Вдали от поселений он торчал
всю жизнь один среди снегов и ливней.
По большей части думал и молчал,
а ближе к лету делался болтливей:
и всякий встречный был ему родным
и близким, в крайнем случае – приятелем
и другом. Вот и давеча с одним,
казалось бы ничем непримечательным,
бомжом, что протянул в его тени
с большой дороги сбившиеся ноги,
он вдруг затеял разделить одни
и те же невесёлые итоги.
И с горяча прошелестел во тьме,
воспоминаньем тяготясь далёким:
- «Не многие расслышали во мне
всё то, что и нельзя расслышать многим.
Одни спешили к ужину, одне -
к дарам данайцев… И по сути мало
кто разузнать сподобился во мне
всё то, немногое, чем собственно и стал я».
Ни слова бомж не обронил во тьму.
И, подхватив нехитрые манатки,
продолжил путь свой, высосав из банки
остатки пива. И вослед ему,
неспешно ковыляющему в бездну
к его персоне безразличных звезд,
плакучий куст так и не вспомнил песню,
услышанную, некогда, от гнёзд.