Ты помнишь, как мы смотрели на Стамбул в темноте?
Созерцали минареты Софии,
Размышляли о замысле, о его творце,
И скучали лишь о России.
Мы пялили, как слонялись турки
по старому городу, кормили кошек,
Сравнивали Таксим с площадью в Петербурге,
Но названия её я не помнил.
А вот помнишь, как гуляли вечером по Токио, часов в восемь?
Прошли Акихабару, вдоль и поперёк,
И представляли как же опросим,
Каждого японца, что терялся в пути дорог.
Мы приехали тогда в начале апреля,
Двадцать восемь часов в пути, ты устала,
Но попали на цветение сакуры или вишни (я не уверен),
И кидали каомодзи на все сообщения твоей матери, что она присылала.
А помнишь, мы ловили закат в Париже?
Сидели тогда в ресторане, любовались на башню,
Мы боялись будущего, того, что свыше,
Ты сказала: «Я боюсь за нас», а я ответил - «Мне тоже страшно».
Но мы все равно бродили по полям Марселя,
Все равно пили вино, ели сыр,
Помнишь, как хотели остаться здесь до конца лета,
И повидать всё, что этот мир нам подарил.
Но лучше всего я помню тот вечер в Москве,
Когда было не ясно: где свой, где чужой,
Когда пришло время вернуться к старой главе,
И подарить неспокойным воспоминаниями спокойный покой.
Я обнял тебя тогда крепко,
Мир рушился на глазах,
Но пока ты растворялась в руках моих цепких,
Я был готов утонуть в этих мечтах.
И забыть о прощении, и притупить ум,
Остаться здесь и сейчас с тобой,
Мы знали - сколько раз мир не объедешь,
Он все равно будет чужой.