Магистрал
Какой роскошный образ мудрости и лести
В рассаде бедствия, вмороженного в грунт;
Миг ослепления без темной жажды мести,
Как путешествие египтян в дальний Пунт.
Мы обольщаемся красотами столетий,
Не помня горечи утраченных побед;
Стегает свет глаза своей прекрасной плетью,
И голова Пророка не смущает нам обед…
На блюде – кровь; и что на божиих весах –
Добро и зло – не смерить человечьим разновесом;
Смириться смертью, чтоб проникнуть за завесу, -
Как три апостола на горних парусах.
И странствие в пространстве воплощенья –
Есть символ искупленья и прощенья…
1.
Какой предивный образ мудрости и лести
Написан заново по сердцу и душе,
Такое мягкое и жесткое туше, -
Укол, паденье, звук, слагаемые вместе.
Касаться вечного – что бронь оставить в рай;
Есть горечь памяти, чуть отогнувшей край
Дозволенного: грешным не дано
Узнать, зачем Господь нам завещал вино
На хлеб причастия. Мы все в кровавой схватке,
Но тело Божие не пожирая вдруг,
Мы долго молимся, но кто твой брат и друг,
Как угадать в неквашенной облатке?
И – радость встречи или – в сердце шунт, -
В рассаде бедствия, вмороженного в грунт.
2.
В рассаде бедствия, вмороженного в грунт,
Весна взращает плевела и злаки;
И руки ветра, как паленые (крапленые) дензнаки
Нам подтасовывают сполохи минут.
Вне времени – движенье невозможно,
Но вспыхивает в вековечной чехарде,
Там, где прекрасное и злое – равнобожно, -
Любовь, подобная сгорающей черте.
Как – навсегда зажечь фитиль упокоенья?
Ведь красота всегда в себе скрывает ложь;
Небесный пир души – в апофеозе зренья
Но жалит вкус вины возвышенная дрожь.
Очарователен и так наивен вместе –
Миг ослепления, - без темной жажды мести.
3.
Миг ослепления, - без темной жажды мести, -
По-христиански жертвенный порыв;
И если память не звучала бы в надрыв,
Пэан о дружбе шелестел бы на челесте.
Есть в европействе – покореженная правда, -
Тот гимн прекрасному, что добрым не слывет;
Античный лозунг, но винтом наоборот
Повернут в мозг; как у Шекспира Клавдий:
«Я пал, чтоб встать», - по-езуитски верный лозунг;
И пусть чужие пребывают как рабы,
Мы – только исполнители судьбы,
Ассенизаторы окрестному навозу.
Свободный разум – Демиургу в контрапункт, -
Как путешествие египтян в дальний пункт.
4.
Как путешествие египтян в дальний пункт, -
Но не за златом, за слон-костью, за рабами;
Мы позабыли всё про столкновенье лбами
Недавних предков, лишь прозрачнейший корунд
Увидя в светлом образе Европы,
А про наждачку – позабыли насовсем,
Доводим образ абразивом! Вот о сем, -
«Моя История» высверливает ропот…
…Я помню Арку, Елисейские поля:
Направо - Рюд, налево – апогей Наполеона;
Орлы штандартов и летящая ворона:
Неловко сесть, когда качается земля…
Войну и мир, смешав в потоке междометий,
Мы обольщаемся красотами столетий.
5.
Мы обольщаемся красотами столетий,
Дыша поэзией, - не прозою цены;
Для вольных странников презумпция вины
Творцов шедевров – как удар по сердце плетью…
Здесь полным голосом так хочется пропеть
Хвалу строителям, художникам и зодчим,
И по-славянски «заболоченный» медведь –
В гербе Берлина – так же близок, между прочим…
Идя «Под липами», так хочется забыть
Про вой снарядов из родительских рассказов;
Так – любоваться или плакать – значит «жить», -
Кто разъяснит, - спокойно, твердо, без экстазов?!..
И можно ль в сумраке любви обнять весь свет,
Не помня горечи утраченных побед…
6.
Не помня горечи утраченных побед
Мы растеклись душой по древесам свободы,
И соком дружбы льются каменные воды,
А вместо Бога – лишь его портрет.
Не византийский образ Сил и Вдохновений,
Но «филеоквистой» надменной воли след;
Как бы не вышедший породовый послед
Гниющей розности, не знающей забвенья.
Все тот четвертый, перекрещенный поход,
И будто те же, скрывшись в шлемах-ведрах лица;
Неужто сон веками может длиться,
И вся история идет – наоборот?!
Мы – рыбы, пойманные солнечною сетью:
Стегает свет глаза своей прекрасной плетью.
7.
Стегает свет глаза своей прекрасной плетью,
И тьмы несытый зрак не виден за спиной;
Вражда, война, разбой – уходят в мир иной, -
Мы – очарованы, и – слепы к лихолетью.
Что впереди? Неужто же – стена?!
Но Письмена на ней еще не засверкали.
И мы – пируем и заморская страна –
Кипящий в чаше пунш, - не яд богини Кали.
Мы – за столом, открытым всем для всех;
И семь цветов – покров Иродиады;
Танцует радуга; а Бог забыл на грех,
Что прародителей не выводил из ада…
Мы пьяны дружбой; к ней стремились столько лет,
И Голова Пророка не смущает нам обед…
8.
