Эней-сподарь, погоревавши,
Насилу малость унялся;
Поплакавши и порыдавши,
Сивушкой с горя упился;
Но всё-таки его мутило
И у сердечка чтось крутило,
Частенько бедненькой вздыхал;
Он моря так уже боялся,
Что на богов не покладался,
Отцу — и то не доверял.
А ветры с заду знай всё дули
В потылицу[1] его челнам,
Что мчалися изо всей дури
По чёрным пенистым водам.
Гребцы и вёсла положили,
Да, сидя, люлечки курили,
Мурлыча песенок рядки:
Козацких, славных, запорожских,
А те, кто знали, про московских
Травили там анекдотки.
Про Сагайдачного спевали,[2]
Про Сичь — погубленную мочь,[3]
Как в пикинёры набирали,[4]
Как ехал ко́зак целу ночь;[5]
Как шведа били под Полтавой,[6]
И мать как сына провожала
Родного из дому в поход;[7]
Как под Бенде́ром воевали,
Как без галушек помирали,
Как был когда голодный год.[8]
Не так всё делается скоро,
Как сказки сказывает дед;
Эней наш плыл хотя и споро,
Приплыл не к завтрему в обед;
Долгонько по морю шныряли
И конца-краю не видали,
Не знал троянец ни один,
Куда, за что, про что влачатся,
Куды-то так они тащатся,
Куды их мчит Анхызов сын.
Вот так поплавали немало
И поблудили по морям, —
Но вот и землю видно стало, —
Увидели конец беда́м!
Немедля к берегу пристали,
С челнов на землю повскакали
И стали здеся отдыхать.
Земелька Кумскою ж звалася,[9]
Троянцам по́ сердцу пришлася,
Далось и ей троянцев знать.
Эх! разгардьяж[10] настал троянцам,
Вновь позабыли горевать;
Бывает счастье прёт поганцам,
А добрый должен пропадать.
И тут они не береглися,
Но сразу все поволоклися
Чего хотелося искать:
Кому — медку, пивка, горелки,
Кому — молодки, жинки, девки,
Оскомину с зубов согнать.
Все были хлопцы разбитные,
Свели знакомства тут тотчас,
Как сатанята, шебутные,
Подпустят москаля[11] на раз.
Со всеми мигом побратались,
Посватались, покумовались,
Когда б сродяся жили здесь;
Кто страсть к чему имел какую,
Искал такого сабантую;[12]
Содом подняли до небес.
Где до́светки,[13] где вечерницы,
Смотрины,[14] свадьбы, сватовства,
Девчата где и молодицы,
Роди́ны,[15] тризны,[16] торжества,
Троянцы тут как тут являлись;
И с ходу, глядь-ка, принимались
На грех там жинок подводить,
И, вдрабадан мужьёв споивши,
Жён кто куды поуводивши,
Давай по чарке с ними пить.
Кто ж очень был до карт охочий,
Тот не терял здесь время зря;
Играли часто до полночи
В носки,[17] в жгута, в чупрындыря,[18]
В панфила,[19] в дурака, в цыгана,[20]
Кто ж был с замашками жигана,[21]
На интерес[22] в хлюста играл.
Тут все свободно забавлялись,
Гуляли, пили, женихались.
Никто без дела не скучал.
Эней один не веселился,
Не в радость стала жизнь ему;
Ему Плутон с Анхызом снился,
И ад, как кол, засел в уму.
Своих покинув за гульбою,
Пошёл искать по чисту полю,
Кто б путь-дорогу показал,
Куды до аду направляться,
Какого курсу в ад держаться,
Туда ж дорожки он не знал.
Шёл-шёл он, так что даже с чуба
Ручьём пот капал на носок;
Вдруг что-то у́зрел из-за дуба,
Густой прошед весьма лесок.
На ножках курьих то стояла
Избушка крайне обветшала,
И вся вращалася кругом;
Он, к хате к той подшед крадяся,
Хозяя звать стал, покрестяся,
В кустах пришхерясь под окном.
Эней сидел и дожидался:
Из хаты выдет кто б нибудь?
Стучал, ломился, в дверь толкался,
Хотел уж хатку с ног сопхнуть.
Как вышла бабище тут злая,
Стара, горбатая, кривая,
Сухая, в плесни вся, в рубцах;
Седа, ряба, беззуба, коса,
Расхристана, простоволоса,
И, как в монисте, вся в шанкрах.
Эней, такой увидя цацы,
Забыл с испугу куды шёл;
И думал, здесь уж, без оваций,
Ему с мечтой гаплык[23] пришёл.
Как эта вдруг яга ступила
К Энею и — заговорила,
Раззявивши свой страшный рот:
«Гай-гай же, довелося, значить,
Анхызенка воочь побачить,[24]
Какой тебя ж принёс к нам чёрт?
Давно тебя я дожидаю
И думала, что уж пропал;
Я всё смотрю да высмотряю,
Ан вот ты ж и пришкандыбал.
Уже мне рассказали с неба,
Чего тебе кровь с носу треба, —
Отец твой был покойный тут».
Эней словам сим подивился
И бабы сучьей той спросился:
Как ведьму злую эту звут?
«Я Кумская зовусь Сывылла,
Златого Феба попадья,[25]
Цел век ему молебны выла,
Давно живу на свете я![26]
При шведах в девках я гуляла,
А татарьва как набегала,
Так уж я замужем была;
И первую сранчу тож помню;
Когда ж крепили всех, как спомню,
То вся сдрогнусь, аж нету зла.[27]
На свете всячину я знаю,
Хоть никуды и не хожу,
Людя́м я в ну́жде помогаю
И им на звёздах ворожу:[28]
Кому горячку[29] отогнать ли,
От заушницы[30] пошептать ли,
Иль ногтоеду[31] ту ж согнать.
Шепчу — и порчу прогоняю,
Переполохи выливаю,[32]
Гадюк умею заклинать.
Теперь подём, отец, в каплицу,[33]
Там Фебу в пол ты поклонись
И обещай ему телицу,
А после — добре помолись.
Не пожалей-ка золотого
Для Феба ясного, златого,
Ну да и мне — дай на калач;
То мы тебе таки чтось скажем,
А может, в пекло шлях покажем,
Иди, утрись и большь не плачь».
Пришли перед стату́ю Феба;
Эней чуть не расшиб чела,
Чтоб с голубого ему с неба
Свою Феб милость ниспосла.[34]
Каргу тут в корчах задолбило,[35]
И бельма по́д лоб закатило,
И дыбом волос стал седой;
Из роту клубом пена билась;
Яга вся корчилась, кривилась,
Как бес бы влез в неё бы злой.
Тряслась, кряхтела, выгибалась,
Как шанкер, синя стала вся;
Упавши, по полу каталась,
В грязи как будто б порося.
И чем Эней молился вяще,
Тем было всё Сывылле тяжче;
Когда же кончил, отмолясь,
С Сывыллы только пот катился;
Эней же тупо ей дивился,
Дрожа от страху и трясясь.
Яга, очухавшись, привстала,
Обтёрла пену на губах;
К Энею по́д нос проворчала
Приказ от Феба в сих словах:
«По божией Олимпской раде,
Тебе и всей твоей громаде
Быть не судьба по смерть в Риму;
Однако ж чтить тебя там будут,
Род выхвалять твой не забудут;
Но ты не радуйся сему.
Ещё хлебнёшь ты лиха вволю,
Побродишь по миру ты всласть;
И горькую босяцку долю
Свою не раз готовься клясть.
Ещё Юнон не унялася,
Ея б злоба́ хоть улеглася,
Дай бог, на правнуках твоих;
Но после будешь жить господской
Богатой жизнью, и босоцкой
Люд твой забудет бед своих».
Эней, потупясь, в бред вслуша́лся,
Сывылла что ему несла,
Стоял, за голову имался,[36] —
Э, не по нём та речь была...
«Мозги мне, что ли, ты морочишь,
Не раскурю, что ты пророчишь, —
Сывылле жалился джигит, —
Хрен разберёт, кто из вас брешет,
Я ж думал, Феб меня утешит,
А лишь паскудней стало жить.
Да уж что будет, то и будет,
А будет то, что бог даст нам;
Не ангелы — такие ж люди,
Когда-то все мы будем там.
Ко мне ж будь ласковой, незлою,
Послушной, честной и прямою,
Меня к Анхызу проведи;
Я бы сходил для ради скуки,
Чтоб посмотреть чертячьи муки,
А ну, на звёзды погляди.
Не я первой, не я последний
Иду к чертям в ад на поклон:
Орфей[37] на что уж фраер бледный,
И что ж му сделал царь Плутон?
А Геркулес[38] когда ввалился,
Так так в аду там расходился,
Что всех чертяк поразгонял.
А ну! дерзнём — а для охоты
Тебе я дам на две охвоты...[39]
Ну ж! говори, чтоб я уж знал».
«Огнём, как вижу, ты играешь, —
Ему дала яга ответ, —
Ты аду, унучок, не знаешь,
Не мил тебе, гляжу, уж свет.
В аду, родной, шутить не любят,
Там черти быстро приголубят,
Вот только нос туды свой сунь;
Тебе там будет не до жиру,
Как вставят с кипятком клистиру,[40]
Так тут придёт те карачунь.
Но коль имеешь ты ж охоту
У батька в пекле побывать,
То мне дай нынче за работу,[41]
И я примуся мерковать,
Как бы до аду допереть нам
И на кадавров посмотреть там;
Дурак, сам знаешь, не берёт:
У нас хоть что-то кто смекает,
Кто способ жизни понял, знает,
Так тот, с отца хоть, да сдерёт.
Пока ж послушай, мил мой пан ты,
Того, что я тебе скажу,
И не чеши себе кочан ты...
Я в пекло стёжку укажу:
В лесу великом и могучем,
Непроходимом и дремучем
Растёт деревьице одно;
На нём дички да не простые
Растут — как жар, все золотые,
И деревцо то не крупно.
С дичка того тебе ж и должно
Сломать один хотя б сучок;[42]
Затем что без сучка неможно
Зайтить к чертям на огонёк;
Без ветки ж и назад не будешь,
И душу с телом ты погубишь,
Плутон сгноит тя в кабале.
Иди ж, да чутко присмотряйся,
На все четыре озирайся,
Где ни блеснёт древцо во мгле.
Сломавши ж, тут же убирайся,
Как можно швыдче утекай;
Бежи знай, не оборочайся
И ухи чем позатыкай;
Хоть будут духи бесноваться,
К ним зазывать, просить остаться,
Гляди, не озирайсь, бежи.
Они, чтоб лишь сожрать, короче,
Манить всё будут тебя, хлопче;
Вот здесь себя ты покажи».
Яга тут чёрт-те куды делась,
Эней остался только сам,
Ему всё яблонь эта мрелась,[43]
Покою не было глазам;
Искать её Эней попхался,
Устал, задохся, спотыкался,
Пока под тёмный лес приполз;
Кололся, бедный, об терновник,
Весь подрался́ обо шиповник,
Случалося — и раком полз.
Сей лес дремуч был несказанно
И мрачен был вельми зело;
В нём что-то выло беспрестанно
И страшным голосом ревло;
Эней, молитву прочитавши
И шапку туго подвязавши,
Во гущь лесную и взошёл;
Бродил и — подустал немало,
Уж на дворе смеркаться стало,
А яблонь так и не нашёл.
Уже он начинал бояться;
В нутре змеёю страх свился;
Весь трясся, да куды деваться?
Уж в лес далёко забрался.
Но хуже ж хлопца напужало,
Как что-то глазках засияло, —
Вот тут уж проклял всё и вся;
А после очень удивился,
Когда пред яблонь очутился, —
За ветку впопыхах взялся.
И не подумавши нимало,
Натужась, веточку сломал,
Аж яблонь вся та затрещала,
И с мясом ветку отодрал.
И дал, как тигр, из лесу драла,
Так что земля под ним дрожала,
Бег так, что сам себя забыл;
Бег быстро, не остановлялся,
Весь об колючки поподрался;
Как чёрт грязной, в репьях весь был.
Прибег к троянцам, с ног свалился,
В пол ткнулся носом — и шабаш;
Как зюзя, по́том весь облился,
Чуть-чуть не захлебнулся аж.
Велел пригнать быков с волами,
И выпасать козлов с овцами,
Плутону требы[44] преподнесть,
И всем богам, что пеклом правят
И грешников гнобят и давят,
Чтоб гнев их лютый не навесть.
Как только тёмная, смурная
Сползла ненастна с неба ночь;
Пора ж настала шебутная,
Как звёзды посбегали прочь;
Троянцы все зашевелились,
Завошкались, зашебуршились,
На жрище[45] гнать пошли быков;
Дьяки с попами посходились,
Совсем для службы снарядились;
Горел костёр, струмент готов.
Поп сразу взял быка за роги[46]
И в лоб чеканчиком[47] ввалил;
Зажав башку бычачью в ноги,
Нож в брюхо до локтя́ всадил;
И вынув потрохи с кишками,
Расклал красиво их рядками
И с важным видом изучал;
Засим Энею божью волю
И всем троянцам добру долю,
Как по звезда́м, провозвещал.
Как тут с скотиною возились,
Псалмы гундели как дьяки,
Как овцы и козлы дрочились,[48]
Ревели в бойнях как быки;
Сывылла тут где ни взялася,
Зашлася пеной, затряслася,
И вопль истошный подняла:
«К чертям все пропадите! сгиньте!
Меня с Энеем тут покиньте!
Не ждить, чтоб по рогам дала!
А ты, — рекла она к Энею, —
Удалый, дерзкой молодец,
С братвой прощайся со своею,
Подём-ка в пекло — там отец
Нас твой давно уж дожидает
И, верно, без тебя скучает.
Пора, пора нам мандровать.
Возьми в котомке хлеб и сало;
Хай пропадом бы всё пропало,
Коль голодом нам подыхать.
Нейди в дорогу без запасу,
Иначь — от голоду помрёшь;
И где-где ты иного часу
И крошки хлеба не найдёшь;
Я в ад тропинку протоптала,
Я там не раз, не два бывала,
Я знаю тамошний народ;
Дорожки все, все уголочки,
Все закоулочки, куточки,
Уже не первый знаю год».
Эней в путь дальнюю собрался,
Конёвьи чёботы обул,
Подтыкался, перевязался
И пояс туго подтянул;
А в руки крепкую взял палку,
Оборонять пресучью бабку,
Где ни случится, от собак.
