Рассказывают, что известный всему Биробиджану
"шлимазл" и полный чудак Гриша Шумулинский
уехал в Израиль самым последним, в нулевые.
Говорят, что прощаясь, Гриша горько плакал.
Тем, кто хорошо знал его, это говорило о многом.
Первым, что Степанов когда-то записал о Грише,
была вот эта, по сути, самая последняя фраза.
Потом Степанов отложил и текст, и персонажа
в самый дальний ящик многострадальной памяти.
Почему? Для этого тогда нашлись разные причины.
Теперь наступило время.
Шалом тебе, Григорий!
Есть в приамурской тайге городок Биробиджан.
Раньше там, на слиянии Биры и Биджана,
стояла на Транссибе казачья застава Тихонькая,
потом в конце двадцатых приехали переселенцы,
все поголовно говорящие на языке идиш —
они решили устроить здесь еврейскую республику.
Сначала республику хотели устроить в Крыму,
но что-то там пошло не так, начались свары.
В итоге некто заумный предложил Дальний Восток,
те места, где жило по человеку на 20 километров,
бродили тигры, одолевало зверьё и таёжный гнус.
Первой тысяче бывших портных и сапожников,
ожидавших рая на земле, пришлось невесело.
Ещё при злобном царизме биробиджанские места
считались весьма непригодными для земледелия,
природа взбунтовалась, начались наводнения —
словом, половина переселенцев разбежалась.
Тогда за дело взялась партия с её пропагандистами.
Евреев всерьёз решили сделать аграрной нацией,
пошли разговоры о "национальном государстве",
кто-то зашептал по углам о "земле обетованной" —
и в Гомеле с Житомиром засобирались в дорогу.
Машина государства работала на всю катушку.
Эшелоны с евреями шли на восток каждый месяц,
гребли всех подчистую, даже заведомых инвалидов.
В итоге проект провалился, народ разбежался,
в ошибках обвинили всё тех же "националистов".
Одна радость, что спасли тысячи семей от немцев.
Дела стали совсем плохи — из Китая пёр японец,
войны с которым Москва ожидала со дня на день.
От Владивостока до Читы укреплялась армия,
в составе которой всю войну прослужили Степановы,
семья совсем юных тогда ещё военных медиков.
Вот и всё, что знал их внук о загадочном Биробиджане,
собираясь перезжать туда на новое место жительства.
Случилось это в 93-м году, в аккурат на Покров.
Степанов приехал жить в город, где не знал никого.
Говорят, что еврей везде и всегда остаётся евреем.
А вот русский, прожив среди евреев с десяток лет,
сам становится евреем, обретает новые привычки.
Степанов готов теперь подписаться под этими словами.
Он прошёл хорошую школу, работая при хлебозаводе.
Местечковые города все уютно устроены на связях,
здесь каждый знает, кто ты такой, откуда родом,
здесь всегда нужно знать, в сферу чьих интересов
рискуешь вторгнуться, не поздоровавшись лишний раз.
Один — сват другому, другая — сестра третьему.
В голове нужно всегда держать эти хитросплетения.
Покупая тухлые яйца у мадам Иск задорого, вы правы.
А приобретая свежайшую продукцию у Игрек — нет.
Мадам Икс родня вашему шефу, её надо "выручать".
А если выбрали Игрек — вам этого никогда не простят.
Для Степанова после семи лет, проведённых в оборонке,
все эти хитрости выглядели поначалу "детским садом".
Однако пришлось менять привычки, замашки, лексикон.
Следовало помнить о том, что за самое обычное слово
в Биробиджане можно навсегда прослыть антисемитом.
О, эти условности! Тюрьма так же ограничивает людей,
запрещая подымать с пола оброненное за столом,
не употреблять вполне обыденных на воле слов.
"Евреем можешь ты не быть, но по-еврейски жить обязан!" —
таково было негласное правило жизни в Биробиджане.
Степанов никогда не старался стать среди евреев своим,
больше всего опасаясь выглядеть смешным идиотом.
