Посвящается мужской части интеллигенции СССР выжившей, не спившейся и не ставшей ворьём в лихолетье...
1.
Во степи, степи
Мне б коней пасти,
Вожаку служить,
беззаботно жить
и встречая закат,
провожать рассвет,
чтобы память тех лет
не тянула назад.
Ну, а я чудной
в стремена ногой,
и коня уздой:
«Но, лихой!
Вывози меня
из гнилья,
из болота лжи
на простор бежи!..»
В спину мне неслись
вопли, крики, свист.
Только конь мой быстр,
от погони спаслись.
Из толпы убежал,
почему бы не спеть?
Кораблю причал –
это верная смерть!..
Я ковыль примял,
где никто не скакал.
Ночи, дни не считал,
все свободу глотал
и зари огонь,
наслаждаясь, лакал.
Но споткнулся конь,
на колени пал.
Я его за узду:
«Поднимайся, родной!»
Он же глазом моргнул –
Бог с тобой!
Храпнул слегка,
вздрогнул чуть,
горлом кровь пошла,
а в глазищах муть.
Огляделся я,
только крик воронья,
только шелест стеблей,
да степной суховей.
Ширь кругом
и свобода пути,
но загвоздка в том –
Куда мне идти?
Как дорогу найти,
как ее отыскать?
Не спросить, не узнать…
Мне б тропиночку,
мне б дорожечку,
ветер в спиночку,
понемножечку
из степи б меня
этой вытолкал…
Ну, зачем ускакал?
Здесь ведь жить нельзя.
Ни друзей, ни огня,
лишь ненужный простор.
А свобода – вздор!
От свободы той
Только хмель в мозгах,
да усталость в ногах,
да пустой разговор
впотьмах
под луной
одной
с самим собой.
Я подошвы стёр
о степной ковёр,
и с тех пор
бездорожье ругал,
потому что блуждал
уж который год,
взад, вперед…
2.
Я в распутице погряз,
все дожди размыли.
Словно сверху эту грязь
нам под ноги слили.
Но морозец вроде в такт,
очень даже кстати.
Он сковал дорожный тракт.
Я давай бежати.
И по снегу босиком,
только так и можно.
Сердце бьется мотыльком,
в грудь стучит тревожно.
Не России, не Христа,
некого восславить.
Жизнь, прожитая пуста.
След в снегу б оставить!
И без Веры, без Царя
тут брожу, как взаперти.
Среди Навьего Зверья
На коленях Русь моя,
у жида на паперти.
Свет Души моей погас,
где ж дорога к Прави?
Сердце бьется через раз,
холодеет в Яви.
И не видно здесь не зги.
«Мать моя, мать Божья!
Целым выйти помоги,
мне из бездорожья!»
В теле дрожь, такой озноб,
что же будет, что же?
И как благо – тесный гроб
от Тебя, о Боже…
3.
Предо мною темный бор,
нету в нем тропинок,
а вокруг стоит забор
из одних осинок.
А в бору деревья «Во!»,
все во три обхвата.
Перепрыгнул я забор
и туда, ребята.
Оглянулся, вроде нет
сторожа с собакой,
а кругом лишь бледный свет
от луны двоякой.
Я вперед, пока меня
сзади не поймали.
Был бы конь, да нет коня,
с ним бы не догнали.
Ветви хлещут. По лицу
кровь струится пенно.
Так мне надо подлецу, ,
всё в лесу том верно.
Я бежать уже устал,
ноги подкосились,
в траву мокрую упал,
и глаза закрылись.
Тишина вокруг меня
хлопает ушами.
Приподнялся, глянул я.
И судите сами.
Ни черта не видно здесь,
лишь кусками темень.
И шепнул мне кто-то – Лезь!
Не тяни ты время!
Я на дерево полез,
думал там светлее,
только это чудный лес,
и вверху темнее.
И меня обуял страх.
Как же это вышло?
Заблудился ль второпях?
А внизу уж слышно.
Волки рыщут по кустам,
филин злобно плачет,
ветер шарит по верхам,
ищет там удачи.
И сквозь темень эту, мрак
я увидел, Боже!
На деревья вор, дурак,
лезут все, кто может.
И забыв любовь, друзей,
бьют себе подобных,
словно выводок с цепей,
псов сорвался злобных.
А забравшийся наверх,
веточки до глади
обрубают, чтобы тех
не пустить, кто сзади.
Хорошо, что я успел
влезть на середину.
На развилочку присел
и обнял осину.
Горемыке, мне б висеть
вон на той бы ветке.
Спеть? Да стоит петь
если сердце в клетке.
И не вниз теперь, не вверх,
здесь сиди и слушай,
толи горе, толи смех,
толь сожрут, толь кушай.
И срубить бы этот бор
Разобрать на щепки.
Уничтожить тот забор,
а из древ сложить костёр
для своей утехи.
Отогреть бы у огня
душу от тумана.
Жалко, жалко мне себя.
Ну а тех подавно…
4.