А после за руки взялися,
Прямком в геенну поплелися,
Пошли в паломство до чертяк.
Теперь же думаю, гадаю,
Не полно ль, право, и писать?
Сродяся аду я не знаю,
Не искушён, бог свят, брехать;
Но-но! читатели, пождите,
Уймитесь малость, не свиздите,
Пойду я к старикам седым;
Чтоб их об аде распытать там,
И попрошу их рассказать нам,
Что сказывали деды им.
Выргыль же, царствие небесно,[49]
Мужчина телигентный был,
Пусть не бранит пиит чудесной,
Да в древний очень век он жил.
Не так теперь и в аде стало,
Как прежде, в старину, бывало
И как покойник описал;
Я что-то, может быть, прибавлю,
Переменю, а что оставлю,
Писну — как от дедов слыхал.
Эней с Сывыллой поспешали,
До аду чтоб быстрей дойтить,
И взоры, пялясь, напрягали —
Во ад заветну щель найтить.
Вдруг пред которую-то гору
Пришли, и в ней большую нору
Нашли и впрыгнули туда.
Пошли под землю той дырою,
Эней всё шарил в тьмах рукою,
Чтоб не ввалиться там куда.
Вела в пресподню дырка эта,
Была вонюча и грязна;
Она и днём не знала света,
От дыму вся была чадна;
Жила с сестрою тут Дремота,[50]
Сестра звалася же Зевота,
Поклоны отдали оне
Хлопчаге нашему Энею
С его старухой попадьею —
И повели вглубь к сатане.
Засим же Смерть по артикулу[51]
Им воздала косою честь,
Стоя́ пред строем караулу,
Что у ея величья есть:
Чума,[52] война, бандитство,[53] холод,
Чесотка,[54] паршь,[55] горячка, голод;
За сими ж тут стояли в ряд:
Холера,[56] шелудь,[57] пранцы,[58] чхотка[59]
И бед мирских иных когортка,
Что нас без милости морят.
Ещё ж не всё на этом было,
Ещё брела ватага лих:
За Смертью вслед кубло валило
Жён, баб, свекрух и мачех злых.
Шли вотчимы и тести скряги,
Зятья и свояки мотяги,
Гадючник братьев, деверей,
Невесток, ятровок, золовок,
Грызутся что без остановок,
И всяких было здесь бл*дей.[60]
Каких-то злыдней там стояло
С бумагой жёванной в зубах,
За ухом по перу торчало,
С чернильницами все в руках.
То всё десятских, сотских шобло,
Начальников — паучье кодло
И всех проклятых писарей,
Исправников себялюбивых,
Судей и стряпчих свинорылых,
Поверенных, секретарей.[61]
За сими шли ханжи понуры
С бараньей кротостью в очах,
Смиренной были все натуры,
Блюли невинность на людя́х;
Умильно боженьке молились,
В неделю по три дни постились
И не ругали вслух людей;
На чётках мир пересуждали
И днём сродяся не гуляли,
Зато в ночи — не без гостей.
Насупротив сих окаянниц
Квартал был целый потаскух,
Кокоток,[62] шлюх, ярыжниц,[63] пьяниц
И бл*дунов на целый плуг;
С обстриженными головами,
С подрезанными подолами[64]
Шли, сгорбясь, курвы наголо.
И панночек жеманных, светских,
Лакеев ушлых, профурсетских
Ох много что-то очень шло.
И молодые молодицы,
Супруги чинных стариков,
В любви искусны мастерицы
Младых потешить парубков;
И те здесь молодцы стояли,
Что недотёпам помогали
Для них семейку расплодить;
А бедны выбл*дки кричали,[65]
Своих мамашек проклинали,
Что не́ дали на свете жить.
Эней хоть сильно тут дивился
Такой громадной новине,[66]
От страху так в трясучке бился,
Как бы охлюпкой[67] на коне.
Повидевши ж ещё изда́ли,
Какие там кишели твари,
Кругом, куда ни поглядишь,
К Сывылле в ужасе прижался,
Хватался за́ дергу[68] и — жался,
Как от кота в анбаре мышь.
Сывылла дале в путь тащила
(Лишь не артачился б да шёл);
И так борзе́нько всё спешила,
Эней не слышал, как дошёл,
Тащась вприпрыжку за ягою;
Как вдруг узрели пред собою
Чрез речку в пекло перевоз:
Речушка Стыксом[69] называлась,
Сюда ватага душ сбиралась,
Чтоб кто на тот край перевёз.
И перевозчик тут явился;
Как цы́ган чёрен, губошлёп,
На солнце весь он обпалился
И губы вздул, как эфиёп;
Глазищи в лоб позападали,
Сметаною позаплывали,
А голова вся в колтунах;[70]
Из рота всё слюна катилась,
Как войлок, бородища сбилась,
Всем наводил собою страх.
Лохмотья, связанны узлами,
Держались еле на плечах,
Все попримотанны снурками,
Как решето, в однех дыра́х.
Замызганный весь был на палец,
Засаленный, аж капал смалец,
Ходил в обшарпанных поршнях;
Из дыр онучи[71] волочились,
Насквозь, хоть выжми, обмочились,
В просветах срам светил в штанах.
Служило лыко ремешочком,
На нём болтался гаманок;[72]
В гамане люлька с табачочком,
Кремень, огниво, фитилёк.
Хароном[73] перевозчик звался,
Собою страшно величался,
Ведь и не в шутку был божок:
С крючком весельцем огребался,[74]
По Стыксу так, как стрелка, мчался,
Был, как пушинка, чёлн лего́к.
На ярмарке как слобожане
Или на красном на торгу[75]
За рыбой прут толпой миряне,[76] —
На этом было так лугу.
Душа толкала душу в боки,
И стрекотали, как сороки;
Тот пёр, тот пхался, тот нырял;
Всяк спорил, лаялся, брыкался,
Кричал, ломился, грызся, рвался
И старика на приступ брал.
Как сыровец[77] бурлит, играя,
Шипят как, квасясь, бураки,[78]
Как мух рои жужжат, летая, —
Гудели те так бедняки,
Харона, плача, умоляли,
К Харону руки простирали,
Чтоб взял с собой их на каюк;[79]
Но тот на плач их чхать желает,
Мольбам не больно-то внимает:
Злой, суко, старый был дундук.[80]
И знай, что всё веслом махает
И в морду тычет хоть кому,
От каючка всех отгоняет,
Но по изволу своему
В чёлн помаленьку он сажает,
И тут же чёлн отпехева́ет,
На оный перевозит брег;
Кого ж не всхочет везть, упрётся,
Тому сидети доведётся,
Гляди, и весь, быть может, век.
Эней в кагал[81] сей затесался,
Чтобы прокрасться на паром,
И с Палинуром повстречался,
Что в штурмана́х служил при нём.
Тут Палинур пред ним заплакал,
Об доле злой своей калякал,
Что, мол, чрез речку не везут;
Но ведьма злая ждать не стала,
Мальчонку всласть обматюкала,
Чтоб долго не базекал тут!
Поближе к берегу пропхнулись,
Пришли на самый перевоз,
Где засмальцованный дедулис
Бесился, как скаженный пёс;
Горланил, как умалишённый,
И крыл матком народ крещёный,
Как водится в шинках у нас;
Досталось мамкам горемычным,
Не больно словом крыл приличным,
Пускай же сносят в добрый час.
Харон, таких гостей узревши,
В них взглядом волчиим впился,
Как бык тот бешеный взревевши,
Слюной забрызгал и взвился:
«Откуд таких шаболд пригнало?
И так уже вас тут не мало,
Какого чёрта вы пришли?
Вас надо вза́шеи спровадить!
Вас надо так отсель отвадить,
Чтоб вы и места не нашли.
Геть! прочь! пошли отсюда к чёрту,
Я надаю вам по горбам;
Побью всю харю, зубы, морду,
Шайтан вас не спознает сам;
Эк как от наглости распёрлись!
Живые на тот свет припёрлись,
Ишь, сволочи, чего хотят!
Не больно я на вас польщуся,
Тут с мёртвыми не разгребуся,
Что над душой и так стоят».
Сывылла видит, что не шутка,
Уж больно крысится Харон;
Эней же стал как пень, михрютка;[82]
Дала хрычу сама поклон:
«Да ну ты что, к нам приглядися, —
Сказала, — больно не бесися,
Не сами мы пришли сюды;
Ужли ж меня ты не признаешь,
Что так кричишь на нас и лаешь —
Вот-то ж невиданны беды!
Вот, глянь-ка, что вот тут такое!
Утихомирься, не бурчи;
Вот деревцо, вишь, золотое,
Теперь же, коли хошь, молчи».
И всё подробно рассказала,
Кого до пекла провожала,
К кому, зачем, про что и как.
Харон сейчас же спохватился
И к бережочку привалился,
И подскочил к ним, как сайгак.
Эней с Сывыллою своею,
Не мешкавши, в каюк вошли;
Фекальной речкою сиею
На берег оный в ад пошли;
Вода в расщелины лилася,
Так что Сывылла поднялася,
Эней боялся ж потонуть,
Но пан Харон наш постарался,
На тот край так переправлялся,
Что не успеет глаз моргнуть.
Приставши, высадил на землю;
Взял пол-алтына[83] за труды,
За удалую свою греблю,
Ещё сказал, идтить куды.
Прошед оттуда гонов[84] с двои,
Возьмяся за руки обои,
Увидели, что здесь лежал,
В бурьяне, прячась, пёс муругой,[85]
О трёх башках был кобелюга,
Он на Энея зарычал.
Затявкал грозно в три язы́ка,
Уж было прыгнул и кусать,
Эней тут поднял крик великой,
Хотел уж к речке утекать.
Но бабка пёсу хлеб швырнула
И глотку клейстером заткнула,
Кобель за кормом погнался;
Эней же с старою каргою
Так-сяк, бочочком, под рукою,
От пса тихонько убрался.
Теперь Эней влез к чёрту в пекло,
Попал совсем на оный свет;
Там всё померкло и поблекло,
Ни звёзд, ни месяцу там нет,
Там лишь туманы суть велики,
Там слышны жалобные крики,
Там сердце боль от них рвала...
Эней с Сывыллою смотрели,
Какие муки здесь терпели,
Какая кара всем была!
Смола в аду, там, клокотала,
Бурля и пузырясь, в котлах,
Живица,[86] сера, нефть вскипала;
Пылал огонь, великой страх!
В смоле сей грешники сидели
И в жупле жарились, горели,
Кто, как и за́ что заслужил.
Пером неможно описати,
Неможно в сказках рассказати
Мильон чудес, какой там был!
С господ за то там шкуры драли
И жарили со всех боков, —
Людей за то что загнобляли
И продавали, как скотов.[87]
За это лес они валили,
В болотах очерёт косили,
Таскали на растопку в ад.
За ними черти надзирали,
Прутом железным подбодряли
Тех, кто филонил, в толстый зад.
Прутом калёным отдирали
И со спины, и с животу
Всех тех, себя кто убивали,
Которым жить невмоготу.
Горячим дёгтем заливали,
Ножами под бока пыряли,
Чтобы не рвались умирать.
Чинили розные им муки,
Пестом им раздробляли руки,
Дабы не брались убивать.
Богатым да скупым вливали
Кипяще серебро чрез рот,
А солжениц там заставляли
Лизать горячих сковород;
Какие ж сроду не женились,
А по чужим куткам резвились,
Таких там вешали на крюк;
На крюк сажали за т о́ т е л о,
На свете что грешило смело[88]
И не боялось этих мук.
Начальников всех без разбору,
Панов, и пи́дпанков,[89] и слуг
Пороли в пекле до усёру, —
Всех, как шпрото́в (в меру заслуг).
Тут всяких было и цехмистров,[90]
И ратманов,[91] и бургомистров,[92]
Судей, подсудков, писарей,
Тех, что по правде не судили,
А только денежки лупили
И брали кучи хабарей.
И всех учёных филозо́пов,[93]
Учённых врать и извращать;
Чернцов,[94] попов и крутопопов,[95]
Да б знали паству научать,
Да б не гонялись за гривнами,
Да б не возились с попадьями,
Да знали церковь чтоб одну;
Ксендзов — чтоб баб не домогались,[96]
А вчёных — чтоб не зазнавались, —
Всех жгли в огне на самом дну.
Те, кто в узде жён не держали,
А волю дать имели дурь,
По свадьбам их гулять пускали,
Чтоб веселились во всю дурь
И до полночи там плясали,
И му́жьям роги наставляли, —
Те все сидели в тюрбанах,
С преогромадными рогами,
И с зажмурёнными глазами,
В кипящих жупелом котлах.
Отцы, сынов что не учили,
А гладили по головам,
И только знай что их хвалили,
В котлах кипели в нефти там;[97]
За то что через них сыночки
Поскурвились, дошли до точки,
А после — драли чуб отцам,
И всею силою жадали,[98]
Скорей отцы чтоб помирали,
Чтоб им дорваться к сундукам.
И те там были Дон-Гуаны,
Кто девок портить был знаток,
Кто в окна лез, как обезьяны,
Под тёмный, тихой вечерок;
Кто врал, жениться обещая,
Приболтывая, улещая,
Стремясь лишь к сладкому концу;
А после — девки с перечёсу
До самого толстели носу,
Что срам идтить потом к венцу.
Был род там купчиков проворный,[99]
Что ездил в ярмарки одно
И на аршинец на подборный[100]
Гнилое нам сбывал говно.
Тут всяки были прощелыги,
Ростовщики,[101] купцы, барыги,[102]
Жиды, менялы,[103] шинкари.
И те, что фиги-мыги[104] возят,
И что в баклагах сбитень носят,
Горели все там куркули.
Все душегубы и убийцы,
Все сводники и всё жульё;
Ханыги все и все пропийцы,
Всё босячьё и варначьё,
Все колдуны и ворожбиты,
Воры́, разбойники, бандиты;
Цеха: сапожницкой, швецкой,
Кузнецкой, шорницкой,[105] скорняцкой,[106]
Мясницкой, шапошницкой, ткацкой, —
Кипели все в смоле адской.[107]
Был там и нехристь, и христья́нин,
Был там и пан, и был мужик,
Был там и шляхтич,[108] и меща́нин.[109]
И молодой был, и старик;
Был там богатый и убогой,
Прямой там был и кривоногой,
Был там и зрячий, и слепец,
Был там и штатской, и военный,
Был там и панской, и казенный,[110]
Был мирянин и поп-чернец.[111]
Гай! гай! людя́м врать не моги ты!
