Абонент позвонил очень поздней ночью – меж вторым и четвёртым. На ощупь:
номер редкий, код высвечен ясно – новый; мне, подумав спросонья – не вспомнить!
Говорил не спеша, чутко, сластно над ухом, тихо: «Я скучал по тебе дико-дико!», –
все поведал секреты глас близкий и томный, от которого – в жар ли, то в дрожь, то в холод.
Я узнала его, да, узнала сразу, конечно. Этот голос не спутать ни с певчим,
ни с арбитром, из рубок железных вещавшим. Это он, это тот – настоящий!
Познакомились в мае, у пышной, в тюльпанах, рощи, недалече от речки, где "мощи"* –
то есть мост был когда-то, не колья-дощечки, шпалы, – в май, к доверчивости припалый.
Обхватил так легко, заоблачно-невесомо: нёс геройски, по-рыцарски статно – к дому.
А могло ль по сценарию из романа, Писанья? Незнакомец – столь нужный навеки, самый.
Мы сидели на лавочке, встык плечами. Но "На чай" – нет, ни-ни. Иногда молчали
у шпаною дурною прокуренного в смог подъезда, и, казалось, протИкало, верно, двести.
Не спешили расстаться – спешило время, как песок через призму хрупкую.
– Я – Андрей!.. И
мы болтали о разном, не видя ни туч, ни теней, ни звёзд, ни...
– Я приду. Завтра. Утром. Примерно в восемь.
Продождило промозгло, прошло – до года. Ни к бесЯм, ни к чертям – отчего погода?
Было "Завтра" – по плану. И "Послезавтра". Тучи рвано тянулись по небу к марту,
словно вихри несли их в края, где и вовсе не был. Словно край тот страдал без воды и хлеба.
«Веришь в сказки волшебные, шут-Емеля?», – мать с улыбкой твердила мне... «Суеверье!»
– Знаешь, принцы в век ныней – как Йети – редчайше-рЕдки. И у принцев порою – по лавкам детки.
Двое, трое, не важно. И жёны – им оберег – Горгоны. А других – не берут-то в жёны.
Часто злы, своенравны, неукротимы. Укатили с семьёй, поди, на Мальдивы.
Шли теперь вот конверт, Андрейка, призрачно-запоздалый. Плачет Золушка после бала.
Я смирилась вполне, да, как есть, смирилась, с тем, что жизнь суть иное – своё мерИло.
Дом, заботы, добрейшая духом, на чудо, мама. Одиночество в жизни не славно,
но свои в этой нише есть тоже плюсы.
Жаль, злорадно-обманна свободы юность.
У знакомых со школьной – мужья давно, фрэнды, дрУги. Впрочем, это лишь тема – с подругой
час убить, улыбаясь насквозь, как исход, пре-пре-мило! А самой-то жизнь – "подсолила".
Слава Богу, работа, не волк да не ест. Безбедность? Да, бесплатные штаб-обеды.
Всё забытое, крытое накрепко – в просто прошлом. Говорливо мы, по душам, о хорошем
напеваем заученно и, почти – только в чистом, правду. И подруга моя, вижу, рада,
что уже через месяц какой-то там – ей, охотно, замуж! Ну, а после – а после, как там уж...
Я иду по аллее, немею, не смею, несмело. Мне бежать бы отсюда, кабы стемнело.
А в душе моей ангельской зябко и гадко, от того ли, что жизнь её гладка?
Абонент позвонил очень пре-поздней ночью. Это он, это он, знаю точно!
«Выходи через час в сквер у дома. Я скоро буду». –
Я бегу, я несусь, одеваюсь не в то, перебив на скаку посуду. – Вот, Иуда!
Объяснял, говорил с толком, чувством, сиюминутно – в темь квартиры вникая,
пока меж стеной и окном моим век теснилось утро.
За окном – волком ветер сквозь щели – повЕрх, по елям, будто в церкви кого отпели.
Посижу пять минут, и укрывшись любимым пледом: мысли скачут, а я, не успев, отключаюсь следом.
Ночь спокойна, темна, не по-детски Юрка. Мама спит. В доме странно, тепло, уютно.
На оракуле девять! – В кофейнике наспех кофе грею. Говорю, говорю с Андреем
в мыслях, планах, мечтах, неземных порывах: что ужасно с тех пор – нелюдима,
хоть в обличье обычном нисколько не "брак" тот слЕпок – одиночества, суть, человека.
Десять. Солнце – как сырник сырой на блюде. До чего ж, мы, порою не собраны люди!
Одеваюсь опять, и ключи – в холодильник. Мама встала, гремит будильник.
Я бегу, говоря, как всегда, – на работу. «И какие там, к чёрту, работы-заботы?
Ах, суббота – сегодня суббота!»
Мама цокает автопилотно.
Вот он – парк моей внутренней, давней и дивной сказки. Нет, об этом не будет огласки.
Вот, дойду лишь до арки – "на трон" присяду, наберу сей мобильный. Он рядом!
Голос робота фоном – автоответчик: «Абонент вне сети. Не замечен».
Я сижу словно муха недвижимо-глухонемая, страшной горечи всуе не понимая.
А потом подошли ко мне двое, словно прИставы – в тёмном, на вид – конвой ли?
«Не сидели б Вы здесь, не топтали да не ходили – здесь девчонку-то в ночь сгубили...»
Я смотрю на мой парк, как в сплошной, без глазниц и без луз, повязке: мимо – ленточки, метки, венок и...
Здрасьте...
Всё поёт над главой моей выше, выше – кто-то, знающий тайные вирши.
Эка ж, ворон треклятый – клокочет сквозь иглы ели: мол, суббота – седьмой день недели!
По-обрядчески хохлится, жмётся хмуро. «Кыш», – кричу. – «Ну, привет тебе, дура!»
Я бегу прочь, домой. Подломился каблук в столь неровной спешке. Уже не в силе.
В могиле
та – другая, не я. Я – жива, но...
Боже, сцена – мрачней, чем роман «Живаго».
И внутри надломилось, бреду без толку. С колоколен набат без умОлку.
И вот так – до часовни вдоль местной речки – за свечкой. Словно шаг за черту, и не с чем.
Ворон сгорбленный крУжит над церковью бестолково.
Нет, не верь никому, никому... ... ...
Ни слову!
* "мощи" – останки (пер. см.)
© Кайгородова Светлана
/ iiijiii В Конце Тоннеля. 2023 /