Он работает медсестрой в хирургическом отделении, потому что должности «медбрат» в больнице нет. Во время операции он рядом: подаёт инструменты, тампоны, сушит рану, наполняет шприцы растворами, а после – приводит в порядок помещение, где лилась человеческая кровь. Иногда он делает что-то неточно или неправильно, и я его поправляю, учу, объясняю. Потому что операция – это как шахматная партия, где все фигуры должны знать своё место и ходить правильно.
– Зажим.
Моя рука в перчатке зависает в воздухе, и он поспешно вкладывает в неё прямой зажим Кохера.
Выдыхаю в маску.
– Неправильно подаёшь. Я вынужден напрягать кисть. Развернись слегка. И для этого случая лучше использовать зажим Бильрота – он меньше травмирует ткани.
Он впитывает. Он учится на собственных ошибках и очень благодарен мне, как своему гуру, потому что мало найдется тех, кто возился бы с выпускником медицинского училища, провалившим два года поступления в институт. Но я говорю: «Из тебя выйдет толк», и он мне верит. И не важно, что старшая операционная сестра кидает косяки, ворчит и загружает работой, с которой справится любая санитарка.
Переодевшись, выхожу из ординаторской. Он сидит на парапете у входа в больницу, в ушах – наушники, над головой – солнце, глаза прикрыты. Весь в музыке. Вот такой он – отдаётся чему-то целиком. Потому и в медицине человек не случайный.
Подхожу, легонько тяну за проводок:
– Что слушаешь?
Он оборачивается, и молча протягивает мне наушник. Втыкаю в ушную раковину и слышу ритмичное:
«Бейся сердце, время биться…».
Он улыбается и говорит:
– Это мой гимн. Точнее, это гимн реаниматологов. И хирургов. И вообще – медицины. Клёво?
Улыбаюсь в ответ.
– Клёво. А кровеносную систему ты когда мне расскажешь? Помнится, последний раз с ветвями брюшной аорты беда была…
Он разводит руками. Вздыхает.
– Знаете, одно дело – по атласу, или на трупе, а другое – во время операции. Когда вы говорите: «Кровоотсосом – активнее», я думаю: «Ну, всё, писец – сейчас кровью истечёт…». А помните, как у нас резус-отрицательной в хранилище не оказалось, и вы пострадавшего в поножовщине на кровезамещающих растворах вытащили? Это же улёт!.. Или как бабульку с пятью инфарктами взяли на стол камень из мочеточника удалять? Кардиолог говорил: «Не переживёт», но пережила ведь! И выписалась уже через неделю…
Помню. Конечно, помню. Потому что у любого хирурга – своё кладбище.
Впрочем, за последнюю пару лет на моём столе никто не умирал, а послеопарционных осложнений случалось минимум. Вероятно, команда хорошо сработалась, появилась та самая «чуйка», умение предугадывать, обманывать смерть, а не только слепо следовать протоколам...
– А завотделением тебя хвалил. – говорю я. И вижу, как его лицо светлеет от улыбки. – Я в курсе, как ты мухой метнулся за альбумином, когда у пациента с прободной язвой случился шок. А потом ты в предоперационной маячил, пока не закончили, и ещё шептал что-то. Молился, небось?
Щеки его заливает краска:
– Но дядька ведь с язвой выжил?
– Выжил, выжил. Ещё и показатели общие улучшились. Так что шептал-то, колись?
– Гимн.
– Страны?
– Неее… Тот, который вы на плеере слышали. Я его… ну, то есть слова песни, всегда проговариваю, когда с вами в операционной…или когда дежурю, и кто-то тяжелый в палате…
Присмотрелся я потом. Действительно, тихо-тихо шепчет: «Бейся… бейся», и весь – как струна при этом, аж звенит от напряжения.
А еще через неделю произошёл эпизод, заставивший меня поверить во вмешательство высших сил. Или таки персональной силы, спрятанной в обычном человеке.
Их привезли после ДТП – парня и девушку. Девушка отделалась ушибом грудной клетки и сломанными ребрами, зато головой парня как будто играли в футбол: черепная коробка и пол-лица были смяты, а, значит – сильно пострадал мозг, скорее всего – пострадал необратимо, смертельно, но если такого пациента стабилизировать, он может стать донором органов. Пока коллеги помогают девушке, я занимаюсь парнем, а тот самый медбрат, который медсестра, устанавливает периферический венозный катетер. Орудуя пальцами в кровавом рту и натыкаясь на отломки костей, озабоченно признаюсь:
– Я не могу интубировать. У него смещены лицевые кости, а также – сильный ларингоспазм. Попробуем взять трубку потоньше… Или – нет, делаем трахеотомию… Аййй!