Брехнёй лишь горя наплодишь;
Гнелись там скучные пииты,
Писачки нудных, тошных вирьш,[112]
Большие претерпляли муки,
Им посвязали даже руки,
Татарской вточь терпели плен!
Вот так и наш брат попадётся,
Писака, не остережётся,
Какой его ж утерпит хрен![113]
Одну особую профуру
Там шкварили на шашлыку,[114]
Горячий лили жир за шкуру
И в медном жарили быку.[115]
Натуры был он гнусной, лживой,
Кривил душою для поживы,
Чужое отдавал в печать;
Без совести, без бога бывши,
Осьмую заповедь забывши,[116]
Чужим пустился промышлять.
Эней вздрогну́л и отшатнулся,
И дальше чуть поотошёл,
И на другое здесь напхнулся:
Тут муку женскую нашёл.
В другом вобще их караване
Поджаривали всех, как в бане,
Так что визжали, как свиньи;
Вот уже шухер кто справляли!
Рычали, выли и пищали,
Как бы живот болел с кутьи.
Все жинки, бабки, молодицы
Кляли себя и весь свой род,
Кляли все игры, вечерницы,
Кляли и жизнь, и неба свод;
За то их так там не щадили,
Что слишком чересчур хитрили,
Всю жизнь тиранили мужей:
Хоть мужику и не упёрлось,
А коли жинка ж в чём упёрлась,
Не дай бог сделать не по ней!
Честные были пустомолки,[117]
Что знали весь святый закон,
Молилися без остановки
И били сот по пять поклон,
Как в церкве меж людей стояли,
Так головами всё кивали;
Как расходились по домам —
Святых[118] платенцем закрывали,
Бесились, бегали, скакали
И кой-что хуже по ночам.
И те там были щепетуньи,[119]
Что наряжались напоказ;
Профуры, бл*ди, потаскуньи,
Что продают себя на час.
В смоле все, в жупеле кипели
За то, что жирно очень ели
И что их не страшил и пост;
Что всё прикусывали губки,
И скалили жемчужны зубки,
И очень волочили хвост.[120]
Жглись тут красотки молодицы,
Аж было жаль на них глядеть,
Чернявы, полны, милолицы;
И этим тут судьба гореть,
За стариков кто выходили
И мышьяком их приморили,
Чтоб после вволю погулять
И с парубка́ми поводиться,
На свете весело нажиться
И не голодным помирать.
Ломались в корчах финтифлюшки
С куделями[121] на головах;
То бл*ди честные, не-шлюшки,
Все были цацы при людя́х;
А без людей — и знать не смели,
Чем забавлять себя имели,
Об том лишь знали до дверей.
Их тяжко в аде попрекали,
Смолы на щёки налепляли,
Чтоб не дурили так людей.
За то что щёки — минеёю,[122]
Блейвейсом[123] — тёрли нос и лоб,
Чтоб краскою, хоть неродною,
Причаровать к себе кого б;
Из репы подставляли зубы,
Мазюкали всё смальцем губы,
Дабы навесть на грех людей;
Пендючили на зад мешочки,
Пехали в пазуху платочки
(У кого не было грудей).
Засим рядами тут шкварчали
И жарились в сковородах
Старухи бабки, что брюзжали,
Плевалися на всех и всях;
Всё только старину хвалили,
А молодых лишь грызли, били,
Не помнили ж грехи свои,
Как сами девками гуляли
И с хлопцами как гарцевали,
И по робёнку привели.
Колдовок[124] тут колесовали,[125]
Гадалок, ведьм, шептух, карог,
Там ки́шки черти им мотали
Без мотовила на клубок;
Чтоб на шестках не работа́ли,[126]
На кочерьгах чтоб не летали,
Не ездили б на упырях;
И чтоб дождя не продавали,
В ночи людей чтоб не пугали,
Чтоб не гадали на бобах.
А сводниц так там мордовали,
Что цур ему уж и писать,
На грех что девочек склоняли
И этим знали промышлять;
Что жинок от мужьёв их крали
И блудодеям помогали
Рогами лоб людской венчать;
Чтоб не своим не торговали,
Того б на откуп не давали,
Что нужно про запас держать.
Эней там повидал немало
Кипящих мучениц в смоле,
Из хряков как топилось сало,
Так в жупле шкварились оне;
И светских было, и черничек,[127]
И жиночек, и молодичек,
И пань, и панночек, и всех;
И в свитках было, и в охвотах,
И в дулиетах, и в капотах,[128]
Горел там целый бабий цех.[129]
Но то всё были осужденны,
Кто умер не о сей поре;
Не жёг бессудно огнь геенны
Того, недавно кто помре;
Те были все в другом загоне,
Вродь жеребята или кони,
Не знали попадут куда;
Эней, на первых поглядевши
И об бедах их поскорбевши,
Пошёл в другие ворота.
Эней, вошед в сию кошару,[130]
Нашёл табун там грешных душ,
Вмешавшись в оную отару,
Между гадюк как чёрный уж.
Тут розны души выступали,
Всё думали да всё гадали,
Куды-то, грешных, их вопрут.
То ль в рай их пустят веселиться,
То ль в ад, быть может, пошмалиться
И за грехи им нос утрут.[131]
Тут было вольно им калякать
Про скорбныя свои дела,
И думать, и за жизнь балакать, —
Что за душа, где, как жила;
Богач на смерть тут обижался,
Что по деньгам не рассчитался,
Кому и сколько надо дать;
Скупец же тосковал, томился,
Что толком в свете не нажился
И не успел и погулять.
Сутяга толковал указы,
И что-то значит наш Статут;[132]
Рассказывал свои проказы,
Что в жизни вытворял сей плут.
С наукой мы́слитель тут бегал,
Каких-то про монадов шпрехал:[133]
Кто создал мир и есть ли бог?
А вертопляс кричал, смеялся,
Куражился и похвалялся,
Как жинок он вертеть был бог.
Судья там признавался смело,
Что с пуговками за мундир[134]
Такое он обстряпал дело,
Что, верно б, навестил Сибирь;
Да смерть избавила косою,
Что лёгонькой ему рукою
Палач плечей не окропил.
А врач везде ходил с ланцетом,[135]
С слабительным и спермацетом[136]
И хвастал, как людей морил.
Туды-сюды хлыщи шагали,
Все фертики[137] и барчуки,
На пальцах ноготки кусали,
Напыжившись, как индюки;
Горе́[138] всё глазики вздымали,
По свету нашему вздыхали,
Что рано так и смерть, и тлен;
Что мало славы постяжали,
Не всех на свете пошвыряли,
Не всех успели через член.
Моты, картёжники, пьянчуги
И весь честной проворный род;[139]
Лакеи, конюхи и слуги,
Все кухаря и скороход,[140] —
Все, взявшись за руки, ходили
И всё об плутнях говорили,
Что вытворяли на земли,
Как паний и панов дурили,
Как ночью по шинкам ходили,
Как из карман платки щипли.
Там профурсетки сокрушались,
Что некому уж подморгнуть,
За ними больше не таскались,
Тут ихний заколдобил путь;
Тут бабки больше не гадали
И беса дуракам не гнали.[141]
Кто ж девок бить любил своих,[142]
Зубами с злости скрежетали,
Что наймычки их презирали
И не сгибалися пред них.
Эней узрел свою Дидону,
Обшмаленную, как свинью,
Сейчас по русскому закону
Шапчонку поломал свою:
«Здорово! ба!.. где ты взялася?
И ты, родная, приплелася
Из Карфагены аж сюда?
Какого беса ты сожглася,
На свете, что ли, зажилася?
Совсем нет у тебя стыда.
Такая смачная вдовица,
И на! сожглася ни за грош...
Полна, румяна, белолица!
Раз глянешь, губки облизнёшь;
Теперь кому с тебя утеха?
Никто не глянет и для смеха,
Ничем тебя уж не спасти!
Не я, ей-богу, в том виною,
Что так разъехался с тобою,
Мне приказали утекти!
Теперь же, коли хошь, сойдёмся
И станем жить так, как тогда,
С тобой любовию займёмся,
Не разлучимся никогда;
Иди, тебя я помилу́ю,
Прижму до сердца — поцелую...»
Ему ж Дидона в лоб: «Пошёл
Ты на хрен! к чёрту убирайся!
Меня, кобель, не домогайся...
Не лезь! Не то убью, козёл!»
Сказавши, чёрт-те где пропала,
Эней не знал, как тут и быть.
Когда б яга не закричала,
Мол, долго хватит говорить,
То б, может быть, там и остался
И, может, той поры б дождался,
Что кто б и рёбра посчитал:
Чтоб бедных вдов не домогался,
Над мёртвыми не надсмехался,
Любовью баб не погублял.
Эней с Сывыллою впирался
Всё глыбже в сатанинску глушь;
Как на пути вдруг повстречался
С громадою знакомых душ.
Здесь все с Энеем обнимались,
Челомкались и лобызались,
Сустретивши князька свово;
Здесь всяк смеялся, заливался,
Эней ко всем им присмотрялся,
Нашёл из хлопцев вот кого:
Педька,[143] Терешка[144] и Юхыма,[145]
Панька,[146] Охрима и Харька,[147]
Леська,[148] Олешка[149] и Трохыма,[150]
Грыцка,[151] Пархома[152] и Хвеська,[153]
Петра,[154] Пылыпка,[155] Опанаса,[156]
Свырыда,[157] Лазаря, Тараса,[158]
Был тут Деныс,[159] Остап,[160] Овсий[161]
И все троянцы, что убились,
Когда с ним по морю блудились,
Тут был Верныгора Мусий.[162]
Жидовья школа[163] завелася,
Большой гевалт произвели,
И хохотня где ни взялася,
Чего тут только не несли;
Деньки минувши поминали,
И что и не было уж врали,
И сам Эней тут заврался.
Куражились так долговато,
Хотя сошлись и рановато,
Да пан Эней наш зарвался.
Сывылле это не гляделось,
Что так ей хлопчик загулял,
Что дитятко так... разовралось,
Уже и совесть потерял;
Энея грозно обругала,
Обгавкала, обматюкала,
Так что Эней весь содрогся́.
Троянцы также все вздрогну́ли
И врозбежь, кто куды, махнули,
Эней за бабкой поплелся.
Так, не соврать бы, шкандыбали
Едва ль не с пару добрых гон,
Но вот и хаты увидали,
И весь Плутонов царской дом.
Сывылла пальцем указала
И так Анхызенку сказала:
«Вот тут живёт и пан Плутон
С своею паней Прозерпыней,
Туды-то с веткой тебя ныне
К ним поведу я на поклон».
И только подошли к воротам
И в двор собралися ступать,
Как баба с рылом криворотым:[164]
«Стой! кто идёт?» — их стала звать.
То чудо гнусное стояло
И било при дворе в клепало,[165]
Как в панских водится дворах;
Обмотана вся всплошь цепями,
Гадюки вилися клубками
На голове и на плечах.
Она с святою простотою,
От сердца, без обиняков,
Дарила грешных теплотою,
Драла кнутами, как быков;
Кусала, грызла, бичевала,
Крошила, шкварила, штрыкала,
Кромсала, вздёргивала, жгла,
Порола, гнула, расчленяла,
Рвала, пилила, шпиговала
И кровь из тела их пила.
Эней, бедняжка, испугался
И побелел весь так, как мел,
И здесь же у яги дознался,
Кто ей так мучить их велел?
Она ему всё рассказала
Так, как сама про это знала.
Есть-де в аду судья Эак;[166]
Хоть он на смерть не осуждает,
Да мордовать повелевает,
И как велит — мордуют так.
Ворота сами распахнулись,
Не смел никто их задержать,
Эней с Сывыллой ломанулись
Княгине адской честь отдать.
И ей поднесть на чиреёчек
Тот суто-золотой[167] сучочек,
Что сильно так оне хотят.
Но к ней Энея не пустили,
Прогнали, мало не побили:
Больны, мол, госпожа лежат.
А дале впёрлись с бабкой в избы
Подземного сего царя, —
Пушок, пылинка не нашлись бы,
Всё так блистало, как заря;
Гвоздём оббиты были стены,
И окна все морской из пены;
Шумиха,[168] олово, свинец,
Сверкали меди там и стали,
Светлицы убранны сияли;
В натуре панской был дворец.
Эней с ягой разглядава́ли
Там все, что были, чудеса,
От диву рты пораззявляли
И пялили на лбы глаза;
Между себя всё взглядава́лись —
Всему дивились, улыбались,
Эней то чмокал, то свистал.
Вот души где торжествовали,
Что праведно в миру живали!
Эней и сих здесь навещал.
Лежали, в потолок плевались
И не работали ни дня;
И водочкою баловались,
За кейфом люльками дымя,
Не табаковой,[169] и не пенной,
Но третьепробной,[170] но кошерной,
Настойной на звезда́х бадьян;[171]
В печи под устьем запеканной,
Анисной, тминной и калганной,
В ней был и перец, и шафран.
И сласти ели лишь различны,
Сластёны,[172] коржики, столбцы,[173]
Варенички, млинцы[174] пшеничны,
С икрой нежнейши буханцы;[175]
Рогоз, паслён, тёрн, землянику,
Дички, боярышник, клубнику,
Крутые яйца с сыровцом;
И очень скусную яичню,
Не нашу, немчью, заграничну,
А запивали всё пивцом.
Большое было тут раздолье
Тому, кто праведно живёт,
Так, как большое безголовье[176]
Тому, кто грешну жизнь ведёт;
Кто до чего имел охоту,
Тут утешался тем до поту;
Тут чистый был всем разгардьяж:
Лежи, спи, ешь, пей, веселися,
Кричи, скачи, танцуй, кружися;
Рубись — так и дадут палаш.[177]
Ни чванились, ни задавались,
Никто тут не умел хитрить,
Не дай боже́, чтоб догадались
Брат брата шуткой обскорбить;
Ни дралися тут, ни бесились,
Ни гавкалися, ни дрочились,
А жили — в душу все душа;
Тут всякой гласно женихался,
Ревнивых ябед не боялся,
Не грызлись тут из-за гроша.
