КАМЕННАЯ БАБА.
МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ.
1. ЗАЧИН.
Раз у пенистого моря
день до Пасхи, между гор,
я попала в гущу роя
ненасытных кажанов.
Кажаны те кажанами
были лишь на первый взгляд.
Бесы то. И все с крылами.
Изо ртов струится яд.
Нечисть время не теряет,
громко лает и блажит:
"Это кто же тут таскает
на себе грехи других?
Пробил нынче час расплаты,
будешь ты гореть в аду.
У костра не дремлют каты:
кипятят в котле смолу.
На спине, по доброй воле,
тащишь ты грехи родных.
В сей нерадостной юдоли* *юдоль -- долина.
искупить должна ты их.".
2. НАКАЗАНИЕ.
Бесы с ног меня тут сбили,
показав свои клыки.
ЗА ноги меня схватили,
по камням поволокли.
Кровь сбегала по затылку.
Капала за воротник.
Камни резали мне жилки.
С неба падал птичий крик.
Тело у меня саднило,
и горела вся спина.
А нутро от боли стыло,
и кружилась голова.
Бесы год меня таскали
по скалистым берегам.
Есть не ели. Спать не спали.
Зыркали по сторонам.
А потом меня скрутили
и по небу понесли
прямиком туда, где плыли
над расщелиной огни.
В тех огнях я разглядела,
как кипит смола в котле,
как горит кого-то тело
и сгорает на костре.
В страхе я на всё смотрела.
Ужас сковывал меня.
Бесы же вовсю галдели...
Туто и очнулась я:
"Боже, милостив и правый,
выслушай и рассуди.
Соблазняет нас лукавый...
Коль виновна -- накажи.".
Нечисть лёт свой придержала,
выпустив из лап меня.
Больно я не брег упала,
и лежала, как мертва.
3. ИСПОВЕДЬ.
НИВА.
Бесы все поулетали.
На камнях стонала я.
Жизнь свою припоминала.
С губ срывались словеса:
"Отроду недель так десять,
заболела сильно я.
Думали: умру под вечер.
Некрещёной я была.
Бабушка попа сыскала.
Крёстных с улицы взяла.
Покрестили так, как знали,
чтоб спастись могла душа.
Ночь я целую молчала,
а на следующий день
у меня горячка спала.
В дом влетел вдруг свиристель.
Птица селе в колыбельку
и пропела: "сви-ри-ри".
Так щебечет лишь свирелка
в Господа на небеси.
А потом я всё поела
и уснула до утра.
Свиристелка улетела.
Я же с этих пор жила.
Это всё, что я про Бога
знала от своей родни.
А весной, в четыре года,
сжав ручонки в кулачки,
я пошла по бездорожью
церковь сельскую искать.
Только вышла к полю с рожью.
Рожь бралась уж прорастать.
Прямовала я по полю,
лип к подошвам чернозём.
На плечо тут сел мне голубь,
с беленьким, как снег, пером.
Шла я вдаль по междурядью:
рожь росла, и я росла.
Уж сыграть успели свадьбу.
Дочка в детский сад пошла.
Голубь был всегда со мною,
никуда не улетал.
То кружил над головою,
то на ухо ворковал.
И при том он весь светился
и таким горел огнём,
что не жёг, и так дробился,
словно пламя над костром.
И пока я шла по полю
тем огнём освещена,
я не знала бед и горя,
радость полнила меня.
Скоро поле стало хлебом.
Обозначилась межа.
Голубь улетел под небо.
И осталась я одна.
И покинула я ниву.
Рожь за мной сошлась сама.
Тут утратила я силу:
я ведь церковь не нашла.
Я не знала, как молиться,
и никто не научил,
как пристало мне креститься,
и читать мне как Псалтырь.
Позвала меня дорога.
Солнце нА небе взошло.
Кто я? И какого рода?
Где мне вить своё гнездо?
КАМЕННАЯ БАБА.
Я лежала под скалою.
Не могла пошевелить
ни рукою, ни ногою,
и хотелось сильно жить.
Солнце жгло над облаками.
Светом тешилась волна.
Жизнь моя перед глазами
пролетала, как стрела:
"Вот иду я по дороге.
Степь ковыльная кругом.
Сбиты и растёрты ноги.
Небо надо мной шатром.
Впереди курган. Неслышно
ни пичуги над травой.
Баба каменная вышла
на дорогу предо мной.
Чёрная. Как горб, большая.
С головою без лица.
Вся в морщинах, как живая.
Под пятой гудит земля.
