В середине мая случались дни со слепящим солнцем, сияющим голубой бездонностью небом и зеленью всех оттенков, когда во дворах зацветает всё подряд, одновременно, чаруя прохожего Пал Палыча красками и запахами, как было однажды с ним в детстве – пошёл в такой день как-то в школу и не дошёл, забылся, замечтался о каникулах, о лете и вместо сидения за партой провалялся (в одних трусах в траве на берегу пруда) до конца уроков.
По такой погоде Палыч надевал на себя шорты, сандалии на босу ногу и футболку поскромнее, а не гавайскую рубашку, чтобы не шокировать своим видом одетых еще в апрельские одежды людей, проходящих мимо по тротуару. Тем самым он сглаживал их представление о себе, случайном прохожем, а не городском сумасшедшем, грузном полуголом старике, выставившем напоказ белые кривые ноги и высохшие руки с дряблыми мешочками на локтях.
Лето здесь короткое. Вон и растения, всем скопом, решили отцвести за пару недель. И псориаз Палыча после зимы не грех побаловать солнышком.
Он шёл на знакомое место. Там, лет сорок назад, он, смущаясь, впервые в жизни, показал врачу красные, шелушащиеся пятна на теле, на пупке, на мошонке и на … да, что говорить, жена как увидела, такой скандал устроила! Пришлось идти…
Но это зимой было. А сейчас – весна! Солнце! Да и кожно-венерический диспансер давно сгорел. Его снесли и построили на этом месте элитный дом: в три этажа, на двенадцать квартир. С белыми колоннами, в псевдоклассическом стиле, и несколько несуразной планировкой, расползающейся от забора к забору, как будто кто-то стремился занять побольше места под застройку в зеленом районе города.
Зазаборное это капитальное строение Палычу много хлопот не приносило. Старые коммуникации, оставшиеся от диспансера, вовремя заменили, проложили к дому газ, оборудовали автоматическими воротами въезд во двор и раскрасили фасад под цвет дворцов в Питере – благородно желтый.
Из-за сплошного ряда туй, вымахавших за два десятка лет до пяти-шести метров, с дороги можно было рассмотреть лишь крышу дома, крытую ворованным с местного завода алюминием, и не догадаться, что на его чердаке лежит пушистый, по щиколотку, слой из голубиного пуха, яичной скорлупы и высохших трупиков птиц, по которому во все стороны прыгают блохи.
Пока блохи не допрыгали до элитных жильцов, Палыч не раз предлагал вычистить чердак, но у его командования были, вероятно, другие планы. Начальство приурочивало чистку чердака к противопожарным мероприятиям. А они, видимо, должны были состояться ещё не скоро.
Он шёл производить замеры площади застройки, сам удивляясь тому, что никаких планов и проектов дома не сохранилось, и строили его, получалось, с легкой руки бывшего руководства не знамо кем, неведомо, по каким сметам, - на продажу. И, надо полагать, что коммерческий проект удался. Место было удачное. Квартиры скупили небедные москвичи, сами появлявшиеся тут редко. Обжиты были из двенадцати всего две квартиры: молодой парой на третьем этаже, получившей жилье в подарок на свадьбу, и семьёй из Бессарабии, глава которой участвовал каким-то образом в строительстве этого дома и приобрёл квартиру, скорее всего, в качестве отката за стройку.
Пока муж где-то что-то строил, его жена, точно не работающая, находилась при доме постоянно. Блюла она порядок тем, что смотрела в окно, выходила на балкон, делала обход вокруг здания и по периметру забора и докладывала о своих находках, пожеланиях или догадках непосредственно начальству Палыча. Как бы игнорируя его присутствие на вверенном ему объекте. Или не доверяя ему. Или, того хуже, издеваясь над стариком.
Вызывала она его по смешным поводам. То дворник не успевал вовремя убирать осыпавшиеся постоянно иголки и шишки под туями, то уличный фонарь светил ей всю ночь в окно, то соседи, державшие за забором питомник «громкоговорящих» собак, мешали ей спать по ночам, когда начинали петь соловьи. Причем это повторялось неоднократно за ночь. Как только расходились во всю невысказанную за день любовь соловьи, в ответ им начинали лаять лишённые любви приблудные овчарки в клетках, а от их заполошного брёха срабатывала сигнализация в хозяйской машине, стоящей под самым окном.