Гриша Шумулинский работал при заводе экспедитором.
Выглядел сорокалетний Гриша как полный "шнорант".
Летом и зимой он ходил в овчинном армейском тулупе,
бегал по двору вприпрыжку в разношенных валенках,
сопровождая КАМАЗы с мукой и оформляя отгрузку.
— Вы не знаете, когда будут давать комбикорм? —
огорошил он Степанова вопросом в первый же день.
И понёс дальше чушь про дочек, которые идут в рост,
что кушать им нечего, вот бы выписать им комбикорм,
пошёл гнусавить козлиным голосом всякую ерунду,
аккуратно ввинчивая хитрые шурупчики—вопросы.
Степанов вычислил ушлого экспедитора на раз,
подождал, когда тот подустанет "валять Ваньку",
вынул из кабины в тихом месте и предупредил,
что найдёт методы укоротить Гришу за приставания.
Высадит на трассе в мороз, если заиграется вконец.
А ещё на вагоне сейчас вдруг точно не хватит мешка,
придётся актировать недостачу — а кто виноват?
Тут гундосый Гриша чудесным образом успокоился,
начал всхлипывать, почуял наконец хозяйскую руку,
больше Степанову не докучал и обходил стороной.
Степанов быстро понял всю ценность экспедитора.
Гриша Шумулинский работал толкачом-диверсантом.
Он обладал фантастической способностью ныть,
его специально посылали в самые сложные места,
где за полчаса Гришины стоны, вздохи, запахи
и несвязные жалобы на дорожающий комбикорм
превращали в ад деятельность любой конторы.
Директор гордился Гришей и даже пугал партнеров:
— А хочешь, я Шумулинского на отгрузку пришлю?
Партнёры вздрагивали — Гриша мог запросто
припереться к любому директору домой под окошко,
готовый просидеть на глазах у того день, второй...
В тандеме Степанов и Гриша творили чудеса.
Часто они сговаривались и работали на три фронта —
Гриша сутками окучивал одного нужного человека,
Степанов не давал покоя другому, директор третьему.
Поэтому хлебозавод и простоял довольно долго.
В свободное время Гриша, чел страшно любопытный,
бродил по рынку, интересуясь свежими новостями.
Его раскисшие чуни можно было видеть в бутиках,
на выставке меховых шуб, в компьютерных салонах.
Он знал, кто умер вчера, где хоронят и что там пьют.
Когда Шумулинского послали по делам в Москву,
он все три дня провёл в домодедовском "секс-шопе",
где довольно досконально изучил материальную часть,
рассказывая всем желающим об устройстве техники.
Зашёл на Горбушку — вернулся, зная содержание
верной сотни тамошних кассетных порнофильмов.
Степанов слышал, что у Гриши есть сестра или две.
Жена с обеими дочками старались его сторониться,
ходили всегда по другой стороне улицы — стыдились?
Неприметная, серая жена что-то где-то преподавала,
за углом фыркала на Гришу, тот жалко оправдывался.
Гришина учительница и дальняя родственница
рассказывала Степанову, что Григорий добрый мальчик,
но отличался чудачествами, как типичный провинциал,
в итоге его учёба в институте совсем не задалась,
и в обществе того времени он просто не смог подняться.
Вспоминая сейчас её рассказ, Степанов думал о том,
что "юродивый" Гриша с его каверзными вопросиками
в нынешнем стендапе мог бы сейчас блистать как типаж.
К началу нулевых хлебозавод развалился.
Гриша давно бродил с извечным еврейским вопросом.
Степанов знал, что сам тот ехать в Израиль не хочет,
но жена и дочери пилили Шумулинского денно и нощно.
Потом его видели в пальто, грязный тулуп исчез.
Говорят, Гриша каждый день приходил на вокзал и плакал.
Репетировал отъезд? Прощался с городом?
А может, раскредитовал здесь тысячи грузов?
А потом он исчез.
Где ты, грустный "шнорант" Григорий? Шалом тебе!