Баба чарку поднимает.
Правою -- за упокой.
Левой -- крепко нож сжимает,
кровью вымазан парной.
Стала с бабою я рядом:
страх стеснил тут грудь мою,
и тяжёлым скользким градом
пот скатился по челу.
Я, чтоб бабу ту задобрить,
чтоб умаслить гнев её,
ей ломоть от хлеба, твердый,
положила на плечо.
А ещё я бабе в ноги
поклонилась, чуть жива.
И сказала: "Ба, в дороге
ты спаси меня от зла.
Вот кочую я по свету
много лет и много зим,
да не знаю я ответа
на простой вопрос один:
где та верная дорога,
что однажды приведёт
и меня к порогу Бога,
где Добро меня найдёт?".
Туто баба шелохнулась
и плечами повела.
Чуть согнулась, разогнулась,
по колена в земь вошла.
Туча в небе набежала.
Взволновались ковыли.
Баба громко мне сказала:
"Прямо ты всегда иди.". ".
АЛАБЫРЬ.
Мысли путались от боли:
приключилось что со мной
в том бескрайнем диком поле?
Дни и годы чередой
в голове моей несутся...
Вот распутье трёх дорог.
Как бы мне тут не споткнуться.
Камень бел-горюч у ног.
На том камне-алабЫре
загораются слова:
"Что ты ищешь в этом мире?
Что ты хочешь для себя?
Если хочешь быть богатой --
тут направо поверни.
Много серебра и злата
на своём найдёшь пути.
Если хочешь вечной жизни --
тут налево поверни.
И амброзию в кувшине
на своём найдёшь пути.
Если хочешь много счастья --
прямиком всегда иди.
И исчезнут все несчастья
на твоём прямом пути.".
Я слова те прочитала --
не отнять от камня глаз...
Вспомнила и прошептала
бабы каменной наказ.
И пошла прямой дорогой.
Поседели ковыли.
Много разного народу
повстречалось мне в пути.
ТРАКТИР.
На каменьях я лежала.
Кровь присохла на лице.
Дальше жизнь припоминала.
Чайка вскрикнула в воде...
Вот иду я тёмным лесом
по дороге земляной.
Незнакомое всё место.
Где бы стать мне на постой?
Зверь выходит на охоту.
Я же выбилась из сил.
Мне б поесть, найти работу...
Вижу: впереди трактир.
В нём меня прислугой взяли:
мыть всё грязное внутри.
Дали тряпку и сказали:
"Можешь спать в пустой клети.".
Как-то раз, без перерыва,
я работала весь день.
Сбилась с ног. Ещё -- простыла.
Только слышу: свиристель
надо мной запел так страстно.
Голову я подняла:
женщина в накидке красной
зА руку берёт меня.
Говорит: "Когда работу
сделать всю бессильна ты,
вслух у Господа подмоги
ты, от сердца, попроси.
И потом прочти молитву
"Отче наш, иже еси...",
и услышишь запах мирта,
знак, что в радость ему ты.
Ну, а всякие болезни
одолеют вдруг тебя,
попроси здоровья в песни
"Отче, исцели меня...".
Головою я качала,
не могла и рта открыть.
А душа моя кричала:
я не знаю, как просить,
я не знаю, как молиться,
слов мне нужных не найти,
я не знаю, как креститься,
Матерь Божья, помоги!
Все в трактире замолчали
и уставились на нас,
словно крик мой услыхали,
ждали -- будет что сейчас?
И чудесное случилось:
светом залило трактир.
Больше в нём ничто не билось,
и господствовал в нём мир.
Вот тогда мне так Мария
завела издалека:
"Есть у Господа та сила,
что решает все дела.
Надо только без лукавства
обо всём Его просить,
и, не ведая зазнайства,
искренне благодарить.
Ну, а то, что ты молитву
знать не знаешь -- не беда.
Повторяй за мной чуть слышно,
но разборчиво, слова."
Тунику свою Мария,
синюю, как небеса,
призывая Бога имя,
не спеша приподняла.
Опустилась на колени,
на блестящий чистый пол.
(Всё в трактире я намедни
вымыла с большим трудом).
Все, кто с нами были в зале,
с лавок сорвались тогда,
на колени дружно стали.
Стала на колени я.
Тут мы головы склонили
и заплющили глаза,
и молитву за Марией
повторили до конца:
... и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукавого.
Матерь Божья замолчала,
руку отпустила мне.
Все в трактире заморгали...
Было слышно в тишине
в унисон сердца стучатся,
слёзы капают из глаз:
как соблазну не поддаться?
