил он, и по ее смущению понял, как. Он ведь тоже хотел назвать свою дочь Марией, но зная, что это не понравится Нине, решился на имя Марина. А сам иногда, когда жены не было рядом, называл ее то Маней, то Марусей.
И он рассказал ей о своей жизни, что работает программистом в крупной фирме, дети тоже отучились и живут с семьями в разных городах, и про своих двоих внуков – мальчика и девочку, и потом, задумавшись и словно в забытьи, сказал вдруг, что с женой они живут плохо, понимания нет, она его давит и он от такой душной жизни устал. Он не искал у нее ни жалости, ни понимания – ему просто захотелось рассказать о себе когда-то неравнодушному и не чужому человеку.
И так, в разговорах, они ехали в электричке по российским весям, узнавали друг о друге по-новому, и разговоры их становились смелее и открытее, и они даже шутили, вспоминая какие-то смешные случаи из давней юности.Но чем ближе была его остановка, тем сильнее его стало охватывать беспокойство. Он понимал, что скоро он выйдет, а она поедет дальше, и они уже больше никогда не увидятся. И пусть они обменяются телефонами и адресами, и пообещают друг другу позвонить и написать, но… Ему вдруг захотелось продлить время, стало жалко терять возможность говорить с Марией, взглядывать в ее лицо, видеть ее улыбку и улыбаться самому ей в ответ. Память все четче прочерчивала их совместные воспоминания, и Евгений Иванович вдруг четко почувствовал тяжесть потери чего-то дорогого. И когда поезд начал сбавлять ход перед его остановкой, он вдруг сказал ей:
- А давай махнем ко мне на дачу в гости, я тебя потом провожу к подруге.
И замер в ожидании. А она, испытующе поглядев на него, а потом, словно вглядевшись в себя и найдя там то, что хотела увидеть, тоже неожиданно ответила:
- А давай,- и они пошли к выходу.
Евгений Иванович внутри себя словно с горы спустился.
Пока Мария осматривала домик, небольшой и аккуратный, но в два этажа, он затопил баньку. Сделал он ее на два отделения – одно было русским, с паром и вениками, второе – финская сауна. Когда баня была готова, они, после некоторого смущения, но не сговариваясь, переоделись, каждый в своей комнате, в прихваченные с собой купальные принадлежности и, пытаясь не смотреть друг на друга очень уж в открытую, оба зашли в русскую парную.
Им надо было опять привыкать друг к другу. За прошедшие тридцать лет тела их изменились, стали выглядеть по- другому. Они стеснялись друг друга и с поспешностью отдергивали руку или убирали ногу, если случайно при-касались ими. У Евгения Ивановича внутри словно бил барабан, и бил все громче и громче. Ему, не любящему ссор с женой и всячески избегавшему их, стало вдруг совершенно безразлично, что соседи по даче могут заметить, что он привел к себе гостью, и истопил для нее баню, и вместе с ней в эту баню пошел, и донесут об этом жене. Он вел себя так, словно решил для себя что-то важное и стал, наконец-то, свободным от прежней «душной» жизни. Как человек, переставший бояться.
После недолгих препирательств он попарил-похлестал Марию березовым веником и чуть ли не насильно облил на улице холодной дождевой водой из бочки. Она пищала, как девчонка, и все пыталась увернуться от него, убегая. Он гонялся за ней по огороду с ведром воды и плескал на нее помаленьку. И они смеялись весело и счастливо. А когда их руки или тела касались друг друга, то охватившего их поначалу смущения от прикосновений уже не было.
Потом они, сидя в беседке, пили приготовленную им рябиновую настойку и закусывали привезенными Марией из Франции деликатесами. И неспешно разговаривали, нащупывая, ища и находя тропинки к сердцу друг друга, заросшие за тридцать лет разлуки травой. Затоптанные и обвалившиеся. И им было покойно и хорошо в деревенской глуши, рядом друг с другом.
