Феликс Довжик
Земные мгновения
Глава 4-1
Театр
Без румян, без белил, без сирени,
нас с изъянами хлестко любя,
жизнь персоны ведет по арене,
чтоб мы глубже узнали себя.
Театр
Окинув Землю оком,
прервав планеты сон,
бог создал ненароком
коллекцию персон.
Раздал создатель роли
и другу, и врагу,
он умному дал воли,
упрямство – дураку.
Но, если неумело,
теряясь от всего,
дурак поступит смело,
он – парень – ничего.
А если умный тупо
утюжит кулаком,
тогда он, словно глупый,
бывает дураком.
В тисках и на просторе,
на службе и в семье,
легко меняем роли
в спектаклях на Земле.
Есть скользкие фигуры
и стойкие мужи,
один – охранник шкуры,
другой – творец души.
Один сошел со сцены,
оставив мутный след,
другой – для новой смены
звезды погасшей свет.
Для сложного процесса
он нам дает кредит –
идет другая пьеса,
а он еще горит.
Партер и ярусы
От судьбы не спрячут ноги –
по шоссе и за углом,
на стоянке и в дороге
манит счастье пирогом.
Кто добрался до начинки,
у кого в верхах рука,
копошатся, как личинки
колорадского жука.
Те, кто старт не взял вначале
и остался на мели,
от обиды и печали
топчут счастье, как шмели.
А инертные породы –
в потной суете земной,
мед не им, но год от года
сыты скудной ерундой.
И не очень-то обидно
за случившийся брачок,
знал, что делал, очевидно, –
на липучее повидло
не попался на крючок.
Ни-ни
Жизнь – как те же пешки-шашки,
цель и средства – дальний край,
доползти чтоб без промашки,
в суть и в дело не вникай.
Начинай плясать от печки,
шашкой узел не руби,
чтоб в любви не знать осечки,
не пылай и не люби.
Не вкушать чтоб зла и меда,
нужен панцирь для души –
в жизни, чтоб не знать пролета,
не взлетай и не дыши.
Увильнешь от всех уроков,
но на плоскости земной
ад бывает без упреков –
жить-то будешь сам с собой.
Образцы
Бывают сталь и жесть
и твердость без границ,
свои вершины есть
среди различных лиц.
Опасней всех врагов
с холодным сердцем враг,
глупее дураков
восторженный дурак.
Экстаз и бредни грубо
порочат урожай,
беда глупца не глупость,
беда, что через край.
Лидер
Если толпы продувают ветры
и на взлете пули из свинца,
а до драки считанные метры,
слава воле лидера-бойца.
В день любой, и в выходной, и в среду,
даст команду, и не дрогнет бровь,
жизнь толпы поставит на победу,
посылая на борьбу и кровь.
Мир ему – как панталоны раку,
а по сердцу всякий перекос,
он и сам давно полез бы в драку,
но боится, что расквасят нос.
Гимн волевому
В природе людей, как ни грустно и больно,
толковый мыслитель бывает безвольным,
а, к цели стремясь, человек волевой
во всем, как на грех, не силен головой,
да плюс ко всему обделен добротой.
Бывает, по жизни не носят нас ноги,
мы в трудном раздумье стоим на пороге,
блистает тогда человек волевой,
что делать он знает, но не головой,
и плюс ко всему обойден добротой.
Меняем мы взгляды, эпохе в угоду,
как время меняет любую погоду,
но самый из нас человек волевой
за глупость стоит – до конца – головой,
и плюс ко всему не в ладах с добротой.
Сомнения в мыслях идут чередою,
и мы, что ни день, не довольны собою,
но есть среди нас человек волевой
с лихвою довольный своей головой,
делами и жизнью, судьбой и собой,
да плюс ко всему на ножах с добротой.
Гимн великому
Преграды есть внутри и вне –
не всем по силам в жизни роли,
чтоб оказаться на коне,
нужны способности и воля.
Нужны энергия и страсть.
Не воин не дойдет до цели,
а вот талант в борьбе за власть
возьмет барьер, пролезет в щели.
Он не ударит в грязь лицом,
пробьет запреты и границы,
есть много шустрых удальцов,
из них великих – единицы.