Господи, помилуй нас.
Тут Мария засветилась.
Правой, твёрдою, рукой
трижды к нам перекрестилась.
Я -- за ней. И все -- за мной.
"Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.". --
над столами прозвучало.
Разом встали все с колен.
Постояли, помолчали.
"Всё земное -- только тлен." --
Богородица сказала.
Вышла из трактира в ночь.
Я за нею побежала:
прочь из леса, прочь, прочь, прочь.
ЧЁРНАЯ ЛУКОВКА.
Крабы с длинными клешнями
рядом ползали в камнях
и двупалыми ножами
плоть кромсали на ногах.
Я лежала и молчала.
Комом в горле крик стоял.
Дальше жизнь припоминала.
Бог меня вперёд толкал...
Вот иду я по дороге.
Солнце нА небе встаёт.
Справа набегают логи.
Слева березняк цветёт.
Прямо избы да колодец.
Видно церковь на холму.
К церкви тянется народец.
Не спеша, по одному.
Небо бледное краснеет.
Луковка, одним-одна,
словно сажа та, чернеет.
(Знать, страдалица она.).
Тут я к церкви побежала,
под собой не чуя ног.
У ворот открытых стала.
И на голову платок
аккуратно повязала.
И перекрестилась я.
Луковка в огне сгорала.
Храм впустил меня в себя.
В церкви не было окошек.
Свет струился от свечей
и от двух округлых плошек,
что ютились у дверей.
У стены скамья стояла.
В глубине -- простой алтарь
занавеска прикрывала.
В воздухе висела гарь.
Образа тепло светили,
разгоняя темноту,
и по краю золотили
на завесе бахрому.
На скамью я там присела.
Спереди, передо мной,
ярко свечечка горела,
освещая лик святой.
Матерь Божия смотрела,
как живая, на меня.
От неё ко мне слетело:
"Кто ты? И зачем пришла?".--
"Тварь дрожащая я, мати.
Смею тут, у ног твоих,
я молить о благодати
не себе, а для родных.
Богородица, у сына,
у Христа, ты попроси
для меня побольше силы,
чтоб могла я все грехи
дочери моей и мужа
в полной мере искупить,
чтоб могли они без груза,
в радости, на свете жить.
Богу ты скажи: готова
за своих я век страдать,
и, без жалобного слова,
жизнь свою за них отдать.".
Туто, выросла без риска
для меня, да из меня,
и взметнулась прямо к списку
третья, длинная, рука.
Та рука в горсти держала
сердце бедное моё
и смиренно предлагала
Богородице его.
Над иконой чудотворной,
под короной золотой,
тут явилось в церкви тёмной
сердце с плотью кровяной.
Сердце это не молчало.
Было слышно в тишине,
как оно вовсю стучало
в такт сердчишку в кулаке.
Миг прошёл.И всё пропало.
Я, с зажжённою свечой,
перед списком молча стала.
Люд молился за спиной.
Я со всеми помолилась
и хотела уходить.
Быстренько перекрестилась,
только тут, златая нить
от Седого, с "Ветхий днями",
что возникла в высоте,
над согбенными главами
прямо сверху, вниз, ко мне,
протянулась.Тёплым светом
в мой открытый рот вошла.
Я, как червь в начале лета,
кокон тут вокруг себя,
золотой, горяч и светел,
как смогла, свила сама.
То никто не заприметил,
кроме служки и попа.
Миг прошёл, и всё пропало.
Я, с горящею свечой,
рядом с образом стояла.
Люд молился за спиной.
Свечка быстро догорела.
Я назад, к дверям, пошла.
Рядом бабочка летела --
тварная моя душа.
У ПРУДА.
Чайка надо мной кружила,
падая вдруг свысока,
клювом острым норовила
клюнуть в голову меня.
Я лежала и молчала.
Крик мне горло в клочья рвал.
Жизнь свою припоминала.
Бог меня вперёд толкал...
Вот иду я по дороге.
Солнце нА небе горит
и лесистый кряж отрога
по верхушкам золотит.
А внизу лежит долина.
Струечка по ней течёт.
Через струечку плотина
из валежника встаёт.
Как за тою, за плотиной,
разливалось озерко.
Влагою, прозрачно-синей,
было полное оно.
Солнце в небе припекало.
Жажда мучила меня...
Час спустя, я твёрдо стала
на землицу у пруда.
Там, над тихою водою,
низко наклонилась я
и горячею рукою
в горсть прохлады набрала.