И Голова Пророка не смущает нам обед;
Мы дружно празднуем по размеженью тризну;
И кто же вспомнит в эйфории схизму, -
Слепую трещину и правду стольких бед…
Насест Всевышнего – безоблачное Пламя;
Летит Ладонь Его, преображая Тьму;
И Веры деятельной Боевое Знамя –
Есть приношенье благодарное Ему.
Прости нас, Господи, несмысленных к полету,
Или упавших с недоступной высоты
Твоей творящей через жертву Красоты,
Разумным – непонятной ни на йоту…
Ни страха, ни слезинки на глазах:
На блюде – кровь; и что – на Божиих Весах…
9.
На блюде – кровь; и что – на Божиих Весах
Когда судьба Земли к закату тяготеет?!
Густеет в жилах кровь, а на душе – пустее,
И слиплись мысли колтунами в волосах.
Что, Homo Sapiens, погряз в очарованьи,
Построив разумом свой стройный, дивный мир?
Гордишься дерзостным околобожьим званьем,
Зовя незваных на чумной, бессмертный пир?!
Дух – вечно бодрствует, страдая и спасая,
Но мы то – спим, торгуясь с каверзной судьбой;
И словно пчелы, чтоб ужалить, зависаем,
Хлопком закрывши небо за собой.
Бог – умер на кресте. И падает завеса.
Добро и зло - не смерить человечьим разновесом.
10.
Добро и зло - не смерить человечьим разновесом;
Что может тварь купить Творцу взамен?!
Торговля Богом – изощренней всех измен,
И пища сладкая суровым мракобесам.
Когда любовь тягают на правеж,
На подзаконных актах вечно спотыкаясь,
Ты мира Божия вокруг уже не ждешь,
Лишь за себя Ему безбожно каясь…
Грех умер, Господи! Но грех – живет за нас,
И в том мой грех, что я Тебя - не понимаю;
Как будто целый мир я сердцем обнимаю,
Но передумавши, роняю каждый раз…
Ты задал нам задачу не по весу:
Смериться смертью, чтоб проникнуть за завесу…
11.
Смериться смертью, чтоб проникнуть за завесу,
Летя над Морем, - крылья вширь, и – не упасть;
Тьма, Бездна, Небытье, - безбожной воли власть, -
Преодоленье – подвиг, равный Геркулесу.
Мир не настроен камертоном по любви;
Прекрасный мир, Творимый и Творящий, -
Во многом, - голограмма, mon ami,
Лишь знает правду Бог, какой он – настоящий…
Закон согласия гармоний чистых нот
Звучит в оркестре Воссоединенья,
Как древнегреческий художник Полигнот, -
Писавший празднично, наивно и весенне…
Жизнь продолжается, преодолевши страх,
Как три апостола на горних парусах.
12.
Как три апостола на горних парусах,
На казнь идущий с улыбкой просветленья,
Тоскуют души в сумрачных лесах,
Взыскуя жизни вечной – без смертей и тленья.
Но тот, Четвертый, тайный Иоанн,
Что увидал Конец, в котором есть Начало,
Бесстрашным духом падая в Проран,
Нам завещал, Чьё Имя прозвучало.
И пенный вихрь кружащих душ и Вод
В немом аду глухого противленья
Вдруг зазвучит молитвою о предках, в род и род, -
О праве жизни без отождествленья.
Как в Духе Божием, - без зависти и мщенья,
Как странствие в пространстве Воплощенья.
13.
И странствием в Пространстве Воплощенья, -
Посередине мира и войны, -
Как вольный дух – восстать из глубины,
Лишь сокрушая грех – без сокрушенья.
Бездушный разум воли и закон –
В багровых тучах грозного заката;
Как знамя бедствия: насилье и расплата,
Когда судьба поставлена на кон.
Прекрасное – к Закону равнодушно;
Очарованье – Разуму – не друг;
И Воля, замыкающая круг,
Любви и Вере – вовсе не послушна.
И лишь огонь Господнего Крещенья –
Есть символ Искупленья и Прощенья.
14.
Есть символ Искупленья и Прощенья
В восторге, слитом с памятью земли;
Снега с родного неба намели
На зрение сугробы обольщенья;
Но в странствии по вольным берегам
Покрытой флером ласковой Европы
Мы иногда с трудом находим тропы
К своим панегирическим стихам.
Не наступая босиком на очевидность,
Путей к любви и правде не найти,
Как горизонт событий не пройти
В несбыточной надежде на взаимность…
Четыре года были мы – свои и – вместе:
Какой роскошный образ мудрости и …лести…
Обратный магистрал
Есть символ искупленья и прощенья,
И странствие в пространстве воплощенья;
Как три апостола на горних парусах.
Смириться смертью, чтоб проникнуть за завесу,
Добро и зло не смерить человечьим разновесом:
На блюде – кровь, и что – на Божиих весах?
И голова пророка не смущает нам обед:
Стегает свет глаза своей прекрасной плетью;
Не помня горечи утраченных побед
Мы обольщаемся красотами столетий.
Как путешествие египтян в дальний Пунт,
Миг ослепления, без темной жажды мести.
В рассаде бедствия, вмороженного в грунт,
Какой роскошный образ мудрости и лести…