Ни хладно было тут, ни душно,
А точь в точь так, как в армяках,[178]
И весело, и так нескучно,
На святочных как точно днях;[179]
Кому когда что пожелалось,
То тут, как с неба, появлялось,
Вот так-то жили святцы[180] тут!
Эней, на них глядя́, дивился
И здесь яги своей спросился,
Каков сей праведный был люд?
«Не думай, чтобы был чиновный,[181] —
Сывылла сей дала доклад, —
Или купец с мошною полной,
Иль у кого мясистый зад;
Не те тут, кто в цветных жупанах,
В карамзина́х или сафьянах;
Не те ж, кто с чётками в руках,
Не лыцари, не гайдамаки;[182]
Не те тут, что кричат «и паки»,[183]
Не те, что в золотых митрах.[184]
Тут нищий, голый и блаженный,
Кого считали дурачком;
Старик хромой слепорожденный,
Над кем глумились всем селом;
Тут те, с пустыми кто сумами
Голодны мёрли под тынами,
Собак дразнили по дворам,
Тут те, кто «бог подаст»[185] слыхали,
Тут те, каких выпровождали
В зашеину и по плечам.
Тут вдовы бедны, беспомочны,
Каких бездомью обрекло;
Тут девы честны, непорочны,
Каким под юбкой не свербло;
Тут те, кто без родных остались...
И сирота́ми назывались,
Батрацкой в жизни знали ад;
Тут кто проценту не лупили,
Кто людям помогать любили,
Кто чем богат, так тем и рад.
Тут также старшина правдивый,
Есть и такие оспода;
Но только ж редки эти дивы,
Не рвутся баре быть сюда!
Есть тут и сотник, и значковый,
И войсковой, и бунчуковый,[186]
Кто жить по правде положил;
Тут люди всякого завету,
По белому есть сколько свету,
Кто жизнью праведною жил».
«Скажи ж, моя голубко сиза, —
Эней каргу вновь вопрошал. —
Почто отца свово Анхыза
Досель в глаза я не видал?
Ни с грешными, ни у Плутона, —
Что ж, нету, что ль, ему закона,
Куды его чтоб засадить?»
«Он божией, — сказала, — крови,[187]
И по Венериной любови,
Где схочет, там и будет жить».
Калякавши, взошли на гору,
На землю сели отдыхать,
И тут, поотдышавшись впору,
Окрестность стали обзирать,
Дабы Анхыза не прохлопать
(Уж без понту обрыдло гопать);
Анхыз внизу ж тогда страдал
И там, гулявши по долинке,
Об миленькой своей кровинке
В глубокой думушке вздыхал.
Как глядь на гору ненароком,
И там сынка свово узрел,
Побег старик не прямо — боком[188]
И весь от счастья угорел.
Спешил с сыночком повстречаться,
Об всех разведать, распытаться
И повидаться хоть часок;
С Энеечком своим обняться,
Прижать к груди, облобызаться,
Его услышать голосок.
«Здорово, сынку, ма дитятко! —
Анхыз на радостях сказал. —
И те не стыдно, что твой батько
Таки тебя тут столько ждал?
Подём, родной, до мово дому,
Обмоем встречу по-людскому,
За жизню будем мерковать».
Эней стоял как этот Вася,
Из рота лишь слюна лилася,
Не смел кадавра взлобызать.[189]
Анхыз, ту видевши причину,
Зачем сыночек в штупор впал,
И сам хотел обнять дытыну —
Д-куды там! уж не в ту попал;
Взялся́ ему тут проповедать,
Судьбы́ детей его поведать,
Каких стяжают те побед,
Какие витязи все будут,
На свете славы сколь добудут,
Каким-то хлопцам будет дед!
Об это время ж вечерницы
В аду случились, как на грех,
Сошлись девчата, молодицы
И сбились там не для потех:
Тут песен свадебных спевали,[190]
Под окнами колядовали,[191]
Играли в жмурки, в воронка;[192]
Охлопки жгли тут, ворожили,[193]
По спинам ле́щатами[194] били,
Отплясывали козачка.
Тут заплетали жерегели,[195]
Дробушечки[196] на головах;
Скакали по полу вегери[197]
И жали масло[198] на скамьях;
Под ночь об суженых гадали,
За ворота́ башмак кидали,[201]
Ходили в полночь на цвынтарь;[200]
Тут над свечою воск топили,
Щетину со свиньи шмалили
Иль разводить давай базар.
Сюда привёл Анхыз Энея
И между девок посадил;
Как неуча и дуралея
Принять до обществу просил;
Чтоб обои́м им услужили,
Как знают, так поворожили,
Что ждёт сынка средь наших нив:
Уж он на что ль нибудь годится,
К какой судьбе имел родиться,
К чему и как Эней счастлив.
Одна пацанка — озорница,
Острячка — хоть не подходи,
Оторва, лярва, шебутница,
Такой в рот пальца не клади;
Она тут лишь и работа́ла,
Что ворожила всем, гадала,
Собаку съела в деле том;
Кому горбатого слепить ли,
Кого прозваньем наградить ли,
В карман не лезла за словцом.
Затейница сия шептуха
К Анхызу тут же подгребла,
Ему шепнула что-то в ухо
И речь такую завела:
«Вот я сыночку загадаю,
Поворожу, судьбу спытаю,
Ему что будет, расскажу;
Я ворожбу такую знаю,
Что хошь по правде нагадаю,
И уж ни в жисть да не сбрешу».
И тотчас разных накидала
Ведьмовских всяких трав в котёл,
Каких рвала в ночь на Купала,[201]
И то гнездо, что ремез плёл:[202]
Подснежник, папоротник, ландыш,
Шалфей туды же, и лаванды ж,
Петров батог,[203] зарю, чабрец;
И всё то залила водою
Колодезьной, непочатою,[204]
Шепнувши сколько-то словец.
Котёл тот крышкою накрыла,
Поставила на камелёк,
Над ним Энея засадила,
Чтоб раздувал он огонёк;
Как разогрелось, зашипело,
Заклокотало, закипело,
Забултыхалось сверьху вниз,
Эней напрягся весь, не дышит,
Вродь человечий голос слышит,
То ж чует и старик Анхыз.
Как стали раздувать сильнее,
Котёл тот пуще клокотал,
И голос слышался яснее,
И он Энею так сказал:
«Энею полно уж крушиться,
От них имеет расплодиться
Большой и во́инственный род;
Всем управлять он миром будет,
Во всех страна́х с войной побудет,
Все под себя роды нагнёт.
И Римские воздвигнет стены,
И будет жить в точь, как в раю;
Свершит обширны перемены
Во всём окружном там краю;
Там благодать ему настанет,
Покуда целовать не станет
Чувяков красных с чьих-то ног...[205]
Однак пора тебе прощаться
С своим отцом — и убираться,
Чтоб головой здесь не полёг».
Сего Анхызу не желалось,
С родным прощатися с сынком,
И в голову ему не клалось,
Чтоб с ним так видеться мельком.
Да ба! уж надо покориться,
Энею должно свободиться,
Из адских изойтить ворот.
Прощалися и обнимались,
Слезами горьки обливались —
Анхыз кричал, как в марте кот.
Эней с Сывыллою кривою
Неслись из аду напростец;
Сынок ворочал головою,
Пока не скрылся с глаз отец;
Дошёл к троянцам полегоньку,
Тишком докрался, потихоньку,
Дотуда, где велел им ждать.
Троянцы все вповал лежали
И на приволье славно спали —
Эней и сам уклался спать.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Потылица (устар.) — затылок.
[2] Про Сагайдачного спевали... — В строфе перечислен ряд старинных украинских песен. Идёт перечисление исторических событий, наиболее ярким образом отражённых в народно-песенном творчестве. Открывает список жемчужина в песенной сокровищнице украинского народа — "Гей, на горі та женці жнуть" ("Гей, на горе да жнецы жнут"). Естественно, в строфе, как и во всём массиве украинских народных песен прошлого, на первом месте по общественному весу и значению — песни о казачестве и Запорожской Сечи.
Сагайдачный, Пётр Кононович (? — 1622) — политический и военный деятель Украины, гетман реестрового казачества. По происхождению шляхтич. Участник и руководитель походов украинских казаков в Крым и Турцию (1614, 1615, 1616, 1620). Сыграл видную роль в битве при Хотине в 1621, в которой 40-тысячное казацкое войско, присоединившееся к польской армии, нанесло решающий удар турецкому войску султана Османа II. В обмен за услуги, оказываемые Речи Посполитой, Сагайдачный стремился укрепить положение реестра, расширить привилегии его верхушки и ослабить национальный и религиозный гнёт на Украине. В 1620 в обстановке растущего освободительного движения на Украине Сагайдачный отправил в Москву посланцев, заявивших о желании реестрового запорожского войска служить России. Умер от ран, полученных под Хотином.
[3] Про Сичь — погубленную мочь... — песен, где фигурирует Запорожская Сечь и запорожцы, богатое множество. Трудно с уверенностью сказать, какую конкретно имел в виду песню Котляревский, вероятно, одну из последних по времени и наиболее подходивших ко всему контексту поэмы песен об уничтожении Сечи.
[4] Как в пикинёры набирали... — В первоначальном смысле слова — собственно солдаты, имевшие на вооружении пики. Здесь речь идёт о так называемой Пикинерии: в 1764 г. по правительственному распоряжению на Украине были сформированы из казаков Полтавского и Миргородского полков четыре военно-поселенческих пикинёрских полка. В 1776 г. из части казаков ликвидированной в 1775 г. Запорожской Сечи были образованы ещё два пикинёрских полка. Пикинёры были лишены казацких привилегий, должны были отбывать военную службу и вместе с тем платить налоги, выполнять государственные повинности. Особенно пострадал от Пикинерии Полтавский полк. В 1769 г. разразилось восстание двух пикинёрских полков — Днепровского и Донецкого — на юге Полтавщины, которое было жестоко подавлено.
[5] Как ехал козак целу ночь... — сюда по содержанию более всего подходит песня "Добрий вечір тобі, зелена діброво!" ("Добрый вечер тебе, зелёная дуброва!")
[6] Как шведа били под Полтавой... — имеется в виду победа над шведами в Полтавской битве 27 июня 1709 г. Опять же, об какой конкретно песне идёт речь, установить невозможно.
[7] И мать как сына провожала Родного из дому в поход... — мотив проводов матерью сына очень распространён в украинских народных песнях и на какую-то определённую песню указать трудно.
[8] Как под Бендером воевали, Как без галушек помирали, Как был когда голодный год. — Возможно, в последней строке Котляревский имел в виду какую-то неизвестную нам песню о голодовке в неурожайный год, нередкое явление в царские дореволюционные времена. Однако исследователи "Энеиды" упоминание о военных действиях под Бендерами и "голодный год" связывают с конкретным эпизодом одной из русско-турецких войн. В 1789 г. русские войска под командованием князя Потёмкина вели длительную осаду турецкой крепости Бендер, закончившуюся капитуляцией её гарнизона. Фаворит Екатерины II, бездарный военачальник Потёмкин не заботился должным образом о снабжении войск. Недостаток провианта, осенние холода привели к голоду, распространению эпидемий. Подобные явления наблюдались не только под Бендером, но и под Очаковом, другими крепостями, в других эпизодах многочисленных русско-турецких войн на протяжении XVIII — начала XIX вв. Не знал автор "Энеиды", когда писал эти строки, что ему как участнику турецкой войны 1806-1812 гг. в чине штабс-капитана Северского драгунского полка придётся воевать "под Бендером".
[9] Земелька Кумскою ж звалася... — в античные времена Кумы — город-государство на южном побережье Апеннинского полуострова. Древнейшая греческая колония в Италии.
[10] Разгардьяж — роскошество (Котл.); раздолье.
[11] Подпустить москаля (малорос.) — обмануть, одурачить.
[12] Сабантуй — народный весенний праздник у татар и башкир, посвящённый окончанию весенних полевых работ; здесь: весёлая пирушка, праздник.
[13] Досветки (малорос.) — собрания сельской молодёжи для совместной работы и развлечений, часто длились до рассвета, "до свету".
[14] Смотрины — старинный обряд знакомства и его родственников с невестой.
[15] Родины — здесь: празднование рождения младенца.
[16] Тризна (устар.) — у православных: обряд поминания умершего, а также вообще поминки.
[17] Носки (устар.) — лакейская карточная игра, в которой проигравшего бьют колодой "по носкам", по носу (Даль).
[18] Чупрындырь (устар.) — тот, кто носит чупрыну (чуб); казак-запорожец, вообще лихой человек, удалец; старинная карточная игра, в которой проигравшего дерут за чуб столько раз, сколько осталось на картах очков.
[19] В панфила — карточная игра, в которой старшая карта крестовый валет.
[20] Цыган (устар.) — род игры в карты, в которой осмеивается крестьянское начальство и конокрадство; трефовая масть имеет здесь особые названия: туз называется голова, король — старшина, дама — писарь, валет — цыган, десятка — десятник, шестёрка — кобыла (Гринченко).
[21] Жиган (устар.) — пройдоха, прощелыга, пролаз, наторелый плут; в острогах — опытный, старый, тёртый острожник (Даль).
[22] На интерес (простореч.) — на деньги.
[23] Гаплык (малорос.) — то же, что кирдык, каюк, кранты, карачун, капут, крышка, хана, полярный лис и т. д.; конец, погибель, печальный исход дела.
[24] Побачить (малорос.) — увидеть.
[25] Я Кумская зовусь Сывылла, Златого Феба попадья... — Сивилла — у древних греков и римлян — имя женщин-пророчиц. Они были жрицами при храмах бога Аполлона (Феба), пророчили обыкновенно в состоянии экстаза, как это дано в бурлескно-сниженном тоне далее, в 18-19 строфах третьей части "Энеиды". В древнем Риме наиболее известной была Кумская Сивилла. В сцене первой встречи с Энеем Сивилла наделена чертами бабы-яги, как она предстаёт в украинской (и русской) народной демонологии. Далее — выступает в образе обычной в те времена бабки-гадалки и шептухи (знахарки).
[26] Давно живу на свете я! — По возрасту Сывылла приходится бабкой, если не прабабкой, Котляревскому. Была девкой "при шведах", т. е. в годы, когда Северная война между Россией и Швецией проходила на Украине, в 1708-1709 гг.; когда "татарьва набегала" на степную Украину (20-е, нач. 30-х гг.), была уже замужем. "Первая саранча", упомянутая Сывыллой, как считается, это особенно опустошительные налёты саранчи на южно-украинские степи в 1748-1749 гг. На борьбу с нею были брошены все казачьи полки.