Спешат наверх ряды борзых,
один вожак другого злее,
но в бойкой стае волевых
великий будет всех сильнее.
В разгар борьбы боец любой
бывает слабым или глупым,
и лишь великий рулевой,
не дрогнув, путь торит по трупам.
Аскет он, труженик, позер,
звезда слепого небосвода,
кумир, диктатор, дирижер
и вождь испытанного сброда.
На свете все ему дано,
но все на свете безразлично,
лишь трон – и пища и зерно,
но трон – свой собственный и личный.
Он прокурор, судья, палач,
наставник, воин, кнут, калач,
хранитель, страж и рыцарь власти,
и сам – игрушка властной страсти.
В правительственной ложе
Ложь вождей сочится в каждом слове,
и призыв к набату – лживый звон,
до чужой последней капли крови
вождь такой сражается за трон.
Не усыпан путь сомнением и страхом,
прочен, как гранит, любой приказ,
все ему дает судьба с размахом,
но выводит голым напоказ.
А когда осядет пыль сражений,
на трибуны рухнет снежный ком,
и тогда свой личный срам свершений
не прикроешь фиговым листком.
Высшая мера
Устроен мир не прозорливо –
клыки не каждому даны,
такая вот несправедливость –
с пеленок люди не равны.
Творец был слабым чудодеем,
подпортил редкое вино –
не может гений быть злодеем,
а вот злодею все дано.
Травить друзей-единоверцев,
растить микробы зла кругом
и каждый день, не дрогнув сердцем,
себя обмазывать дерьмом.
Нести злорадно ахинею,
давить наивных простаков,
в поступках грязных быть сильнее
на сотни тысяч кулаков.
Дано залезть на верхний ярус,
арканя цель любой ценой,
но грязь везде видна на пару
с кристально чистою виной.
Дожди эпох промоют даты
и вывернут пласты плужком,
и после смотришь – у ограды
цветы надгробные – с душком.
За что?
Обидно за Чапаева,
за мастера атаки,
позвать теперь бы к нам его,
взглянуть на наши драки.
Узнал бы всё – тем более
сплясал бы он от печки,
бедняга влип в историю
и не отмылся в речке.
Новые университеты
Марксисты твердокаменно
опять сулят кулич,
вот посмотрел бы пламенно
на их дела Ильич.
Утерся бы коричневым
и, намотав на ус,
возможно, что с отличием
теперь бы кончил вуз.
Не драл бы козу Сидора
не гнал бы злой волны,
умом бы не раскидывал
и не был бы больным.
Тронный путь
О чем в мечтах мы просим,
то век нам обновил –
вернулся бы Иосиф,
своих бы удивил.
Певал бы славу кубку –
бывал бы подшофе,
курил, как прежде, трубку –
вахтёрил бы в кафе.
Просил бы до получки,
копил бы капитал,
гулял бы в парке с внучкой,
и Маркса б не читал.
Другая бы эпоха –
другие калачи,
взять трон – не воля бога,
сам рвался в палачи.
Другая бы эпоха,
другой бы был ловчей,
когда живется плохо,
хватает палачей.
Какая в поле озимь,
таков и намолот,
и, если б не Иосиф,
других бы дал народ.
Индивидуальный подход
Не каждый в окрестном этюде
заметит забор в небосводе –
лишь волки да гордые люди
пекутся о жесткой свободе.
Бараны еще от Адама
забор осуждают не слишком –
не нужно свободы ни грамма,
раз нет в голове ни мыслишки.
Когда бег на месте и шагом,
былому – и песни, и ода.
Заборы считаются благом,
раз страх вызывает свобода.
Широкий выбор
Для аппетита есть обед,
для конкуренции есть спорт,
и жизнь – реальность, а не бред,
и все в отчизне – высший сорт.
Везде такая благодать,
и впереди, и по бокам,
до счастья лишь рукой подать,
когда б не били по рукам.
Секретное оружие
Не всегда всему весна –
перемен основа,
нас постигла новизна
недержанья слова.
Вдохновлен поток чернил
матерною Русью,
я как верный гражданин
сильно перетрусил.
Раздадим стволы опять
всем заморским штатам,
а они начнут стрелять
крупным русским матом.