Внезапно этот самый искорёженный рот, принадлежащий почти мертвецу, прикусывает мой указательный палец, смыкая челюсти так сильно, как будто жуёт пиццу или бифштекс. Успеваю отдёрнуть руку и в изумлении перевожу взгляд на лицо, распухшее от увечий. Багрово-алая маска пялится на меня залитыми кровью глазами, но этот взгляд осмысленный! Могу выдавить из себя только:
– Как вы себя чу… Кхм. Вы слышите меня? Кивните, если да.
Маска делает утвердительный кивок.
Оглядываюсь по сторонам, считываю показания приборов: пульс выравнивается, сатурация растёт, давление – в пределах нормы. Поразительно…
Медбрат закрепляет лейкопластырем катетер на правом предплечье. Аккуратно поставил, молодец, теперь – любуется своей работой.
– Что ты ему зарядил? – спрашиваю тихо, чтобы оживший Лазарь нас не услышал.
– Физраствор. Вы же сказали, что нужно восполнить кровопотерю…
– И всё?
– Ещё хлорид кальция по вене.
– И больше ничего?
– Больше ничего.
– Точно?
– Точно.
– Ладно. Отвези его на МРТ.
Парня успешно прооперировали в нейрохирургии, а я не мог успокоиться, и всё время думал: «Как?! Как такое могло случиться?.. Да, приборы и поддержка медикаментами позволяют сохранять тело, даже если мозг умер. Да, реанимационные мероприятия восстанавливают нормальный ритм сердца, не допустив, чтобы клиническая смерть переросла в биологическую. Но чтобы человек с красным фаршем вместо мозга вдруг пришёл в сознание самостоятельно – никогда!.. Никогда, никогда... Но ведь это случилось. Случилось на моих глазах. А, значит, я видел чудо…».
После суточного дежурства топаем по утреннему городу.
Я и он.
Город живёт, дышит, спешит, как будто и не посеяны в нём семена болезни и смерти.
Говорим об аневризме, классически сравнивая её с затаившейся миной в голове, а я хочу прерваться и откровенно спросить: «Ну и?.. Давно это у тебя? Сколько веков ты у Иисуса в учениках?». Но вместо этого рассказываю о клипировании и внутрисосудистом тромбировании – техниках, которые ещё полвека назад казались фантастичными.
Сворачиваем в переулок, сдвинувшись влево, чтобы пропустить лихача на иномарке. Замечаю на асфальте серо-рыжий сгусток в опасной близости от правого переднего колеса. Хрррш. Секунду назад там было что-то живое, а теперь…
И тут меня осеняет.
Тащу мальчишку за собой. Чувствую, как привычный мир зависает на острой грани. Несколько секунд оба смотрим сверху вниз на всклокоченную шкурку.
На кошку не похоже. Скорее – кучка грязной ветоши. Которая ещё дышит.
– Лечи. – тихо говорю я.
– Ш-што?..
– Лечи. Реанимируй. Спасай. Как ты это делаешь с людьми?
Мальчишка растерян:
– Она же… Может, лучше к ветеринару?..
– Лечи. – Настаиваю. Требую. И он присаживается на корточки, накрывает холодеющую шкурку ладонями. Шепчет. Дышит в ритм. Смеживает веки, сосредотачиваясь. А когда через несколько минут убирает пальцы, котейка неуклюже пытается вылизывать окровавленный бок. А, может, он избавляется от запаха смерти.
Снимаю куртку и набрасываю сверху, чтобы защитить руки от возможных укусов и царапин:
– Теперь можно и к ветеринару…
Пока кошку оперируют, смотрю на мальчишку. Он молчит. Отводит взгляд, опускает голову.
Но я больше не сомневаюсь. Не предполагаю.
Я уверен.
Я знаю наверняка.
В мозгу как будто сливаются две галактики, и энергия от их взаимодействия растекается по телу, наполняет каждую клетку, заставляет вибрировать по-другому. Вероятно, когда-то этот феномен будет изучен, но пока он остаётся небывальщиной. И я не могу никому о нём рассказать…
– Я назову её Шейд. – наконец, говорит кошачий спаситель. – «Тень».
Шейд ставят два штифта в левую заднюю, прописывают белковое питание, антибиотики и глистогонку. Но главный бонус в том, что она обзавелась домом. Лично в мои планы не входит брать в квартиру калеченную уличную кошку, но решение паренька трогает меня, и я, не задумываясь, оплачиваю услуги ветклиники. А потом покупаю в зоомагазине упаковку кошачьих консервов.
М-да. Вероятно, стоило побывать ради этого на «той» стороне.
Ведь не только людям уготован здесь, на Земле, второй шанс.