[27] Когда ж крепили всех, как спомню, То вся сдрогнусь, аж нету зла. — В оригинале у Котляревского Сывылла говорит: "Коли ж був трус, як ізгадаю, То вся здригнусь..." Слово "трус" в украинском языке имеет три значения: 1. сотрясение; землетрясение; 2. суматоха, тревога; страх, испуг; 3. тщательный досмотр официальными лицами кого-, чего-либо на предмет выявления скрытого, непозволительного либо краденного. Второе — явно мимо, а вот с первым и третьим сложнее. Возможно, Котляревский имел в виду какое-то землетрясение, случившееся на Полтавщине во второй половине XVIII в. (так выходит по хронологии), но есть мнение (и я тоже склоняюсь к этому мнению), что слово "трус" употреблено здесь в последнем значении и речь идёт о некоей масштабной акции, которая оставила после себя очень недобрую память в народе. Вероятно, Котляревский (учитывая всё-таки социальную направленность "Энеиды") подразумевает так называемую Генеральную опись Левобережной Украины 1765-1769 гг. (она же "Румянцевская опись"), проведённую тогдашним царским наместником Румянцевым-Задунайским с целью увеличения податей для царской казны и окончательного закрепощения крестьянства, ликвидации остатков политической автономии Украйны. Ревизорами, которые должны были произвести описание, наряжались в каждый повет штаб-, обер- и унтер-офицеры, с писарями и рядовыми; они выгоняли народ, строили его шеренгами и затем делали перепись; также поступали они и при переписи скота. Описывалось положение поселений по урочищам, перечислялись общественные здания, указывалось число дворов и бездворных хат, с числом в них жителей, здоровых и больных, и с указанием их болезней и увечий; промыслы и ремесла жителей; земли, их доходность и т. п. И хронологически закрепощение украинцев — на своём месте в рассказе Сывыллы. Сывылла едва ли не единственный изо всех неэпизодических персонажей "Энеиды" — обыкновенная селянка, крестьянка. Кроме самохарактеристики, речи, об этом говорит и её одежда, поведение, манеры. На ней плахта из дерги, то есть из самодельной шерстяной ткани чёрного цвета. В четвёртой части, получив от Энея соответствующую плату, Сивилла прячет деньги в мошонку, "задравши подол и свитку". Так хранили деньги украинские крестьянки. К тому же вряд ли Котляревский мог обойти стороной и совсем не упомянуть, даже эзоповым языком, самое главное событие в экономической и политической жизни своей страны второй половины XVIII в.
[28] Сывылла, как знахарка и шептуха, перечисляет болезни и напасти, каковые может отогнать чудотворною магическою силой известных ей заговоров. Только "на звёздах" украинские гадалки, насколько известно, не гадали. Этим занимались вещуньи и ворожеи у многих других народов, в том числе у древних греков и римлян.
[29] Первой среди бед, с которыми обращаются к шептухе, названа горячка, она же лихорадка.
[30] Заушница — нарыв за ухом.
[31] Ногтоеда — нарыв на пальце руки.
[32] Переполохи выливать — снимать психическую травму кем-то или чем-то перепуганного человека. Знахарка наливает в миску немного воды, растапливает воск и льёт его в воду, держа миску над головой больного, и при этом шепчет свои заговоры, приплетая в обязательном порядке к сему деймонскому колдовству своему имя господа и даже — о ужас! — саму пресвятую богородицу. По форме застывшего в воде воска знахарка угадывает, что испугало больного, переполох считается вылитым, очевидно, вместе с водой.
[33] Каплица — часовня у неправославных христиан (у католиков или у люторов). Бурлескное смешение, отождествление христианской часовни с языческим храмом.
[34] Ниспосла (церк.-слав.) — ниспослал.
[35] Каргу тут в корчах задолбило... — в бурлескно-сниженном штиле изображено прорицательство Сывыллы в состоянии пророческого экстазу.
[36] Иматься (устар.) — браться, хвататься.
[37] Орфей — знаменитый певец, сын Аполлона. Эней вспоминает одну из легенд об Орфее. Когда его любимая жена Эвридика умерла, Орфей спустился в подземное царство Плутона, чтобы вернуть её на землю. Его пение и игра на арфе так очаровали владык подземного царства, что они позволили Эвридике вернуться к живым, с тем однако условием, чтобы Орфей по дороге ни разу не оглянулся на неё. Орфей не удержался, оглянулся и потерял Эвридику навеки.
[38] Геркулес, Геракл — в античной мифологии более всего пользующийся народной любовью герой. Освобождая людей от разных бед и чудищ, свершил двенадцать легендарных подвигов. Один из них — вытащил за шкирку из подземного царства страшного трёхголового пса Цербера, который стерёг вход в ад, никого не выпуская оттуда. В своей травестии Котляревский уподобляет Геракла герою украинской народной легенды Марку Проклятому, не называя однако последнего. Марко Проклятый, или Пекельный (Адский), тоже спустился в пекло, "поразгонял всех чертяк" и освободил оттуда казаков-запорожцев.
[39] Охвота (устар.) — род юбки (Котл.).
[40] Клистир (устар.) — клизма.
[41] То мне дай нынче за работу... — жадная бабка Сывылла уже второй раз выпрашивает у Энея деньги вперёд за ещё не оказанную услугу.
[42] Согласно античных мифов, тот, кто хочет вернуться обратно из подземного царства Плутона, должен иметь при себе золотую ветвь с волшебного древа — символ жизни. Вообще золотая ветвь в легендах многих народов — чудодейственный талисман, открывающий дорогу в недоступные места или к сокровищам. Котляревский переосмысливает этот миф в духе украинского народного творчества, легенд, связанных с древним, ещё эпохи язычества, праздником Ивана Купала. Раз в год, ровно в полночь в купальскую ночь (с 23 на 24 июня по ст. ст.) где-то в глухом, диком лесу расцветает папоротник. Кто сорвёт чудесный цветок папоротника, тот овладеет таинственными силами, сможет осуществить свои желания, добудет зарытые сокровища и т. п. Сорвать цветок папоротника очень нелегко не только потому, что он редко расцветает, но потому, что его стерегут злые духи, нечистая сила. Иногда, чтобы добыть этот цветок, вступают в союз с нечистой силой. В дальнейшем Эней в поисках и добывании золотой ветви встречает такие же препятствия, как и герои народных сказок и легенд в походах за вожделенным цветком папоротника. Народные купальские легенды использовал и поклонник "Энеиды" Н. В. Гоголь в повести "Вечер накануне Ивана Купала".
[43] Мреться (устар.) — казаться, чудиться.
[44] Требы — здесь в устар. знач.: жертвоприношения.
[45] Жрище (устар.) — языческий храм, алтарь, капище.
[46] См. прим. 84 к II части.
[47] Чекан — холодное оружие и, вместе с тем, знак начальнического достоинства, употреблявшееся в древней России и состоявшее из рукояти с насаженным на неё заострённым с обуха молотком.
[48] Дрочиться — о скотине: метаться, бегать, реветь от жары, комаров, мух, оводов.
[49] Выргыль же, царствие небесно... — Вергилий Марон, Публий (70-19 до н. э.) — римский поэт. Наибольшую славу доставила Вергилию его эпическая поэма "Энеида", повествующая о бегстве из Трои, странствованиях, прибытии в Италию и победе над латинами легендарного родоначальника царей Альбы-Лонги и римского рода Юлиев, сына Венеры и Анхиза, Энея. В поэме даётся описание древних обрядов и верований, прославляются римские нравы и добродетели. Поэтический талант Вергилия, его разносторонняя образованность, глубокая любовь к римской старине, вера в величие Рима и реставраторскую миссию Августа сделали "Энеиду" одним из самых популярных произведений периода империи. Вергилий, не успев закончить поэму, завещал её сжечь; однако Август, видя в ней яркое воплощение близкой его сторонникам идеологии, приказал издать "Энеиду" после смерти поэта в том виде, в каком её оставил Вергилий, поэтому в "Энеиде" местами остались незаконченные гекзаметры, некоторые неувязки в содержании.
[50] Сон — брат смерти. Поэтому у входа в подземное царство Плутона (царство мёртвых) находятся Дремота и Зевота. Подобные представления живут в украинской народной демонологии.
[51] Артикул (устар.) — воинский устав, уложение, военные законы; ружейные приёмы, хватка (Даль).
[52] Чума — недаром эта болезнь стоит первой в карауле, выстроившемся за спиной Смерти. Периодические пандемии чумы отнимали больше жертв, чем войны. Правда, иногда чумой называли другие эпидемии и пандемии, которые приводили к большой смертности. В XIV в. пандемия чумы, которую считают величайшей в истории Европы (так называемая "чёрная смерть"), за несколько лет унесла каждого четвертого жителя континента (около 25 миллионов). Оставалась она грозным бичом человечества и в XVIII и XIX вв. На Украине особенно памятной, едва ли не самой опустошительной за весь XVIII в. было лютое моровое поветрие 1738-1740 гг., надолго отложившееся в народной памяти. Чумой часто сопровождались бессчётные войны с Турцией. Фразеологизм "Бендерская чума" до сих пор живёт в украинском языке.
[53] Бандитство (устар.) — бандитизм. Здесь в знач.: разбой.
[54] Чесотка — заразная кожная болезнь, вызываемая проникновением чесоточного клеща в кожу человека или животного и проявляющаяся в виде пузырьковой сыпи и сильного зуда.
[55] Парша (устар. паршь) — инфекционная кожная болезнь, при которой на коже обычно под волосами появляются гнойные струпья.
[56] Холера — острое заразное заболевание человека, сопровождающееся рвотой, поносом, судорогами, падением температуры тела.
[57] Шелуди (простореч.) — струпья, короста; парша.
[58] Пранцы (устар., малорос.) — сифилис.
[59] Чахотка (устар.) — прогрессирующее истощение организма преимущ. при туберкулёзе лёгких.
[60] Строфа "семейная". Названы члены патриархальной семьи, близкие и дальние родственники, могущие совершать зло, нарушать заповеди семейной жизни. Свояк — муж сестры жены. Деверь — брат мужа. Золовка — сестра мужа. Ятровка — жена мужнего брата. Современного человека может удивить, что в ряду "злых" родственников не упомянута тёща. Здесь следует напомнить, что речь идёт о старосветской патриархальной семье с её укладом, когда жена шла в семью мужа и родственники со стороны жены не вмешивались в её семейную жизнь. В древних народных песнях тёща нигде не фигурирует в негативном плане, к ней только шлёт свои плачи-жалобы бесправная и униженная мужней семьёй дочь. "Злая тёща" появляется только с упадком патриархального уклада и эмансипацией женщины в семейной и общественной жизни.
[61] Строфа "начальническая". Представлен тогдашний низший и средний полицейско-судебный аппарат. От самого низшего звена до высших — поветового (уездного) и городского масштаба.
Десятский (устар.) — выборное должностное лицо из крестьян, исполнявшее полицейские обязанности в деревне в дореволюционной России, помощник старосты.
Сотский (устар.) — в России выборное (обычно от 100 дворов) должностное лицо от городского посадского населения (XVI — XVIII вв.), государственных крестьян (кон. XVIII в. — 1861 г.) и всех категорий крестьян после реформы 1861 г. для выполнения общественных, а также полицейских обязанностей.
Исправник (устар.) — глава полиции в уезде в дореволюционной России. Должность исправника учреждена в 1775. До 1862 назывался капитан-исправником, стоял во главе земского суда — коллегиального органа, распространявшего свою власть также и на уезд.
Стряпчий (устар.) — чиновник по судебным делам (в России XVIII — первой пол. XIX вв.).
Поверенный — юрист, ведущий дело в суде по доверенности клиента.
[62] Кокотка (устар.) — женщина лёгкого поведения, живущая на содержании своих любовников.
[63] Ярыжница (устар.) — распутная женщина, пьяница.
[64] С обстриженными головами, С подрезанными подолами... — По старому обычаю, распутнице обрезали косу, подрезали подол и в таком виде водили по селу или городу.
[65] А бедны выбл*дки кричали, Своих мамашек проклинали, Что не дали на свете жить. — Имеются в виду незаконнорождённые дети, которых матери-грешницы убили сразу по рождении.
[66] Новина (устар.) — новизна, новшество, нечто новое.
[67] Охлюпкой — то есть без седла.
[68] Дерга — плахта из толстой и грубой шерстяной ткани чёрного цвета, которую носили старые женщины.
[69] Стикс (у Котляревского — Стыкс) — в древнегреческой мифологии одна из рек подземного царства.
[70] Колтун — болезнь кожи у лошадей (обычно под гривой) и у людей на голове, при которой волосы спутываются и склеиваются в плотную массу. [От казах. кылтук — пучок волос].
[71] Онучи — у крестьян: обмотки для ног под сапоги или лапти, портянки.
[72] Гаман (устар.) — кожаный кошелёк для денег.
[73] Харон — старый грязный перевозчик в подземном царстве, который перевозит через реки ада тени погребённых умерших (сказание послегомеровское). Он получал в виде платы за перевоз один обол, который умершему клали в рот.
[74] С крючком весельцем огребался... — весло, на противоположной, тыльной стороне которого есть крючок.
[75] Красный торг — рынок, богатый товарами.
[76] Миряне — в христианстве все лица, не принадлежащие к духовенству.
[77] Сыровец — квас.
[78] Бурак (малорос.) — то же, что свёкла.
[79] Каюк — небольшая речная плоскодонная лодка с двумя веслами.
[80] Дундук (простореч.) — глупый, бестолковый либо упрямый человек.
[81] Кагал — собрание еврейских мирских старшин, род думы, правления; вся жидовская община, громада, мир; шумная, крикливая толпа (Даль).
[82] Михрютка (простореч.) — замухрышка.
[83] Пол-алтына (устар.) — полторы копейки.
[84] Гон — очень старая мера расстояния, в разное время и в разных местностях её числовое значение не было постоянным. Означала длину от 60 до 120 сажен (сажень — 2,134 метра).
[85] В бурьяне, прячась, пёс муругой... — трёхглавый пёс Цербер, охранявший вход в подземное царство. Муругий — о масти животных: рыже-бурый и буро-чёрный.
[86] Живица — белая смола (Котл.).