И зачем такая прыть
в растранжирстве мата,
чем мы сами будем крыть
евросупостата?
Чертовщина
Голова да в рожках
набирает моду,
жизнь на наших дрожках
через пень колоду.
А за дань пороку
в пол-охапки сена
материт нас сбоку
матерная смена.
Мы, что в жизни плохо
и в годах грядущих,
валим на эпоху
и на предыдущих.
Может быть недуги
рождены поточно,
может, всё в округе
сделано непрочно?
От хвоста до рожек,
ждали благодарность,
на фасаде дрожек
четкая бездарность.
То ли мы сгноили
все таланты в слое,
то ли заселили
место нежилое?
И проложен ложно
курс наш легендарный.
То ли в жизни сложно,
то ли мы бездарны?
Град
Своей отваге град не рад –
побил с наскоку огород,
потом ручьем пустил слезу
за битый куст и за лозу,
но кто теперь его поймет?
Не верит глупости народ,
хоть сам не раз пускал слезу,
когда устраивал грозу.
Бои местного значения
Поскольку вечно жить нельзя,
для жизни смерть полезней,
как сослуживцы и друзья,
приходят к нам болезни.
Берут в охапку наш мирок
с руками и ногами
от мыслей наших до чулок
со всеми потрохами.
И мы уже совсем не мы,
и нет привычной воли,
отныне мы во власти тьмы.
во власти новой боли.
Уже нам виден скромный холм
с оградой в черной краске,
туда к нему по гребням волн
плывём в посмертной маске.
Но нам обидно за себя.
и мы, собравши силы,
неволим жизнь свою, гребя
подальше от могилы.
И градом действенных пинков
смещаем даты срока,
и выползаем из тисков
до нового наскока.
За кулисами
Мир разорван суетой,
строем новым, строем прежним,
каждый рыцарь под пятой
послан в бой коленом нежным.
А на плоскости крутой
все чуть-чуть актеры драмы,
правят этой суетой
фешенебельные дамы.
И, чтоб выполнить заказ,
лезут мужики из кожи:
агрессивность – напоказ,
и летят клинки из ножен.
Все годится на замес –
и добро, и зло – горстями.
Созидается прогресс
непомерными страстями.
Неслучайная смесь
Когда штурмуем планку
желаний из заплат,
то видим наизнанку
и смотрим невпопад.
Мудреный взгляд на вещи
возник не без причин –
душа у нас от женщин,
а разум от мужчин.
От смеси мы послушны
и стойки, как дубы –
с мужчиной малодушны,
а с женщиной глупы.
Когда ж нас половина,
мир строится мирком,
и жизнь – как с гор лавина,
и браки – кувырком.
А раз для нас не слуги
соседи и семья,
виним весь мир в округе,
но только не себя.
Но вязкая кручина
в душе рождает боль,
не стал в пути мужчиной –
в итоге – сочный ноль.
Аксиомы быта
Закалили нас на краже,
воспитали на лапше,
от проворных персонажей
неспокойно на душе.
Из мечтаний позлащенных
осыпается труха,
как учил Шекспир ученых –
все на свете чепуха.
Шторм судьбы под сотню балов,
жизнь для честных – плод чудес,
наблюдал ученый Павлов:
нет клыков – возможен стресс.
Без подмоги в деле хаос,
сам натянут тетивой,
доказал успешный Гаусс –
к цели ближе по кривой.
И прямой проспект, как Невский,
не доходит до реки,
понял мудрый Лобачевский –
прямо ходят дураки.
Из казны зерно налево
в клюве носит каждый дрозд,
объясняли Галилео –
свой карман важнее звезд.
Нет чинов – грызет обида,
раз к карьере ключ не дан,
по учению Эвклида,
жизнь без связей – не фонтан.
Главный враг – соратник в лодке,
раз втираешься к властям,
в колбе видел медик Боткин:
путь микроба – по костям.
Был бы клюв и будет просо,
но к корыту при богах,
как подметил Ломоносов,
не пускают в сапогах.
Рад иной – не гнул коленей,
но бывал с пустым мешком,
как нас учит каждый гений:
не взлетел – ходи пешком.
Совесть есть, так нет обеда,
нет таланта лезть ужом,
по закону Архимеда
честный ходит нагишом.
