Тане
чужие письма
мне их постоянно пишут
я зачем-то отвечаю
все тише как колокольчик потерявшийся в поле
на нашем поле школьный аэродром
в него все время пробуют попасть
не помню бывают ли красные колокольчики
может быть он хотел быть маком
смешно но если попадут не останется ничего кроме поля
все-таки на закате он кажется красным
даже когда облетел
Алене
твой звонок в тишину
нельзя отвечать
ты услышишь
просто она станет еще прозрачнее
еще плотнее
дорастет до луны
как война
из которой мы состоим
мы дорастем вместе с ней
до звездного неба
до луны
и посмотрим вниз
и не погаснем
как звезды
Последняя уборка
не дай бог
найти на антресолях крылья
еще запакованные
Шаги
сколько в этом городе осталось моих шагов
возвращаюсь собираю
выдают под расписку и вычеркивают из памяти
теперь в ней другие
Он
Ответьте. Что-нибудь.
И оброненным словом
Возможно повернуть
У пропасти слепого.
Он выйдет наугад,
На память и на ощупь.
Он заслужил свой ад.
Хотя молчанье проще.
Он тот, кто «подтолкни»
Прочел еще у Ницше.
Он бы кричал «распни!»
Не громче и не тише
Других в другой судьбе,
Сложись бы все иначе…
Он плачет по себе.
И по тебе он плачет.
«Убей»
Помолчи о своей любви…
К. Симонов
И когда он кричит: «Убей!»,
И когда отправляется в ад –
Это будет не суд людей.
И неважно, что говорят.
Он сойдет в Дантов круг за всех,
Несошедшие не простят.
Это грех? – безусловно грех
Для родившихся ангелят.
Нерожденные промолчат,
Сослагательное не в счет.
Только слишком похож на ад
Мир, который в раю взойдет.
Я хотела бы в этом жить –
Кочегаром или углем
И звезду на груди носить
Не с шести, так с пятилучом?
Жизнь раба – так и эдак жизнь,
И единственный – солнца свет.
Ты по-русски мне так скажи…
Ну, не мне, а тем, кого нет.
Мы ведь все за покойный мир,
Чтоб, назад отмотав полста,
Спать без грома и без мортир.
Но кому-то придется встать
И вернуть сорок пятый год,
И пуховую снам постель,
И стереть этот жаркий пот,
Это сонное «неужель?»