[87] Сын своего времени, Котляревский в период написания первых трёх частей "Энеиды" отстаивал гуманное отношение к крепостным, но не осуждал крепостничество в целом как систему. Конечно, не следует забывать и о том, что публичное осуждение крепостнических порядков каралось законом. В правительственных актах крепостные — только "подданные", собственность помещиков, а не равноправные граждане государства. Крепостное право, как в центре России, так и на её окрестностях, переживало апогей, хотя вместе с тем уже теряло свою историко-экономическую целесообразность.
[88] На крюк сажали за то тело, На свете что грешило смело... — "Чем тело грешило, тем принимает мучения за грех" — сия сентенция лежит в основе древних народных представлений об адских муках.
[89] Пидпанок — тот, кто находится на службе у пана (об экономах, гайдуках, приказчиках, писарях и т. п.); панский приказчик.
[90] Цехмистр (устар.) — старшина цеха. Цехами назывались в городах объединения ремесленников одной или нескольких близких специальностей.
[91] Ратман (устар.) — член органа городского управления (магистрата, ратуши) в России в XVIII — XIX вв.
[92] Бургомистр (нем. Вurgermeister) — городской голова. Во времена Котляревского так звали старших членов городского совета. В старые времена в городской жизни цеха играли первостепенную роль, поэтому перечень городских чиновников открывают цехмистры. Сын канцеляриста городского магистрата, И. Котляревский двадцатилетним юношей сам начинал службу в канцелярии и прекрасно знал "чиновничью братию". Недаром через несколько лет он оставил губернскую канцелярию в Полтаве ради нелёгкого хлеба домашнего учителя в помещичьих семьях. Достаточно сказать, что в те времена помещик мог записать неимущего учителя своих детей в крепостные. Возможно, именно это было причиной или одной из причин, что Котляревский через три года оставил учительство и поступил на военную службу. Во всяком случае, чиновникам в аду отведено второе место — по табелю, так сказать, общественных грехов — после господ, "гнобящих людей и продающих их, как скотов". Третьими в этой иерархии увидим лиц духовного сана вместе с "учёными филозопами", к которым писатель также немилосерден.
[93] И всех учёных филозопов... — здесь вполне естественное для старых времён объединение учёных и лиц духовного звания — понятия сливались. Дальше в строфе переплетены грехи духовенства против добродетели и "грехи" учёных против традиционных представлений о мире.
[94] Чернец (устар.) — монах.
[95] Крутопоп — извращённое на комический лад протопоп (от греческого "протопапас" — старший отец) — старший духовный сан в православной церкви. Данное слово вышло из употребления ещё в нач. XIX в., когда лиц в таком звании стали называть протоиереями.
[96] Ксендзов — чтоб баб не домогались... — Для ксендзов католической церкви обязателен целибат (безбрачие).
[97] Важнейшая заповедь патриархальной народной морали: отец обладает полной властью над сыном, но также и полностью отвечает за него. Эта заповедь нашла проявление в народной пословице, которая встречается далее в "Энеиде": "Сын лодырь — то отцовской грех" (V, 35).
[98] Жадать (устар.) — жаждать, сильно желать.
[99] Строфа "ярмарочная". Эпоха феодализма — эпоха устойчивых социальных перегородок, жёсткой градации между социальными слоями и внутри оных. Имеются неединичные примеры того, как это отразилось в "Энеиде". Один из них — перед нами. В аду, как и в земной жизни, торговый люд расположен по нисходящей — от самых значительных до самых мелких. Первыми в ряду названы владельцы лавок, купцы. Их предметом торговли были товары фабричного производства. Какое место занимали купеческие лавки в торговле, видно из того, что купцам выделена чуть ли не половина "ярмарочной" строфы — из десяти строк четыре. За купцами теснятся другие, жившие с торговли. И между ними также градация нисходящая, от перекупщика до продавца сбитня.
[100] Аршин подборный — на аршин (соответствует 0,71 метра) мерили товар при продаже. Подборный, значит фальшивый, короче установленного образца. Такой образец где-то выставляли на доступном месте. Хотя у продавца аршин, как и другие меры (гири, кружки, ведра и др.), должен был иметь официальное клеймо, унификация их была трудным делом.
[101] Ростовщик — тот, кто даёт деньги в рост, в долг под большие проценты.
[102] Барышник, барыга — то же, что перекупщик, спекулянт.
[103] Меняла — тот, кто занимается разменом или обменом денег, получая за это определённый процент. В древности существовал значительный разнобой в денежных единицах, единой твёрдо установленной денежной системы не было. Меняла на ярмарке был обязательной и весьма заметной фигурой. Он исполнял роль банка, меняя за определённое вознаграждение деньги на монету, необходимую для расчёта, занимался также другими финансовыми операциями.
[104] Фиги-мыги — всяческая греческая бакалея (Котл.).
[105] Шорник — мастер, специалист по изготовлению ременной упряжи.
[106] Скорняк — специалист по выделке мехов из шкур, по подбору мехов и шитью меховых изделий.
[107] За что терпят адские муки все душегубы, убийцы, воры и т. д. — ясно. Другое дело с представителями разных профессий в заключительных четырёх строках строфы, их грех заключается в том, что они игнорируют заповедь "не убий" (мясники), причиняют боль животным (кузнецы, которые куют, клеймят лошадей, вообще имеют дело с огнём, содержащим в себе магическую, чудодейственную силу), изготовляют различные изделия из кожи и шерсти убитых животных (скорняки, сапожники, ткачи, шапочники).
[108] Шляхтич (ист.) — польский мелкопоместный дворянин.
[109] Мещанин (ист.) — горожанин низшего разряда, состоящий в подушном окладе и подлежащий солдатству; к числу мещан принадлежат также ремесленники, не записанные в купечество (Даль).
[110] Был там и панской, и казенный... — согласно крепостного права, крестьяне делились на барских (панских), являвшихся собственностью того или иного помещика, и государственных (казённых), являвшихся собственностью государства, или, другими словами, царского двора. Строфа подчёркивает, что ад рассчитан на грешников всех сословий. Комически обыгрывается догмат церкви "Перед богом все равны".
[111] Поп-чернец — иеромонах, монах-священник.
[112] В XVIII в. оторванное от живой жизни, схоластическое стихосложение достигло поистине необычайных размеров. Редакция журнала "Киевская старина", публикуя в 80-х гг. XIX в. один из образцов такого стихотворчества — "Панегирик Кочубеям", — справедливо отмечала: "Стихописательство — болезнь наших предков XVIII в. На него тратили много времени в школах, к нему прибегали по самым ничтожным поводам и не было, наверное, маломальски грамотного и сколько-нибудь праздного человека, который бы не занимался этим делом. Поэзии в подобных произведениях не найдёте никакой, пустота содержания, искусственность построения, тяжёлая форма, убийственный слог — вот их примечательные черты. С неприятным чувством берёшься за подобные рукописи и с досадой бросаешь их после нескольких минут чтения". Только в народном творчестве, некоторых сатирических, рождественских и пасхальных стихах бродячих бурсаков (они же "школяры", они же "бакаляры", они же "спудеи", они же "мандривные дьяки") пробивалось свежее и здоровое течение, оплодотворившее "Энеиду" — первое произведение новой украинской литературы.
[113] Хрен — здесь: чёрт.
[114] Шашлык — здесь в значении: вертел, шампур.
[115] Медный бык — старинное орудие казни. Упоминается и у Гоголя в "Тарасе Бульбе".
[116] Осьмую заповедь забывши... — восьмая из библейских Моисеевых заповедей — "Не укради". Строфа эта добавлена Котляревским в подготовленное им самим издание "Энеиды" (1809). Она направлена против первого издателя "Энеиды" Парпуры Максима Иосифовича (1763-1828), который, воспользовавшись одним из списков "Энеиды", издал первые три части поэмы без ведома и согласия автора. Котляревский остался недоволен изданием.
[117] Пустомолки — иронически переосмысленное слово "богомолки".
[118] Святые — здесь: иконы.
[119] Щепетунья (устар.) — щеголиха, модница.
[120] Хвост — здесь: шлейф платья.
[121] Кудель — пучок вычесанного льна, пеньки или шерсти, приготовленный для прядения. Здесь в ироническом значении: шиньон, женская причёска с накладными локонами.
[122] Минея (от лат. minium "сурик") — сурик, румяна.
[123] Блейвейс — свинцовые белила.
[124] Строфа "ведьмовская". Вера в волшебство, в магическую силу гадания, ворожбы, колдовства с древнейших времён занимала значительное место в жизни народа. Недаром в женском кругу ада ведьмам отведена целая строфа (тогда как "колдунам и чародеям" в мужском кругу посвящена одна строка). Чародейство, направленное против других колдовство осуждалось очень строго. Были нередки случаи самосуда и разных способов выявления "ведьм".
[125] Колдовок тут колесовали... — колесование — действительно изуверский способ казни, известный ещё со времён Римской империи. На колесе карали батожьём, бичами, также насмерть. В средние века к колесованию прибегали в ряде стран Западной Европы, в России — с XVII в., особенно часто во время царствования Петра I (казни стрелков). Колесование было узаконено в утверждённом Петром военном артикуле (уставе).
[126] Чтоб на шестках не работали... — о женщинах, живших только с ворожбы и гадания, говорили: "Она на шестке пашет". След древней, праязыческой веры в магическую силу огня: ворожат у печи, на шестке. Шесток — площадка перед устьем русской печи.
[127] Черница, черничка — монахиня, монашка.
[128] И в свитках было, и в охвотах, И в дулиетах, и в капотах... — Свитка — одежда простонародья. Охвота — род юбки (Котл.); одежда женщин из более состоятельных слоёв населения. Дульета — тёплый халат на вате, обычно крытый плотным шёлком, как правило, однотонным. В России известен с XVIII в. В качестве домашней одежды распространён только в дворянской среде, ориентированной на европейскую бытовую культуру. Капот — в XIX в. женское домашнее платье свободного покроя, род халата.
[129] Что характерно, грешники в аду Котляревского размещены по определённой системе, так сказать, по тяжести совершённых греходеяний. Строфы, посвящённые неправедным поступкам социально-общественного характера, чередуются со строфами, где речь идёт о неправедных частных, личных, семейных поступках. Строгой последовательности нет, но тенденция прослеживается явно. Есть два параллельных ряда грешников. Первый — социальный: на первом месте идут господа-паны, засим — всевозможные начальники, пидпанки, судьи, подсудки, писари, засим — попы, засим — купцы, спекулянты, ростовщики, куркули и прочая тому подобная шушера. Второй ряд — частно-семейный, грешники, попирающие требования народной морали: самоубийцы, развратники, лжецы, пьяницы, колдуны и т. д. Ранжир последовательно выдержан — от самых больших грешников до самых маленьких. В аду Котляревского, так же, как и в изображённом далее рае, действует народный моральный кодекс, поэтому здесь нет покаранных за грехи против церкви и православия как государственной религии. Между тем Уголовный кодекс Российской империи открывался статьями, предусматривавшими суровую кару за преступления против религии. Наитягчайшее преступление — богохульство, за ним — оскорбление святыни, срыв богослужения, ересь, отступничество, святотатство, лжеприсяга и т. д. Всего этого нет у Котляревского.
[130] Кошара — овчарня.
[131] Из ада Эней с Сывыллой попадают в чистилище, где души умерших очищаются от грехов перед тем, как попасть в рай, или, согласно других религиозных представлений, где взвешивают их добрые и благие, праведные и грешные земные дела, дабы отправить в рай или в ад.
[132] Литовский статут — кодекс законов Великого княжества Литовского, в состав которого с XIV — до 2-й пол. XVI в. входили украинские земли. "Статут" имел три редакции (1529, 1566, 1588), каждая из которых увеличивала привилегии панства, шляхты и урезала права крестьянства. На Украине Литовский статут действовал и во времена Речи Посполитой, и после присоединения Левобережной, затем Правобережной Украйны к России. В царствование Екатерины II на украинские земли было распространено общероссийское законодательство. Однако на практике Литовский статут действовал до 1840 г. Недаром Котляревский пишет "наш Статут". Отдельные положения Статута (о "межевых судах") оставались в силе на землях исторической Гетманщины — Черниговщине и Полтавщине — до 1917 г.
[133] Каких-то про монадов шпрехал... — Монада (от греч. единица) — первичная, неделимая, бессмертная духовная единица, субстанция, элемент, который — вместе с другими подобными — составляет основу мироздания. Понятие монады является основным в философской системе немецкого ученого Лейбница (1646-1716), изложенной в его "Монадологии", "философском лексиконе" и других работах. Философские идеи Лейбница были известны на Украине.
[134] Что с пуговками за мундир... — со времён Петра I чиновники разных гражданских ведомств, в том числе юристы, носили установленную форму одежды — мундир. Поэтому получить мундир судьи, например, значило быть утвержденным на государственной должности согласно "Табеля о рангах". На Украине конца XVIII в. доживали век старые судебные учреждения и должности, связанные с полковым устройством и давними традициями самоуправления. При вытеснении старых судебных институтов и внедрении централизованной судебной системы получить мундир для юриста — значило войти в новые штаты.
[135] Ланцет (истор.) — старинный хирургический инструмент в виде небольшого обоюдоострого ножа.
[136] Спермацет — вытопленное из мозга кита-кашалота сало, соответствующим образом препарированное. В медицине применяется для лечения язв на коже.
[137] Фертик — щёголь, франтик (ферт — старое название буквы Ф — подпирается руками в боки).
[138] Горе (устар.) — кверху.
[139] Строфа "челядная". Посвящена дворовой челяди при панских маетках, каковая заслуженно имела в народе дурную славу гнезда разврата и безнравственности.
[140] Скороход (устар.) — слуга, бегущий впереди господского экипажа, а также гонец, посыльный.
[141] В народе выражение "гнать беса" означает: нагло, безбожно, бессовестно врать. Интересно в данном аспекте звучит название телепередачи Н. С. Михалкова "Бесогон". Никита Сергеич удивился бы.
[142] Кто ж девок бить любил своих... — речь идёт о тех женщинах, которые имели служанок, наймычек. Среди них рукоприкладство, издевательство над крепостными девушками было обычным явлением.
[143] Педько — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Феодор (др.-греч. Теодорос). Русская аналогичная форма этого имени — Фёдор.
[144] Терешко — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского латинского имени Терентий (лат. Терентиус).
[145] Юхым — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Евфимий (др.-греч. Эутимиос). Русская аналогичная форма этого имени — Ефим.
