И снова доктор Марешаль
к обеду, видно, опоздает,
что Марешальше очень жаль –
и потому она вздыхает.
Но что поделать? Долг есть долг.
И если б люди не болели,
узнал бы сей фамильный стол,
что можно сделать из форели?
Как может гусь меняться от
шалота, яблок и шалфея…
И пусть по пятницам белот
Евангелием от Матфея,
и пусть прогулки допоздна,
а после кальвадос украдкой,
зато марсельская весна
бежит к Сен-Жан во все лопатки.
Дез-Каталань и Борели,
и Монредон, и все бульвары,
и Старый порт, где корабли
звенят оснасткой, как гитары, –
все принимает вешний вид.
Как чайка на волнистом гребне,
взлетает сердце. И болит.
И этой боли нет целебней.
В Мажор звонят в колокола.
И звон течет по крышам, тая.
«Ты тоже ведь не сберегла
свое исчадье, Пресвятая!»
… Лежал он тихо, не дыша.
И всем, кто рядом был, казалось,
что на мгновение душа
местами с телом поменялась.
«В ту пятницу был душный день...»
Каштаны возле Велодрома
ловили собственную тень,
и Марешаль остался дома.