В наушниках играл калифорнийский фанк,
За окном бегло мелькала Москва,
Всю свою жизнь я свел в сквернейший цугцванг,
Тасуя карты: обида-тоска.
За окном пролетала четверть моего века,
Вполне непостижимая,
От того и мнимая,
Чем-то большим, чем казалась в начале забега.
Я смотрел на людей через призму,
Потыкая тем самым своему фатализму,
Брал, что хотел, о чем-то жалел,
И никогда не думал вернуться назад.
Я сидел за окном, дорога бежала на восток,
Фанк сменился на блюз, мысли манили глубже,
Жизнь явна хотела преподать мне ценный урок:
Мешая память с рефлексией да делая хуже.
Музыка и мысли просто вытесняли изгоя,
Что сидел во мне слишком давно
Устроился очень хорошо,
И не хотел уходить без всякого боя.
Ладно, чушь - кракиокозябра,
По чем настойки на Трехсвятской?
Сорока рублей хватит на двушку корсара?
Или на каком табаке моя юность сгорала?
Просто я поменял опять все местами:
Смешал навязчивые заскоки с материей,
«Тасовка карт» - если простыми словами:
Тасовал карты дурак в инфантильной истерике.
Отплюнусь, приеду обратно, покурю во дворе,
Вгляжусь в каждую центровую крышу,
Что служили плацдармом и чем-то высшим,
Для пары пацанов, тонущих в российском амбре.
Тверь не меняется, скорее я старею,
И сильнее лишь давит петля на шею,
Не люблю возвращаться, не тянет туда,
Но все там же кончают мои поезда.
Я все также сижу у окна, считай у корыта,
Мечтал о прошлом, скучал по мечтам,
Не взойдет это Солнце - шито-крыто,
Каменное сердце отдал я не тем головам.
Колода устала идти наперекор:
Тянул не те карты,
Забросил «Гуманизм» Сартра,
И оставил на камне ещё один скол.
Приеду, закурю, полегчает,
Наверное, просто, меня укачало,
Скорее устал, немного да сдюжил,
Я ведь зачем-то приехал, зачем-то здесь нужен.