[146] Панько — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Пантелеимон (др.-греч. Пантелеемон). Русская аналогичная форма этого имени — Пантелей.
[147] Харько — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Харитон.
[148] Лесько — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Александр (др.-греч. Александрос).
[149] Олешко — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Алексий (др.-греч. Алексиос). Русская аналогичная форма этого имени — Алексей.
[150] Трохым — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Трофим (др.-греч. Трофимос).
[151] Грыцко — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Григорий (др.-греч. Грегориос).
[152] Пархом — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Парфений (др.-греч. Партениос). Русская аналогичная форма этого имени — Парфён, Панфёр, Пархом.
[153] Хвесько — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Феодосий (др.-греч. Теодосиос). Русская аналогичная форма этого имени — Федосей.
[154] Петро — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Пётр (др.-греч. Петрос).
[155] Пылыпко — украинская простонародная уменьшительная форма канонического христианского греческого имени Филипп (др.-греч. Филиппос).
[156] Опанас — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Афанасий (др.-греч. Атанасиос).
[157] Свырыд — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Спиридон. Русская аналогичная форма этого имени — Спирид.
[158] Тарас — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Тарасий (др.-греч. Тарасиос).
[159] Деныс — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Дионисий (др.-греч. Дионисиос). Русская аналогичная форма этого имени — Денис.
[160] Остап — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Евстафий (др.-греч. Эустатиос). Русская аналогичная форма этого имени — Астафий, Астах.
[161] Овсий — украинская народная форма канонического христианского греческого имени Евсевий (др.-греч. Эусебиос). Русская аналогичная форма этого имени — Овсей, Евсей, Алсуфий.
[162] Тут был Верныгора Мусий. — По свидетельству современников Котляревского, житель Полтавы, сапожник, утонувший в Ворскле. В то же время Вернигора Мусий — легендарный украинский бард, странствующий вещий старец, персонаж многих польских и украинских мифов. Мусий — украинская народная форма канонического христианского еврейского имени Моисей (др.-евр. Моше). Русская аналогичная форма этого имени — Мосей.
[163] Жидовская школа — синагога.
[164] Как баба с рылом криворотым... — перед дворцом бога подземного царства Плутона стояла на страже фурия, богиня мести и ненависти Тизифона. Она по приказу судьи подземного царства Эака мучила всех грешников, не искупивших на земле своих грехов. Тизифону представляли страшной бабой, обвитой змеями, на голове у ней вместо волос также клубились змеи. Когда Эней прибудет в латинскую землю, Тизифона по наущению Юноны внушит в сердце царицы Аматы и рутульского царя Турна ненависть к Энею, что ускорит войну между троянцами и рутульцами.
[165] Клепало — здесь: деревянный молоток, которым ночной сторож стучит в дощечку, чтобы показать своё присутствие.
[166] Есть-де в аду судья Эак... — герой древнегреческих мифов, сын Зевса, Эак правил островом Эгина. Прославился праведной жизнью и справедливостью, за что после смерти был назначен богами судьёй в подземном царстве.
[167] Сутый — сущий, настоящий, чистый.
[168] Шумиха (устар.) — сусальное золото.
[169] Табаковая водка — настоянная на табаке, через это от неё быстрее пьянеют.
[170] Третьепробная водка — водка, подвергнутая трёхкратной перегонке.
[171] Бадьян — вечнозелёное дерево или кустарник семейства иллициевых с плодами; анис звёздчатый (используется как пряность).
[172] Сластёны — оладьи, пышки на постном масле с мёдом.
[173] Столбцы — печенье из гречневой муки на масле, формой своей напоминающее перевёрнутый стаканчик с узким донышком, усечённый конус. Готовилось в особых формочках-стаканчиках.
[174] Млинцы — блины.
[175] Буханец — небольшой хлеб.
[176] Безголовье — несчастье, горе.
[177] Палаш (от венг. pallos) — холодное оружие, подобное сабле, но с прямым и широким обоюдоострым к концу клинком. Был на вооружении русской армии с начала XVIII в. до 70-х гг. XIX в.
[178] Армяк (устар.) — верхняя одежда из простого толстого сукна.
[179] Святки, святочные дни — 12 дней — с 25 декабря (7 января) по 6 (19) января. Установлены христианской церковью в память мифического рождения и крещения Христа. По народной традиции, святки, совпадавшие с празднованием нового года, сопровождались гаданием, пением, переодеванием и плясками.
[180] Святцы — здесь: святые люди, праведники.
[181] В данной строфе названы все, кто не заслужил рая, кому там не место. Наглядно представлена иерархия государственных институций, классов, стоящих над народом. Недостаёт только вершины пирамиды — царя. Государственная бюрократия, помещики и капиталисты, купечество, монашество, армия (но не вся, а "рыцари" — офицерский корпус, генералитет, — к тому же поставлены в один ряд с "гайдамаками" (разбойниками)). И наконец основа пирамиды — попы.
[182] Гайдамак — в первоначальном смысле: бранное слово, означало "разбойника", "бродягу". На украинских землях, входивших в состав Польши, в ХVІІІ в. так звали участников народно-освободительной борьбы против шляхты, в том числе участников крупнейшего гайдамацкого восстания Колиивщины в 1768 г. под руководством Максима Железняка и Ивана Гонты. Название так и осталось за ними, стало общеупотребительным. Одновременно шло переосмысление этого понятия, употребление его в положительном ключе. Решающую роль в этом сыграли произведения Тараса Шевченки: "За святую правду-волю Разбойник не встанет" ("Холодный Яр").
[183] Не те тут, что кричат "и паки"... — слово "паки" (др.-рус. — опять, ещё) было часто употребляемым в православном богослужении. Стало всеобщей кличкой, которой дразнили православное духовенство, обыгрывалось в народных пародиях на попов и молитвы.
[184] Не те, что в золотых митрах. — Митры носили высокопоставленные представители церковной иерархии, начиная от епископа.
[185] Бог подаст — так отказывали нищему в милостыне.
[186] Есть тут и сотник, и значковый, И войсковой, и бунчуковый... — перечисляются звания, которые присваивались украинской старшине по полковому устройству. Войсковой товарищ — звание, которое в XVIII в. гетман присваивал казакам за заслуги на войне (приравнивалось к сотнику). Значковый товарищ — казацкое звание, присваивалось, начиная со второй половины XVII в. Значковые считались хранителями полкового знамени и сотенных хоругвей. Позже это звание давалось сыновьям полковой старшины. Бунчуковый товарищ — помощник генерального бунчужного, который на войне берёг и защищал бунчук — военную регалию гетмана. Бунчуковые товарищи составляли верхушку украинской старшины, были подчинены только самому гетману.
[187] "Он божией, — сказала, — крови..." — предок Анхиза, родоначальник троянцев Дардан, был сыном громовержца Юпитера.
[188] Побег старик не прямо — боком... — Анхиза, за то, что похвастался интимной связью с богиней Венерой, разгневанный Юпитер ударил громом, после чего тот стал хромать на одну ногу.
[189] Не смел кадавра взлобызать. — Образец тонкой и верной передачи Котляревским всех нюансов народной психологии. В украинских народных обычаях и верованиях покойные родители враждебно настроены к своим живым детям. Они преследуют и пытаются погубить своё чадо, особенно то, какое сильно скучает по них. Известны народные легенды о мёртвой матери, которая гонится за дочерью, чтобы разорвать её; дочь, убегая, сбрасывает по частям свою одежду и, пока мертвец рвёт её на кусочки, успевает скрыться в доме. Иногда дочку от матери спасает покойная крёстная. Известна легенда про мертвеца-парубка, преследующего дивчину, которая очень скучала за ним. В этих легендах отразились основы народного мировоззрения, направленные на сохранение и приумножение человеческого рода. Живой об живом заботится.
[190] Тут песен свадебных спевали... — выход дивчины на вечерницы означает, что уже началось её девичество и она может выходить замуж.
[191] Колядовать — на Рождество, на святки, на Новый год: ходить по дворам с пением колядок, собирая угощение, деньги.
[192] Ворон (воронок) — девичья игра. В записной книге Гоголя есть такое описание этой игры: "Одна, взявшись за другую, вереницею кроется под начальством передней, защищающей их от одной, представляющей ворона. Когда ворону удаётся поймать которую- нибудь из них, выключая предводительствующей, он становится в ряд, а пойманная представляет уже ворона".
[193] Охлопки жгли тут, ворожили... — вид гадания.
[194] Лещата — две связанные палки, между которыми зажимается какой-нибудь предмет.
[195] Жерегели — косы, мелко заплетённые и уложенные венком на голове.
[196] Дробушечки — мелкие косы.
[197] Вегери — танец, будто б как венгерского происхождения. Скакать вегери — танцевать вприсядку.
[198] Жать масло — детская игра-забава, в которой из сидящих на одной скамье под давлением с двух сторон кто-либо выталкивается.
[199] За ворота башмак кидали... — разновидность девичьих гаданий об женихах. Тут над свечою воск топили... — то же.
[200] Цвынтарь (малорос.) — кладбище.
[201] Каких рвала в ночь на Купала... — по народным поверьям, травы, сорванные в ночь на Ивана Купала, отличаются особой чудодейственной силой и целебными свойствами.
[202] И то гнездо, что ремез плёл... — ремез своё художественно исполненное гнездо-кошель подвешивает на очерете либо на деревьях над водой. Оно фигурировало в народных обрядах, гаданиях. Гнездом ремеза окуривали больных, в некоторых местностях и скот, пчёл, рыболовные снасти. Бывало, гнездо ремеза держали в доме как талисман.
[203] Петров батог (нар.) — цикорий. Согласно легенды, этой травой апостол Пётр отгонял детей, которые издевались над Иисусом Христом, когда тот поднимался с крестом на Голгофу, откуда и происходит народное название.
[204] И всё то залила водою Колодезьной, непочатою... — зелье для исцеления от болезней, для гаданий нужно было варить в свежей воде из колодца, из которого в тот день ещё никто её не брал. Ставили зелье на огонь с соответствующими ритуальными заговорами.
[205] Покуда целовать не станет Чувяков красных с чьих-то ног... — вещий голос заглядывает далеко вперёд в грядущие века. Основанное Энеем римское государство будет стоять до тех пор, пока язычество не падёт под натиском новой религии — христианства, "самой гнусной пагубы" и "зловредного суеверия", по выражению Тацита. Смысл пророчества заключается в том, что римляне будут владычествовать над миром до тех пор, пока не попадут под власть папы (не поцелуют папской туфли).
ЧАСТИНА ТРЕТЯ
1 Еней-сподар, посумовавши,
Насилу трохи вгамовавсь;
Поплакавши і поридавши,
Сивушкою почастовавсь;
Но все-таки його мутило
І коло серденька крутило,
Небіжчик часто щось вздихав;
Він моря так уже боявся,
Що на богів не покладався
І батькові не довіряв.
2 А вітри ззаду все трубили
В потилицю його човнам,
Що мчалися зо всеї сили
По чорним пінявим водам.
Гребці і весла положили,
Та сидя люлечки курили
І кургикали пісеньок:
Козацьких, гарних, запорозьких,
А які знали, то московських
Вигадовали бриденьок.
3 Про Сагайдачного співали,
Либонь співали і про С і ч,
Як в пікінери набирали,
Я к мандровав козак всю ніч;
Полтавську славили Шведчину,
І неня як свою дитину
З двора провадила в поход;
Як під Бендер'ю воювали,
Без галушок як помирали,
Колись як був голодний год.
4 Не так то діється все хутко,
Як швидко кажуть нам казок;
Еней наш плив хоть дуже прудко,
Та вже ж він плавав не деньок;
Довгенько по морю щось шлялись
І сами о світі не знались,
Не знав троянець ні один,
Куди, про що і як швендюють,
Куди се так вони мандрують,
Куди їх мчить Анхизів син.
5 От так поплававши немало
І поблудивши по морям,
Як ось і землю видно стало,
Побачили кінець бідам!
До берега якраз пристали,
На землю з човнів повставали
І стали тута оддихать.
Ся Кумською земелька звалась,
Вона троянцям сподобалась,
Далось і їй троянців знать.
6 Розгардіяш настав троянцям,
Оп'ять забули горювать;
Буває щастя скрізь поганцям,
А добрий мусить пропадать.
І тут вони не шановались,
А зараз всі і потаскались,
Чого хотілося шукать:
Якому — меду та горілки,
Якому — молодиці, дівки,
Оскому щоб з зубів зігнать.
7 Були бурлаки сі моторні,
Тут познакомились той час,
З диявола швидкі, проворні,
Підпустять москаля якраз.
Зо всіми миттю побратались,
Посватались і покумались,
Мов зроду тутечка жили;
Хто мав к чому яку кебету,
Такого той шукав бенькету,
Всі веремію підняли.
8 Де досвітки, де вечорниці,
Або весілля де було,
Дівчата де і молодиці,
Кому родини надало,
То тут троянці і вродились;
І лиш гляди, то й заходились
Коло жінок там ворожить,
І, чоловіків підпоївши,
Жінок, куди хто знав, повівши,
Давай по чарці з ними пить.
9 Які ж були до карт охочі,
То не сиділи дурно тут;
Гуляли часто до півночі
В ніска, в пари, у лави, в жгут,
У памфиля, в візка і в кепа,
Кому ж із них була дотепа,
То в гроші грали всім листів.
Тут всі по волі забавлялись,
Пили, іграли, женихались.
Ніхто без діла не сидів.
10 Енеи один не веселився,
Йому немиле все було;
Йому Плутон та батько снився,
І пекло в голову ввійшло.
Оставивши своїх гуляти,
Пішов скрізь по полям шукати,
Щоб хто дорогу показав:
Куди до пекла мандровати,
Щоб розізнати, розпитати,
Бо в пекло стежки він не знав.
11 Ішов, ішов, аж з русих кудрів
В три ряди капав піт на ніс,
Як ось забачив щось і уздрів,
Густий пройшовши дуже ліс.
На ніжці курячій стояла
То хатка дуже обветшала,
І вся вертілася кругом;
Він, до тії прийшовши хати,
Хазяїна став викликати,
Прищурившися під вікном.
12 Еней стояв і дожидався,
Щоб вийшов з хати хто-небудь,
У двері стукав, добувався,
Хотів був хатку з ніжки спхнуть.