Честный шпаге не соперник –
крепок череп – слаб живот,
до Джордано знал Коперник –
правду травят – ложь живет.
И чиновники, и черти –
тихий омут до поры,
но, пардон, заметил Черчилль,
лучше в гору, чем с горы.
Так устроено на свете,
что умеющий народ
в сложной гонке по планете
даст нам сто очков вперед.
Кто живет мирком болотным,
кто творец интриг и драк –
каждый волен быть голодным,
каждый сам себе дурак.
Обойдемся без протеста,
есть надежда – будет взлет,
жизнь поставит всех на место
и воздаст, как повезет.
Холостой пробег
Создатель наш великий мастер,
чтоб по усам и мимо рта,
ко всем несчастьям двери настежь,
а в рай закрыты ворота.
Однако мечется пехота,
поверив в сахарную ложь,
куда нельзя, туда охота –
вдруг перехватишь лишний грош.
И ждем, и гоним чуду-юду
до седины на бороде,
но жизнь в шипах везде и всюду –
без перца нет ее нигде.
И разгоняя кровь по жилам,
себя же подогнав хлыстом,
бежим, пока бежать по силам,
как в детстве кошка за хвостом.
Антракт
Где грань между смехом и плачем?
В заботах о бойкой родне
ныряем за мнимой удачей
и якорь свой крепим на дне.
Нас губить не малость, а жадность,
но нам не дано это знать…
Несчастному – солнце не в радость,
счастливому – в дождь благодать.
Повторный просмотр
До трухи в душе и до опилок
человека мнет житейский пресс,
а от неизведанных развилок
тащит прочь утробный интерес.
И покорно животу в угоду
мы от старта до закатных дней
ежечасно проедаем годы,
заедая совестью своей.
А потом приходит отрезвленье –
на фальшивой ноте спет романс,
не вернется «чудное мгновенье»,
и растрачен жизнью данный шанс.
Как ни жаль, а жизнь неповторима,
дважды в одну воду не войдешь,
в прожитом уже неисправимы
глупости, иллюзии и ложь.
Счастлив человек того замеса,
кто умел держать себя в руках,
кто, хотя и плавился под прессом,
но прошел на прочных каблуках.
Этапы и лица
Нас создали из пепла и лавы,
посчитав, что из нас выйдет толк,
и мы честно потеем на славу –
вколотив в нее выжатый долг.
Но подчас нам душевная влага
заливает в груди огонек,
если совесть – на общее благо,
честность в жизни – пустой кошелек.
Глупость мудрым дана как награда,
как иным вместо сотен рубли,
трезвость жизни – эпоха заката,
а надежда – эпоха любви.
Нам судьба не дается без плача,
а дается лишь срок до и от,
радость в жизни – наш бег за удачей,
счастье – временно высохший пот.
И живем в суете до заката
в мире мыслей, в рабочем поту,
в жизни жизнь – это жизни растрата,
пока руки способны к труду.
Дневной свет
Бывает – в сердце зажгли свечу,
кругом веселье, и ты участник,
бывает – в жизни все по плечу,
бывают в жизни недели счастья.
Раскрыто сердце, как маков цвет,
а дни любые – бутоны года,
жизнь обещает в пути рассвет –
у всех влюбленных одна погода.
А после смотришь – не взят разгон,
сплыла надежда и в язвах счастье,
на полустанке застрял вагон –
у всех несчастных одно ненастье.
Прохлопан глупо возможный шанс,
года плетутся на дохлой кляче,
от вдохновенья уводят в транс
просчеты, ляпы и неудачи.
Бывает в жизни сплошной забор,
пинки, подножки и снег с дождями,
но зреет в сердце живой задор
и дразнит душу живыми днями.
Смена декораций
Уходит жизнь, осталась малость –
шажок, секунда или грамм?
Что в жизни сумрачной осталось,
какая малость светит нам?
Ушли родители, кумиры,
второй звонок звенит подчас,
но в том и есть вся прелесть мира,
что жизнь и с нами, и без нас.
Пройдут века без остановки,
меняя весь людской состав,
а жизни зрелые обновки
не обновят ее устав.
