когда дверь открылась скрипом,
в щель пролезла когтистая лапа газа,
схватила утро за мой ночной кошмар,
моя голова мотала отрицательно да,
а чёрная крыса оглянулась назад,
она часовым между,
плоть схватилась за обнажённые кости
и прилипли дыры…
область аппендицита была занята аппендицитом,
свирепые псы рвались из сновидений,
какой день сегодня? как строгий ошейник?
как последний не рождённый мальчик злобной стервы?
звуки флейты, выдолбленной из ветки сирени,
как туман шерсти отплёвывал душистый хвост куницы,
разъедала соль горечь молчаливого города,
я вышел в него тёмным,
неухоженным…
так долго кралась нить далёкого горизонта,
так долго искали подземный вход звёзды,
вода резала сталь острым прикосновением,
чесалось между когтей лабиринта,
причащались самоубийцы краской асфальта
припечататься к участию,
я бежал от себя в страшном сне по черепам валежника…
возможно вина моя в том, что искупался в каменном водоёме,
сбросили рыбы жабры,
набрали в рот стерильную прозу,
с восходом солнца белый цвет лебедей стал седым,
я проснулся от страшного сна новоявленным негодяем,
изотопы кровных уз всосали мои глаза,
набросили мушек в зрение,
и присосался город к коже, подобно пиявка,
клочок сигаретного дыма закруглился…
холодные волны зарева змеёй вползли в шёпот,
я стал напоминать своей неподвижностью восковую фигуру,
туман стоял рядом,
я бессвязно над ним,
как главный,
по диалекту шум с лозы солнца всего лишь капля,
лучи – йоги…
город,
ты грызёшь у всех на виду свои норы,
трудовая печать размытых дождей – трутень,
и трепещет звук ветки сирени,
воздух пчёлами жалит,
нет такого закона,
когда голод свирепствует формой туберкулёза,
горькая сладость хрустнет мелодией сломанной ветки,
под стать флейте выдолбленной на созвучие,
механизм разложения выйдет в меня из клетки.