Ночи уже начинались прохладные, и Евгений Иванович затопил печку, стоящую на первом этаже. Постель он постелил в маленькой гостевой спальне на втором – спальня на первом этаже, в которой они ночевали с женой, когда вместе приезжали на дачу, словно оттолкнула его от себя, не желая, чтобы на их супружеском ложе совершился грех. И он не смог преодолеть это возникшее вдруг сопротивление. Мария, уставшая от перелета и насыщенного приятными ощущениями дня, поднялась наверх и оттуда сообщила прерывающимся многообещающим голосом, что ждет его с нетерпением.
Евгений Иванович посидел еще у разгоревшейся печки, покурил, стряхивая пепел в открытую дверь топки. Он почему-то медлил, словно не мог собраться с силами и подняться на второй этаж. Его словно что-то держало и не пускало туда. Он поймал себя на мысли, что волнуется, словно в двадцать лет. «Лучше сделать и сожалеть, чем сожалеть, не сделав»- вспомнилась ему вроде бы к месту чья-то древняя мудрость. Потом он докурил сигарету до фильтра в несколько затяжек, бросил окурок в печь, аккуратно прикрыл дверцу, покивал чему-то головой. Вздохнул и поднялся наверх, стараясь не скрипеть ступеньками лестницы…
Утром он проснулся первым, потихоньку спустился вниз и приготовил нехитрый завтрак. Яичница, тосты с домашним клубничным вареньем, остатки французского сыра, кофе. Вместо подноса он использовал большое круглое эмалированное блюдо, на которое жена складывала овощи и ягоды при сборе урожая. С краешка блюда он положил срезанный им с клумбы бутон пиона.
Мария проснулась от запаха кофе. Пожелали друг другу доброго утра, и она с аппетитом принялась за завтрак. Евгений Иванович смотрел на нее и думал о том, как ничтожно мало было в его жизни таких вот утр, и как здорово, оказывается, смотреть на то, как ест приготовленную тобой яичницу и пьет кофе дорогой для тебя человек.
Прошедшая ночь мало сблизила их, они старались не встречаться друг с другом взглядом , и Мария все укутывалась в простыню, пряча в ней тело. Пока он уносил вниз и мыл посуду, она оделась и спустилась на первый этаж. От вчерашней их разговорчивости ничего не осталось, словно она, разговорчивость, канула в ночь.
Сборы были не долгими, Евгений Иванович проводил Марию до станции. Шли молча, каждый думал о своем. У вагона электрички заговорить все же пришлось, они обменялись дежурными словами и неловко чмокнули друг друга в щеку. Мария вошла в вагон и села у окна, так, чтобы они могли ви-деть друг друга. Поезд тронулся, вагон начал уплывать от него, она смотрела на него глазами, полными грусти. Они помахали друг другу рукой.
« Ну вот и все,- подумал он, глядя вслед ушедшему последнему вагону затуманившимися глазами. – Вот и уехала от меня часть моей жизни…» Дальше думать не хотелось.
Он вернулся на свою дачу и, как был в брюках и рубашке, лег на полу в беседке. Плыли в небе пушистые облака с затейливыми рисунками, шумел в листве ветер, перекликались птицы. Где-то заработала бензопила. Шла обычная жизнь. Евгений Иванович вдруг почувствовал на щеках сырость, словно с прохудившейся крыши беседки ему на лицо капнула вода. Он приподнялся на локте и стал рассматривать крышу, ища в ней дырку, но потом понял, что ее там нет. Это были его слезы. Он не заметил даже, как они выкатились у него из глаз, такие неожиданные, тихие и незаметные. И хотя они были солеными, на сердце у него было горько.
Он опять улегся на спину и, стыдясь самого себя за эту слабость, заплакал, безутешно и безнадежно. Он вспоминал свою жизнь, прожитую так несуразно, мечты, которым уже никогда не сбыться, потерянную любовь, которую ничем не заменить и не вернуть. А он, оказывается, помнил о ней все эти годы. « В одну реку нельзя войти дважды,- вспомнилась ему опять восточная мудрость.- По несчастью или счастью истина проста, никогда не возвращайся в прежние места»…- вспомнил он и своего любимого Шпаликова.
