Забылся в холодной квартире,
И так хорошо,
Совершив духовное харакири,
Опустился на самое дно.
Чтобы поговорить с человечком,
Что закрыт внутри пятый год,
Сидит, сторожит свое местечко,
И надеется на хороший исход.
Не твоих лживых слов,
И ни каких-то надежд и мечтаний,
Он пережил холодную осень восемнадцатого,
Его не волнуют новые разочарования.
Он сидит, всё ещё побитый,
Хотя, и правда, год пятый пошёл,
Головы в костюмах сюда его вбили,
А он, дурак, сел и зацвел
цветами надежды и красивой песни.
Сидит, надеется, что ещё немного и вот,
Но спускается новый, покрытый плесенью,
Ещё один человечек, обманутый средь нечистот.
Но они не унывают, их так учил отец,
Они ждут праздника скорого и прорыва,
И я обращаюсь к тебе: «Слышь, ты, малец,
давно ли сдался? Давно ли стал столь неприхотлив?
Давно ли ты бороться перестал,
Со всеми теми, кто бил тебя?
Опять размяк, щенок, удрал,
Себя за тонной оправданий погребя?
Стыд. Забыл фамилию, что носишь,
Позоришь и отца, и мать,
Забылся ты, победоносный,
Зачем ты дрался, зачем продолжил обещать».
И встанут эти человечки, улыбнутся и пойдут,
Пока я жив, пока ещё помнят поля брани,
Они ворвутся в этот бой и верю я, что не сдадут,
И будут держать внутренние и внешние миры на грани,
До капли крови, до тишины, пока сами не помрут.