У термометра обморок - тридцать плюс,
май дошёл до июня и ждёт е-майла,
утверждая - с делами я расплююсь,
мог бы раньше, конечно, да вот сломало
разбираться с окалиной городской.
Кот бродячий к асфальту припал щекой,
недвижимая чайка легла на воздух -
видно море тут рядом, туристов тьма
и от шопинга люди сошли с ума,
кот молчит - ну, а что с них возьмёшь, бесхвостых.
Пыль и голуби, кемпинг, от водных лыж
не уйти никому, череда подстилок
с телесами приезжих. Заснул? Шалишь!
Нежной барышне дышит плейбой в затылок,
так вот Еве когда-то дышал Адам.
Ходят люди усталые по рядам,
выбирая подарки, уныло споря -
это дорого - цены везде растут.
Зазывала, закончивший институт,
это горе семейное априори.
Кот приходит за мздой. Продавец ему
даже рад, а вот к чайкам он равнодушен -
расклевали вчерашнюю шаурму,
намечавшуюся для кота, и ужин
делит серый с пернатыми, обругав
птиц назойливых. Где-то в тени агав
отбивается барышня от плейбоя -
здесь не рай, не позволю. Звенит рингтон,
и жара опускается сотней тонн
прямо с неба, которое голубое.
Это юг, Пиренеи, сезон вина
и туристов - у всех продавцов запарка.
По утрам замывает грехи волна,
серый кот прикорнул на задворках парка,
время завтракать и заряжать айфон.
С глаз долой, это значит - из сердца вон,
спит Адам, Ева думает - было круто.
Ей священник уже отпустил грешки,
скоро солнце коснётся его щеки,
словно кожи варёного сухофрукта.
Старый-старый... И церковь его пуста,
прихожане забыли сюда дорогу,
вот бы денег скопить на ремонт креста,
не починишь - так спросит, и очень строго.
Но зачем? И кого тут опять распнёшь -
эта мысль для священника - в сердце нож,
он страдает по прошлому страстно, сильно.
Жарко в мае... И кружится голова -
Дух когда-то покинул её сперва,
и в душе никого - ни Отца, ни Сына.