привстало солнце, чуть нарушая ночную идиллию,
в воздухе ворочался надёжно присохший газ,
застрял в позе лотоса солнечный зайчик,
задушевный кашель,
по доброму,
но мокро катал желваки,
и полился свет четырёхстороннего скотча
исчезающим письмом по похоронному цвету,
серый гранит тепла выглядел одуванчиком,
и некому сдуть его,
он сотрудник слухов и сплетен…
и снова слова мои бесполезно оседлали бумагу,
шаги делаю, где следы просрочены,
чую желания ветра найти своё место,
в хитросплетении запятых и точек,
я видел окна с другой стороны стекла,
где гордый пёс скулит в ошейнике на лай похожий,
они чем-то похожи на идеал,
ловят взгляд мой, изнутри,
не отдают отчёт, как вести себе снаружи,
им не знакомы цифры сосчитанных пуговиц
оторванных с фрака судьбы,
надкуренный дым хочет в трубку обратно,
шприц патефона вгоняет иглу
в пластиночью жирную складку…
так тепло от света, –
словно имена придумали расстояния,
солнечный заяц скоблит свой мех,
мёртвая тень выглядит серийно,
странную жизнь придумали себе поэты,
им слуги – слова, фразы – судьи,
несут шипы, пахнут розами,
они с этой планеты, или пришлые…
угол, сданный тенью,
пахнет отрыжкой непереваренных лет,
в моём мозгу извилины переплелись ни так,
стал лечить лучами рентгеновских пуль,
добился рельефной анатомии фарша,
завёл слизня, которого любят мухи,
но рука не поднялась прогнать пса,
обо мне заговорило время,
и первый час ночи показало утром,
и только маленькая морщинка света
не захотела темноту разгладить,
не захотела в солнечном зайце
признать вдохновеньем поэта.