А когда от той, от влаги,
да испить хотела я,
то увидела на глади
крест, а на кресте -- Христа.
Был прибит Христос гвоздями
по рукам и по ногам.
Плоть сочилась уж кровями...
Крест вдруг приподнялся сам.
Разомкнул Спаситель веки.
Глянул просто на меня...
Знал Он: я уже в ответе
за своих и за себя.
Знал: страдать готова вечно,
как и Он, я за других,
чтобы в радости беспечной
протекала жизнь у них,
чтоб узнали сердцем Бога,
чтоб поверили они,
от греха чтоб, как от смога,
души ливнями спасли.
Тут водички я испила.
Вытерла ладонью рот.
И услышала, как с силой,
колокол к вечерне бьёт.
У пруда я ровно стала.
Крест с Спасителем пропал.
Но теперь я твёрдо знала:
сам Христос сегодня взял
на себя печаль и страхи,
и страдания мои,
дал мне столько благодати,
сколько хватит для семьи.
ЗОЛОТЫЕ КУПОЛА.
Под луною море вздулось,
и двугорбая волна,
поднимаясь и волнуясь,
побежала на меня.
Я лежала и молчала.
Спину мне лизал прилив.
Дальше жизнь припоминала.
Бог меня не обделил...
На дорогу я вернулась.
НА небЕ закат пылал.
Рядом церковь ввысь взметнулась.
Колокол к молитве звал.
С неба голуби слетели
на златые купола.
Сверху радостно запели,
славя Господа в веках.
Крестик я в руке зажала.
В храм с волнением зашла.
У иконостаса стала.
Падал свет на образа
из окошечка цветного.
Свет вечерний, огневой.
Попросила я у Бога,
чтоб Он был всегда со мной.
Подошла ко "Спасу в ризе".
На Христе сиял оклад.
Вдруг подуло свежим бризом.
Пробежал по низу хлад.
И увидела я ясно:
стол явился предо мной,
скатертью укрытый красной,
и с посудой золотой.
За столом стоял Спаситель
с кубком, доверху, вина,
в белой тунике, отмытой
от Вселенского Греха.
Тут Христу пустую чашу
робко протянула я.
И Спаситель, чашу зряше,
сам налил в неё вина.
А потом от той лепёшки,
что лежала на столе,
отломал кусок потолще
и подал, голодной, мне...
Я была не только зритель.
Здесь в меня вошёл сам Спас.
Поняла я: так Спаситель
причастил меня сейчас.
Певчие Псалом Давида
пели сверху, на хорах.
Был он о началах мира,
о земле и о морях.
Пелось в нём о том, как звери
рыщут ночью по лесам,
и, как аисты на елях
строят гнёзда по ветвям.
Как меж гор скалистых воды,
растекаясь в ширь, текут.
Как небесные чертоги
над долинами встают.
Как от Бога всё живое
пищу ждёт в свой день и час.
Как Он щедрою рукою
наделяет Благом нас.
И как люд бессильно плачет,
мечется, ища Его,
когда Он, на время, прячет
от него своё лицо.
И как все мы умираем,
превращаясь в прах земной,
когда Он вдруг забирает
дух у нас, как дых живой.
И как Бог, гремя громами,
обновляет лик земли.
И как все под небесами
славят Господа Дары.
Сверху радостно звучало:
"Слава Господу в веках!".
Я хористам подпевала:
"Слава Богу в небесах!".
Тут на ухо свиристелка
мне пропела: "Сви - ри - ри.".
Знала я: то мне свирелка
свищет из-под небеси.
4. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ.
На каменьях я лежала,
трепыхался в теле дух.
Бога страстно призывала:
"Господи, спаси от мук!".
Море быстро прибывало.
Погребла меня волна.
Только, вдруг, в воде привстала
и над телом взмыла я.
И увидела, как с неба
столб из жёлтого огня
медленно сошёл на тело.
И очнулась в теле я.
Море быстро отходило.
Не болела голова.
Мокрую, меня знобило...
Боже правый! Я жива!
Встала я с каменьев грубых.
Чайки стыли на волнах.
Вдруг запели звонко трубы,
и раздался с неба глас:
"Как отныне и навеки
вся семья твоя и ты
за грехи свои, как дети,
Мною в час сей прощены.".
Трубы медные умолкли.
И могла я дальше жить.
В жизни стало больше толку.
И собой могла я быть.
P.S. Это всё мне не приснилось.
Бог ведёт меня давно.
Это всё со мной случилось
в полном поезде метро.