Пусть во вселенную приветы
своим трудом пошлем не мы,
но будут прежними рассветы
и талый снег среди зимы.
Оптимистический пейзаж
Зима хозяйкой для гостей
спешит из северного плена,
ложишься вечером в постель,
а утром видишь перемены.
Возник на лужицах ледок,
сыграл снежок с кустами в прятки,
осенний первый холодок
перепугал до смерти грядки.
Забрались в банки огурцы,
сошла капуста с кочерыжек,
одни деревья – молодцы,
стоят себе в листочках рыжих.
На подмостках
Не сахар жизнь и не отрава,
и в массе мы – не дураки,
но, если поразмыслить здраво,
борцы мы или игроки?
Поймаем золотую рыбку,
а в ней пузырь, а не икра,
погасим кислую улыбку –
впустую сделана игра.
Зачем судьба, резвушка-кляча,
нас ставит ставкою на кон?
Случайной может быть удача,
а неудача – как закон.
Но для того живем на свете,
чтоб одолеть в душе сумбур,
и, зная эпилог в сюжете,
собрать себя на новый тур,
и каждый день крушить преграды –
порыв благой всегда зачтут –
и ради жизни и награды
всего себя вложить в мечту,
и подойти к заветной двери,
переступить ее порог,
всего себя направить к цели
и сделать все, что сделать мог.
Сердечные переулки
В слепых сердечных переулках
легко нарваться на пинок –
чем интереснее шкатулка,
тем у нее трудней замок.
Неувязка
Случается, хиреет страсть
от разной дребедени,
есть красота и даже власть,
а на душе метели.
А есть на свете власть – не власть
и красота – не в теле,
но с каждым годом зреет страсть
и в сердце, и в постели.
Бывает – держишь жизнь, как нож,
все сущее – во власти,
но в жизни сильной ни на грош
ни теплоты, ни страсти.
А страсть не купишь за рубли –
бессильно здесь всевластье,
все есть, нет сердца – нет любви,
и нет простого счастья.
Поединок романтиков
Заходишь в гавань – и пути конец,
родную землю щупаешь ногами,
одних в порту ждет свадебный венец,
других – кабак с пустыми пирогами.
Чего не съел, не схватишь хилым ртом,
десерт не к месту на предсмертном пледе,
а капитан оставил миссис за бортом
и бросил якорь возле юной леди.
Кто понимает: деньги – не любовь,
исток любви – наличие запала,
во мне морская закипела кровь –
решил помочь, во что б ему ни стало.
Размах души затворниц – не обман,
а поиски путей судьбой гористой,
когда у моряка пустой карман,
любовь к нему бывает бескорыстной.
Но исчерпал валюту старый кейс,
где нет любви, там сломаны запоры,
и капитан позвал нас в новый рейс,
раз нет замков, то ни к чему заборы.
Без нас, как прежде, жизнь кипит в порту,
по трапу вновь нам всем сучить ногами,
и я опять – на палубе в поту,
а капитан – на мостике … с рогами.
Ошибка Карениной
Познав чужих сердец кружение
старик Толстой не разглядел,
как часто верное решение
меняет суть вещей и дел.
Сошла бы Анна с той дорожки,
прошла среди красивых тел,
опять набила б мужу рожки,
и машинист бы не вспотел.
Разнотравье
Посохнет в любви, погорюет охотно
и станет травинушка сеном добротным.
Другая ни слез, ни тепла не прольет,
в мякину ее ветерок перетрет.
Травинушка будет средь мужа и деток
сиять, словно ваза роскошных конфеток.
Вторую случайно заметит баран,
затопчет живую в осенний бурьян.
Но, если подумать, они ангелочки,
то душу согреют, то снимут чулочки.
Но третья для вас не наморщит чело,
с вас снимет штаны и не даст ничего.
Экранная метель
Я раздавлен экранной пургой,
на душе от всего – рана к ране,
юных женщин одну за другой
раздевают на голом экране.
Я зажмурю от страха глаза
и стерплю драгоценную трату,
я не против, но я и не за –
пусть артистка получит зарплату.
Метаморфоза
Смотрелась прежде мирово,
а нынче? Нынче кто ты?
Даешься диву от того,
как нас меняют годы.