Полежав в прострации еще немного, Евгений Иванович успокоился и встал с пола. Надо было наколоть дров для бани и для печки в доме, да и на речку сходить порыбалить. Тут хоть заревись, а жизнь-то продолжается.
Дрова он колол на «автомате», а сам все гонял мысли.
« А если бы у нас с Марией ночью все произошло, как бы мы вели себя утром, так же или по-другому?» Когда он поднялся по ступенькам наверх, она уже спала, и он, то ли не пожелав нарушить ее сон, то ли из непонятного страха будить ее не стал, а аккуратно прилег рядом и, пока не уснул сам, с наслаждением вдыхал запах ее волос. Пахли они березовым веником и еще чем-то неуловимым и волнующим, и он, засыпая, придумал себе, что это запах их молодости.
Она так и не проснулась, а он будить ее не стал. И у них ничего не было.
Они и тогда, тридцать лет назад, собравшись соединить две свои жизни в одну, договорились, что «это» произойдет у них только после свадьбы, и первая их законная ночь будет именно брачной. До свадьбы дело не дошло, и Мария уехала стажироваться во Францию невинной девушкой.
И вот теперь он не знал, корить себя за то, чего не было, или хвалить. Он все-таки признался себе, что боялся того, что могло между ними произойти. Конечно, в жизни он был не новичок, но он почему-то не мог себе представить, как он будет ласкать и гладить Марию в разных местах, шептать ей ласковые слова, целовать ее. В молодости у них все это было, но теперь – то он женатый мужчина, пусть и с такой неудавшейся, несчастливой жизнью, и о разводе и он, и Нина не раз уже задумывались и даже пробовали завести об этом разговор. Но дальше разговора дело не пошло. Но ведь когда-то в ЗАГСЕ они оба произносили слова клятвы, и ему была почему-то дика сама мысль о том, что клятву эту можно нарушить. И дело ведь совсем не в том, узнала бы Нина про его такие «похождения» или нет, дело ведь не в этом…
« Пусть все идет так, как идет,- решил он в конце концов.- Решать , как жить дальше, придется все-равно тебе. Не придет к тебе на подмогу никакой Великан, и никто за тебя ничего не решит. А менять жизнь надо, иначе и проживешь так, вечно недовольный и скукоженный, и умрешь как попало.»
Решив так, он почувствовал облегчение. Он понимал, сколь нелегкую ношу по изменению своей жизни он взвалил себе на плечи, но ему от этого почему-то стало легче. Определенность всегда добавляет оптимизма. И еще он понял, что освободился, наконец-то, от иллюзий молодости, и ему теперь не страшен горящий укоризной взгляд двадцатилетнего парня. Потому что ему есть, что ответить на немые вопросы этого парня. И что все теперь в его, Евгения Ивановича, крепких руках.
А в вагоне электрички, глядя на мелькавшие за окном луга, леса и поля, тихо плакала импозантная женщина «бальзаковского» возраста. Что ей виделось там, за окном, кого она там оставила, дорогого настолько, что не могла никак унять слез – кто ж его знает. Да и может ли плакать такая эффектная дама из-за каких-нибудь неприятностей, ведь по ее внешнему виду совершенно невозможно представить, что они у нее могут быть.
Наловив на уху и жареху окуней и ершей, Евгений Иванович вернулся на дачу. Наводя порядок в доме, он совершенно случайно обнаружил в нагрудном кармашке пиджака, висевшего на спинке стула, записку с номерами телефонов, адресами, французским и краснодарским, оставленную Марией. Она подписалась, как когда-то в юности подписывала адресованные ему записки: «Ягуся». Он в шутку иногда называл ее «Марусей-Ягусей». Повертев по - всякому листок бумажки, он сумел прочесть слово, написанное ей и поставленное перед «Ягусей», а потом густо зачеркнутое. Это было слово «Твоя». Она подписалась «Твоя Ягуся».
29.07.23. 13.00