Я промёрз до слёз,
только хруст в костях,
ветер вдруг донёс,
ветер вдруг запах.
Кислым щём, ещё,
рыгатней пивной,
да людской мочой,
да гнилой сосной.
Сквозь древесный ряд
промелькнули огни,
принесли они
жуткий вой да мат.
И как был я весь здесь
очутился уж там,
где запахов смесь –
нашатырь по ноздрям.
Но открывши дверь,
вздрогнул аж,
толи чёрт, толи зверь
и названья не дашь,
за столом сидит
брагу пьёт и так
гнусно мне говорит:
«Как попал в кабак?»
Я как было всё
изложил на духу,
выпил стопку, ещё,
зря ль торчал наверху.
Отогрелся чуть-чуть,
до тумана в мозгах.
И сквозь эту муть
вдруг пробрался страх.
Огляделся тайком.
Это что ж за кабак?
Пятна лиц за столом
погрузились во мрак.
Каждый третий здесь враг,
иль дебил, иль дурак.
Воры, пьяницы тут
отродясь живут.
Сколь исхожено,
сколь изведано,
но похожего
не отведано.
Потолок черён,
всё от копоти,
нет дверей, окон,
- Господи!
Как попал я сюда?
А в углу образа
трёх великих святых,
молча, пялят глаза,
чёрт побрал бы их.
Занесла ж меня,
эх, нелёгкая!
Так подайте вина
да коровье лёгкое.
Если выхода нет,
если ум отощал
есть один ответ –
браги сивой бокал.
Выпью с Вами за то,
что всю ночь на суку
я под вой волков
проторчал, не струхнул!..
Полуголая баба
воняя носком,
словно жирная жаба,
потихоньку бочком,
на скамейку ко мне
и бутыль вина
пододвинула – Пей!
Прохрипела она.
Я налил бокал
до краёв.
То, что было, знал,
остальное моё.
- Но скажите мне,
Вы, чья жизнь в вине,
где берете гроши
на пропой души?
- В этой гадости,
в этой мерзости,
и в безрадости,
и в бездетности
пропиваем мы
то, что нажили
наши предки из тьмы
грабежом да кражами.
Да трудом таким,
что ломило виски
и горбом своим
возводили дом,
а потом с тоски
на пожарище,
как на кладбище
пропивать мечту
хмуро начали.
За спиной черту
обозначили.
- Что ж за горе у Вас,
что ломает и гнет,
что такой народ,
как квас,
нынче водку пьет?
- Грусть-печаль одна
нам дана,
как была стена,
так стоит она,
лишь доделана.
Мы замкнули её
на начало своё.
Потолок возвели
и измазали в грязь,
чтобы жить могли,
вверх не рвясь.
Заложили потом
кирпичом
и оконный проём,
и дверной косяк.
И теперь живём
мы вот так.
Брагу пьём,
а наш дом –
Кабак.
Гниль да плесень
и запах подвала,
кто не весел –
тот выпил мало.
И всю ночь напролёт
пил я всё, что нальёт
мне народ.
Пропил зуб золотой
и в углу под иконой резной,
там, где смрад
от лампад
мою душу в заклад
торговал конокрад…
Но слетел с меня хмель
и пробрала дрожь.
я как раненый зверь
На стену, как на нож.
Из последних сил…
А за нею дождик лил.
Охладил,
отрезвил
мой пыл…
5.
Чёрный дол.
Страшный дол
предо мной…
На вершину взошёл
и долину нашёл
за горой.
А долина та –
Пустота!
Здесь трава не растёт,
вороньё не живет,
пепел мертвый лежит
да слегка кружит.
И где ветер вспахал
борозду
черепной оскал
промелькнул.
И швырнуло меня
в полынью из огня.
Дрожь в ногах
в теле зябь,
будто дали под пах,
а в глазах
пелена да рябь.
Я назад,
только крут утёс
и построив мат,
пожалел до слёз
степь да лес,
да пропитый кабак,
черт, куда б ни лез –
все не так.
Не везло,
не везёт,
только зло
жизнь даёт…
Из степи бежал
и в лесу волкам
свое горло не дал,
по глухим кабакам
пропивал себя,
но к вершине пришёл,
только что нашёл
за вершиною я?..
Чернота и глушь,
ветра вой
и усопших душ
шёпот злой.
Облаков свинец…
Неужели конец?
Неужели вот так
я в расцвете лет
прыгну сам во мрак
не оставив след?
И ушедший за мной,
по дороге моей,
соблазненный горой,
устремится к ней.
Чтоб в конце найти
то, чего не искал,
но к чему пристал,
от того не уйти…
Я кровь оставляя,
царапал скалу
и боль забывая
сомненья иглу,
руками своими
из сердца я рвал.
Мы были чужими,
чужими Вас знал,
но к пропасти этой
пустить не хочу.
В неё я кометой
один полечу.
Пред Вами ж дороги,
небесная гладь.
Помогут Вам Боги
нормальными стать.