Была принцесса, но, пардон,
какая стала клуша.
В твоих руках семья и дом,
и даже посох мужа.
У каждой внешней красоты
есть хрупкая граница,
а доброта дает плоды,
и нечего стыдиться.
Сплетня
Разносит по лесам трепло,
что, мол, роскошная береза
не льет о благоверном слезы
и не щадит свое дупло.
Но все не так, и все не то.
На то оно в лесу трепло,
чтоб выдавать свои же грезы.
Да просто в жаркие морозы
береза отдает тепло.
Ловля на живца
Вид – пустяк, как в речке глыба,
и для счастья не оплот,
и любовь, как в речке рыба,
без приманки не клюет.
Вид хорош, да вдруг оплошка,
и не с ним лететь в полет,
и любовь – не как рыбешка,
без проверки не клюет.
Но у разума – на гребне –
свой навязчивый брачок,
и любовь однажды слепнет
и с обрыва – на крючок.
Очи черные
Пять веселых лет день за днем в вине,
как единый миг годы быстрые,
при деньжатах был, и служили мне
очи разные, тучи чистые.
Копошусь теперь, словно рак на дне,
и ловлю в себе мысли сорные –
и судьбу, и жизнь подкосили мне
тучи серые, очи черные.
А в тюрьме всегда, как в тюрьме,
лучший праздник здесь – бал с солдатами,
они правильно служат мне
на посту своем с автоматами.
Вспоминаю все, как во сне,
волю вольную, ставки смелые,
как головушку закружили мне
очи черные, тучи серые.
На душе сейчас, как в казне.
Где-то там живут дамы классные.
В стороне моей слезы льют не мне
тучи чистые, очи разные.
Конспект братану
Ах, братец Коля, не сахар воля –
то взлет без пряток, то спад до пяток.
Вверх-вниз на лифте – все фифти-фифти,
качельи махи во всем размахе –
и страсть с угаром, и кукиш даром.
Была мне Ада три дня отрада,
да враз из асов пинком в пехоту –
не факел массам да и без злотых.
Потом Владлена меня коленом,
лишь у Арины, а проще Ари,
был без малины, но не в прогаре,
да у Глафиры попил кефира,
а вот у Глаши – без простокваши.
Но без девчонок тоска и мука,
сидит в печенках любовь без стука,
и, как в дурдоме, живешь на стреме:
чем дальше – ближе подходишь к ним же.
С сумской Алисой, как котик с кисой,
ловили уток дней семь без суток,
но ейный хахаль меня оттрахал.
У Нюры с дочкой уж был с примочкой,
у Зины – минус: был пьян, как синус,
езду на пони, убей, не помню.
Шлепок-подлюга
приходит с тыла,
то гонит скука,
то все постыло.
Смотал я снасти от львовской Насти,
дождался мига да вышла фига.
Сорвал я с Любы три чмока в губы,
имел от Кати вид на плакате.
Свистишь до встречи, как дрозд без хаты,
и в мокрый вечер поймешь женатых.
И нынче, Коля,
я на приколе
у рыжей Клавы
из Балаклавы.
Наш гарнизон
Военные – чудной народец,
отважный трус наш полководец,
всегда боясь иметь рога,
нещадно лупит он врага.
Сам генерал сродни бензину,
когда лелеет половину,
во всем ему чудится дым,
забыл, как был он молодым.
Полковник наш, рожденный хватом,
любитель женщин в два обхвата,
в себе раздул большой запал,
мы на ученье – он на бал.
Когда вдали маячат звезды,
а позади крутые версты,
когда чуть-чуть волос седых,
меняют жен на молодых.
Суров на службе подполковник,
второй в дивизии любовник,
поклонник офицерских див,
но он пока что не комдив.
Майор давно стоит на страже,
готовый к беспардонной краже,
насквозь он видит, чтя устав,
чем дышит старший комсостав.
А капитан при капитале –
то на плацу, а то в спортзале
считает деньги на банкет,
пока жена дает балет.
А лейтенант – ценитель цели,
пролезет он в любые щели,
на все на это он – талант,
пока он – юный лейтенант.
Хитрее всех зав складом прапор,
как батя, все себе нахапал
и до сих пор гоняет баб,
хотя давно в коленках слаб.