Отменить соловьёв Палыч не мог, запретить лаять собакам тоже, оставалось только попросить снять с сигнализации машину в ночное время. Но к совету Палыча хозяйка отнеслась с недоверием, потому что и автоматические ворота, и четырехметровый бетонный забор вокруг дома она считала ненадёжной охраной для транспортного средства.
Пал Палыч в таких случаях думал о том, что бы случилось, если бы она заглянула на чердак. И в тайне немного злорадствовал, представляя, как она отбивается от блох и визжит, конечно, до срабатывания сигнализации…
Встречи их проходили следующим образом.
Хозяйка стояла на открытом балконе с белыми колоннами, в шелковом, коротком и ярком, халате, с длинной сигаретой в одной руке и бокалом бессарабского вина - в другой, а Палыч – на метр ниже, на земле, задрав голову, стараясь не глядеть на её голые ноги, а только на голову с давно нечёсаными, крашенными в смоль волосами, и лицом, мелкие черты которого, будто собранные в кучку к носу, выражали одновременно брезгливость и снисхождение к обслуге.
В эту встречу ситуация повторилась.
Как только Палыч вошел в открывшиеся ворота, тут же на балкон вышла и дама с бокалом в руке. Оглядев одетого по-курортному Палыча, она не сказала ни слова и даже не кивнула головой в ответ на его приветствие. Внимательно наблюдала, как он достаёт планшет с листом бумаги, электронную рулетку, карандаш и очки. Как подходит к стене, направляет луч с красным зайчиком вдоль неё и записывает замеры на бумаге. Со стороны яркого солнца ни зайчика, ни мелких светящихся цифр на рулетке Палычу почти не видно. Поэтому он вновь и вновь вынужден повторять свои действия, приходя к истинным размерам путём арифметических вычислений. Убедившись, что ошибок нет, Палыч разворачивал лист миллиметровки и начинал прорисовывать контуры дома.
В этот момент хозяйка решила, что можно уже задать и вопрос.
- Ты чего там пишешь? А? – раздался голос с балкона.
- Фактическую площадь застройки считаю. Для документов.
- Каких документов?
- Наверное, под снос, - придумал на ходу Палыч.
- Чего?!
- А вы что, не слышали? Вопрос о сносе стоит… Тут и предыдущее здание сначала сожгли, а потом мусор вывезли и подальше от города закопали. Тут кожно-венерический диспансер был…
- Ну и что? – повысила голос дама.
- Как это «ну и что»? – Палыч тоже позволил себе повысить голос, немного, на полтона, подвигнув задуманное к модуляции. – У сифилиса период полураспада сто двадцать лет! Вроде взрослая женщина, а не знаете… У соседа уже, в питомнике, под собаками спирохеты нашли… Treponema pallidum! А уж у вас эта зараза - и подавно кишит… Снесут и сожгут ваш дом, как бывший диспансер… Просто двадцать лет назад плохо обработали. Средств таких не было. А сейчас новые средства появились… Это федеральная программа. Роспотребнадзор занимается.
Дама на балконе поставила бокал на парапет.
- И вы молчите?! – сказала она Палычу на выдохе, шипящим от ненависти тоном.
- Мы не молчим. Просто вы нас не слушаете… Все уже знают. Вон и молодые, с третьего, давно не приезжают из Москвы… Он, сифилис, только половым путем передаётся… А вам-то чего опасаться?.. Живите себе спокойно. Как решат с переселением, всех быстро известят. С федералами шутки плохи!..
Закончив подсчеты, Пал Палыч не торопился уйти, присел на ступеньках парадного и начал намеренно копаться в телефоне, краем глаза наблюдая за опустевшим балконом. Оставленный на его перилах недопитый бокал простоял в одиночестве минут пять, пока хозяйка в квартире громко и зло говорила с кем-то на бессарабском по телефону. Потом разговор умолк, послышались громкие всхлипывания и тонкий, слегка слышимый, бабий вой.
Палыч поморщился и засобирался уходить. Когда закрывались автоматические ворота, бокал всё ещё стоял на прежнем месте.
«Переборщил, - подумалось ему по дороге. – Надо было на период полураспада спирохете дать лет триста. Дама бы не так расстроилась…»
Перед забором дома цвела белой душистой пеной сирень, пахучая, с тяжёлыми кистями и атласными листьями. Она образовывала живую арку над тротуаром. Солнце, пробивавшееся сквозь неё, серебрилось в седой, но редкой шевелюре Палыча.
Он выпрямил спину и прошел сквозь арку в сандалиях на босу ногу как римский триумфатор. После небольшой, но важной победы.