Бессилие плывёт навеселе,
палит по голубятне из двустволки;
оно в деревне, городе, селе,
оно в овце и заплутавшем волке;
бессилие из уст в уста течёт,
и всё одно — один повсюду чёрт.
Смиренно приговор, как гроб, несут
миряне в неотмирном государстве,
поскольку суд — он равно божий суд;
нет дела до него родимой пастве.
И в общем-то Суды судить негоже,
не по углам живёт казнящий боже,
а в каждом списке, галочке любой.
И Бог простит народ — народ слепой,
не он себе глаза вкрутил с изъяном.
Видать юдоль назначена сия нам.
И всё вотще, и всё всему равно,
безглазый дворник выметает выбор,
потом сжигает — остаётся выгар,
всеобщий пепел, тёмное пятно.
Мы ночью собираемся вокруг,
в глаза не глядя — только перестуки,
и над могильным пеплом греем руки.
И нет страшнее чёрных этих рук.