Военные – чудной народец,
в кого ни ткни, тот полководец,
кто носит жезл, а кто рога,
по карте бойко бьют врага,
а после травят анекдоты
про общих женщин и походы,
вдыхая резво прежний дым,
чтоб быть душою молодым.
Мечты и реальность
Мечты, мечты до небосвода.
Ох, юность – женщины везде,
весь день в душе одна забота,
весь день сидишь, как на гвозде.
К мужчинам сложное движение
по кочкам жизни без рессор
и с юным пылом притяжение
свое же вертит колесо.
Стирает время механизмы,
в душе уже не водопад,
берут за горло катаклизмы –
с любовью стало невпопад.
Матерый волк, что слыл кумиром,
домой овцу отправил с миром,
сознался волк: прости овечка,
горит любовь – погасла свечка.
Ах, возраст – время разных срывов,
без страсти жизнь – как сон в глуши,
когда к мужчинам нет порывов,
ржавеет зеркало души.
Суровы обороты рынка,
жизнь хороша, пока ты юн,
а раз случается заминка,
то из любви ушел изюм.
Но люди, вечные атланты,
раздуют дьявольский порыв,
и уж себя возьмут за гланды,
чтоб снять с души внезапный срыв.
И не дадут шептать надежде,
что, мол, ребята, вы ж не те,
и снова смогут, как и прежде,
быть, иногда, на высоте.
Любить размашисто и жарко,
любить, как в юности и вновь,
так, чтоб была вселенной ярко
видна ожившая любовь.
Чтоб о связующих их звеньях
гремел бы с небосвода гром:
– Он до последнего мгновенья
любви был предан с огоньком.
Мечты, мечты до небосвода
у каждой возрастной черты,
а миг – эскиз неточный года,
и жизнь – пародия мечты.
Риск
Когда немного жаль любовь былую,
но скучно жить в придуманной тоске,
тогда идет игра напропалую,
и водит риск себя на волоске.
Все до поры, как снег и солнце мая,
и до поры обман, уловки, стыд,
нас не прощает женщина, всего не понимая,
но если все поймет, то кое-что простит.
Подкаблучные страсти
Супруг, кто с болью, кто без боли,
похоронив остатки воли,
с призами или без наград
слетает с ног из-за преград.
То от избытка лени в плоти,
то от бескрылости в полете
не держит он очаг спиной,
ранимый собственной женой.
Попал, как клякса в промокашку,
в любви случайно дал промашку:
спеша азартно под венец,
забыл броню – и вот конец.
Боясь шлифующей накачки,
не ждет любви, а ждет подачки –
виляя, словно пес, хвостом,
лежит у ног ее пластом.
А за стеной живут привольно.
Он за роскошный час безбольный
давно отбился бы от рук,
но не дает уйти каблук.
Заколдованный круг
Все то, что будет дальше,
в большой судьбе и в меньшей
со временем и раньше
нам дарит жизнь от женщин.
Детишки, мамы, папы
от женщины на свете –
какие нынче бабы,
такими будут дети.
От этой скучной драмы
потоки дум о тризне,
ведь то, какие дамы,
зависит от отчизны.
Суров наш климат внешний,
по климату – погода,
и родина, конечно,
зависит от народа.
Все то, что будет дальше,
в судьбе страны и в меньшей
со временем и раньше
получит жизнь от женщин.
Со всею остротою
понятна недостача –
забота с хромотою
и с хромотой отдача.
Опоры и лямки
Мы ближних чтим в речах,
а ценим свой умишко,
везде ж на двух плечах
стоит семьи домишко.
Кто дом свой сгоряча
рассыпал в глупом споре,
те в поисках плеча
в капризном переборе.
Кто знает, что един
союз мечты и рамки,
те вместе до седин
отважно тянут лямки.
И годы – как вода
по камешкам гремучим,
а счастье иногда
заходит лишь к везучим.
Мироустройство
Красавиц любых изобилие
тревожит нас, радуя глаз,
Красавиц любых изобилие
создатель создал напоказ.
Есть женщины – в страсти глубокие,
а есть – как в природе весна.
Любовью нас балуют многие,
а счастье приносит одна.