Як вийшла бабище старая,
Крива, горбатая, сухая,
Запліснявіла вся в шрамах;
Сіда, ряба, беззуба, коса,
Розхристана, простоволоса,
І як в намисті, вся в жовнах.
13 Еней, таку уздрівши цяцю,
Не знав із ляку де стояв;
І думав, що свою всю працю
Навіки тута потеряв.
Як ось до його підступила
Яга ся і заговорила,
Роззявивши свої уста:
"Гай, гай же, слихом послихати,
Анхизенка у віч видати,
А як забрів ти в сі міста?
14 Давно тебе я дожидаю
І думала, що вже пропав;
Я все дивлюсь та визираю,
Аж ось коли ти причвалав.
Мені вже розказали з неба,
Чого тобі пильненько треба, —
Отець твій був у мене тут".
Еней сьому подивовався
І баби сучої спитався:
Як відьму злую сю зовуть.
15 "Я Кумськая зовусь Сивилла,
Ясного Феба попадя,
При його храмі посіділа,
Давно живу на світі я!
При Шведчині я дівовала,
А татарва як набігала,
То вже я замужем була;
І першу сарану зазнаю;
Коли ж був трус, як ізгадаю,
То вся здригнусь, мовби мала.
16 На світі всячину я знаю,
Хоть нікуди і не хожу,
І людям в нужді помагаю,
І їм на звіздах ворожу:
Кому чи трясцю одігнати,
Од заушниць чи пошептати,
Або і волос ізігнать;
Шепчу — уроки проганяю,
Переполохи виливаю,
Гадюк умію замовлять.
17 Тепер ходімо лиш в каплицю,
Там Фебові ти поклонись
І обіщай йому телицю,
А послі гарно помолись.
Не пожалій лиш золотого
Для Феба світлого, ясного,
Та і мені що перекинь;
То ми тобі таки щось скажем,
А може, в пекло шлях покажем,
Іди, утрись і більш не слинь".
18 Прийшли в каплицю перед Феба,
Еней поклони бити став,
Щоб із блакитного Феб неба
Йому всю ласку показав.
Сивиллу тут замордовало,
І очі на лоб позганяло,
І дибом волос став сідий;
Клубком із рота піна билась;
Сама ж вся корчилась, кривилась,
Мов дух вселився в неї злий.
19 Тряслась, кректала, побивалась,
Як бубен, синя стала вся;
Упавши на землю, качалась,
У барлозі мов порося.
І чим Еней молився більше,
То все було Сивиллі гірше;
А послі, як перемоливсь,
З Сивилли тілько піт котився;
Еней же на неї дивився,
Дрижав од страху і трусивсь.
20 Сивилла трохи очуняла,
Отерла піну на губах;
І до Енея проворчала
Приказ од Феба в сих словах:
"Така богів Олимпських рада,
Що ти і вся твоя громада
Не будете по смерть в Риму;
Но що тебе там будуть знати,
Твоє імення вихваляти;
Но ти не радуйся сьому.
21 Іще ти вип'єш добру повну,
По всіх усюдах будеш ти;
І долю гірку, невгомонну
Готовсь свою не раз клясти.
Юнона ще не вдовольнилась,
Її злоба щоб окошилась
Хотя б на правнуках твоїх;
Но послі будеш жить по-панськи,
І люди всі твої троянські
Забудуть всіх сих бід своїх".
22 Еней похнюпивсь, дослухався,
Сивилла що йому верзла,
Стояв, за голову узявся,
Не по йому ся річ була.
"Трохи мене ти не морочиш,
Не розчовпу, що ти пророчиш, —
Еней Сивиллі говорив: —
Диявол знає, хто з вас бреше,
Трохи б мені було не легше,
Якби я Феба не просив.
23 Та вже що буде, те і буде,
А буде те, що бог нам дасть;
Не ангели — такії ж люди,
Колись нам треба всім пропасть.
До мене будь лиш ти ласкава,
Услужлива і нелукава,
Мене до батька поведи;
Я проходився б ради скуки
Побачити пекельні муки,
Ану, на звізди погляди.
24 Не перший я, та й не послідній,
Іду до пекла на поклон:
Орфей який уже негідний,
Та що ж йому зробив Плутон;
А Геркулес як увалився,
То так у пеклі розходився,
Що всіх чортяк порозганяв.
Ану! Черкнім — а для охоти
Тобі я дам на дві охвоти...
Та ну ж! скажи, щоб я вже знав".
25 "Огнем, як бачу, ти іграєш, —
Йому дала яга одвіт: —
Ти пекла, бачу, ще не знаєш,
Не мил тобі уже десь світ.
Не люблять в пеклі жартовати,
Повік тобі дадуться знати,
От тілько ніс туди посунь;
Тобі там буде не до чмиги,
Як піднесуть із отцом фиги,
То зараз вхопить тебе лунь.
26 Коли ж сю маєш ти охоту
У батька в пеклі побувать,
Мені дай зараз за роботу,
То я приймуся мусовать,
Як нам до пекла довалитись
І там на мертвих подивитись;
Ти знаєш — дурень не бере:
У нас хоть трохи хто тямущий,
Уміє жить по правді сущій,
То той, хоть з батька, то здере.
27 Поким же що, то ти послухай
Того, що я тобі скажу,
І голови собі не чухай...
Я в пекло стежку покажу:
В лісу великому, густому,
Непроходимому, пустому
Якеєсь дерево росте;
На нім кислиці не простії
Ростуть — як жар, всі золотії,
І деревце те не товсте.
28 Із дерева сього зломити
Ти мусиш гільку хоть одну;
Без неї бо ні підступити
Не можна перед сатану;
Без гільки і назад не будеш
І душу з тілом ти погубиш,
Плутон тебе закабалить.
Іди ж, та пильно приглядайся,
На всі чотири озирайся,
Де деревце те заблищить.
29 Зломивши ж, зараз убирайся,
Якмога швидше утікай;
Не становись, не оглядайся
І уха чим позатикай;
Хоть будуть голоса кричати,
Щоб ти оглянувся, прохати,
Гляди, не озирайсь, біжи.
Вони, щоб тілько погубити,
То будуть все тебе манити;
От тут себе ти покажи".
30 Я га тут чортзна-де дівалась,
Еней остався тілько сам,
Йому все яблуня здавалась,
Покою не було очам;
Шукать її Еней попхався,
Втомивсь, засапавсь, спотикався,
Поки прийшов під темний ліс;
Коловсь сердешний об тернину,
Пошарпався весь об шипшину,
Було таке, що рачки ліз.
31 Сей ліс густий був несказанно,
І сумно все в йому було;
Щось вило там безперестанно
І страшним голосом ревло;
Еней, молитву прочитавши
І шапку цупко підв'язавши,
В лісную гущу і пішов,
Ішов і утомивсь чимало,
І надворі тогді смеркало,
А яблуні ще не знайшов.
32 Уже він начинав боятись,
На всі чотири озиратись;
Трусивсь, та нікуди діватись,
Далеко тяжко в ліс забравсь;
А гірше ще його злякало,
Як щось у очах засіяло,
От тут-то берега пустивсь;
А послі дуже удивився,
Як під кислицей опинився, —
За гільку зараз ухвативсь.
33 І не подумавши німало,
Нап'явсь, за гілечку смикнув,
Аж дерево те затріщало,
І зараз гільку одчахнув.
І дав чимдуж із лісу драла,
Що аж земля під ним дрижала,
Біг так, що сам себе не чув;
Біг швидко, не остановлявся,
Увесь об колючки подрався;
Як чорт, у реп'яхах ввесь був.
34 Прибіг к троянцям, утомився
І оддихати простягнувсь;
Як хлюща, потом ввесь облився,
Трохи-трохи не захлебнувсь.
Звелів з бичні волів пригнати,
Цапів з вівцями припасати,
Плутону в жертву принести,
І всім богам, що пеклом правлять
І грішних тормошать і давлять,
Щоб гніву їм не навести.
35 Як тілько темна та пахмурна
Із неба зслизла чорна ніч;
Година ж стала балагурна,
Як звізди повтікали пріч;
Троянці всі заворушились,
Завештались, закамешились
На жертву приганять биків;
Дяки з попами позбирались,
Зовсім служити всі прибрались,
Огонь розкладений горів.
36 Піп зараз взяв вола за роги
І в лоб обухом зацідив,
І взявши голову між ноги,
Ніж в черево і засадив;
І виняв тельбухи з кишками,
Розклав гарненько їх рядами
І пильно кендюх розглядав;
Енею послі божу волю
І всім троянцям добру долю,
Мов по звіздам, все віщовав.
37 Як тут з скотиною возились
І харамаркали дяки,
Як вівці і цапи дрочились,
В різницях мов ревли бики;
Сивилла тут де не взялася,
Запінилася і тряслася,
І галас зараз підняла:
"К чортам ви швидче всі ізгиньте,
Мене з Енеєм тут покиньте,
Не ждіть, щоб тришия дала.
38 А ти, — мовляла ко Енею: —
Моторний, смілий молодець,
Прощайся з юрбою своєю,
Ходім лиш в пекло — там отець
Нас твій давно вже дожидає
І, може, без тебе скучає.
Ану, пора чимчиковать.
Возьми на плечі з хлібом клунок;
Нехай йому лихий прасунок,
Як голодом нам помирать.
39 Не йди в дорогу без запасу,
Бо хвіст од голоду надмеш;
І де-где инчого ти часу
І крихти хліба не найдеш;
Я в пекло стежку протоптала,
Я там не раз, не два бувала,
Я знаю тамошній народ;
Дорожки всі, всі уголочки,
Всі закоморочки, куточки,
Уже не первий знаю год".
40 Еней в сю путь якраз зібрався,
Шкапові чоботи набув,
Підтикався, підперезався
І пояс цупко підтягнув;
А в руки добру взяв дрючину,
Обороняти злу личину,
Як лучиться де од собак.
А послі за руки взялися,
Прямцем до пекла поплелися,
Пішли на прощу до чортяк.
41 Тепер же думаю, гадаю,
Трохи не годі і писать;
Ізроду пекла я не знаю,
Нездатний, далебі, брехать;
Хіба, читателі, пождіте,
Вгамуйтесь трохи, не галіте,
Піду я до людей старих;
Щоб їх о пеклі розпитати
І попрошу їх розказати,
Що чули од дідів своїх.
42 Виргилій же, нехай царствує,
Розумненький був чоловік,
Нехай не вадить, як не чує,
Та в давній дуже жив він вік.
Не так тепер і в пеклі стало,
Як в старину колись бувало
І як покійник написав;
Я, може, що-небудь прибавлю;
Переміню і що оставлю,
Писну — як од старих чував.
43 Еней з Сивиллою хватались,
До пекла швидче щоб прийти,
І дуже пильно приглядались,
До пекла двері як найти.
Як ось перед якуюсь гору
Прийшли, і в ній велику нору
Знайшли і вскочили туди.
Пішли під землю темнотою,
Еней все щупався рукою,
Щоб не ввалитися куди.
44 Ся улиця вела у пекло,
Була вонюча і грязна;
У ній і вдень було, мов смеркло,
Од диму вся була чадна;
Жила з сестрою тут Дрімота,
Сестра же звалася Зівота,
Поклон сі перші оддали
Тімасі нашому Енею
З його старою попадею —
І послі далі повели.
45 А потім Смерть до артикулу
Ім воздала косою честь,
Наперед стоя калавуру,
Який у її мосці єсть:
Чума, война, харцизтво, холод,
Короста, трясця, парші, голод;
За сими ж тут стояли в ряд:
Холера, шолуді, бешиха
І всі мирянські, знаєш, лиха,
Що нас без милости морять.
46 Іще ж не все тут окошилось,
Іще брела ватага лих:
За смертію слідом валилось
Жінок, свекрух і мачух злих.
Відчими йшли, тесті-скуп'яги,
Зяті і свояки-мотяги,
Сердиті шурини, брати,
Зовиці, невістки, ятровки —
Що все гризуться без умовки —
І всякі тут були кати.
47 Якіїсь злидні ще стояли,
Жовали все в зубах папір,
В руках каламарі держали,
За уха настромляли пір.
Се все десятські та соцькії,
Начальники, п'явки людськії
І всі прокляті писарі;
Ісправники все ваканцьові,
Судді і стряпчі безтолкові,
Повірені, секретарі.
48 За сими йшли святі понури,
Що не дивились і на світ,
Смиренної були натури,
Складали руки на живіт;
Умильно богу все молились,
На тиждень днів по три пестились
І вслух не лаяли людей;
На чотках мир пересуждали
І вдень ніколи не гуляли,
Вночі ж було не без гостей.
49 Насупротив сих окаянниць
Квартал був цілий волоцюг,
Моргух, мандрьох, ярижниць, п'яниць
І бахурів на цілий плуг;
З бстриженими головами,
З підрізаними пеленами,
Стояли хльорки наголо.
І панночок фільтіфікетних,
Лакеїв гарних і дотепних,
Багацько дуже щось було.
50 І молодиці молоденькі,
Що вийшли заміж за старих,
Що всякий час були раденькі
Потішить парнів молодих;
І ті тут молодці стояли,
Що недотепним помагали
Для них сімейку розплодить;
А діти гуртові кричали,
Своїх паньматок проклинали,
Що не дали на світі жить.
51 Еней хоть сильно тут дивився
Такій великій новині,
Та вже од страху так трусився,
Мов сидя охляп на коні.
Побачивши ж іще іздалі,
Які там дива плазовали,
Кругом, куди ні поглядиш,
Злякавсь, к Сивиллі прихилився.
Хватавсь за дергу і тулився,
Мов од кота в коморі миш.
52 Сивилла в дальший путь таскала,
Не баскаличивсь би та йшов;
І так швиденько поспішала,
Еней не чув аж підошов,
Хватаючися за ягою;
Як ось уздріли пред собою
Чрез річку в пекло перевіз.
Ся річка Стиксом називалась,
Сюди ватага душ збиралась,
Щоб хто на той бік перевіз.
53 І перевізчик тут явився,
Як циган, смуглой цери був,
Од сонця ввесь він попалився
І губи, як арап, оддув;
Очища в лоб позападали,
Сметаною позапливали,
А голова вся в ковтунах;
Із рота слина все котилась,
Як повстка, борода скомшилась,
Всім задавав собою страх.
54 Сорочка, зв'язана узлами,
Держалась всилу на плечах,
Попричепляна мотузками,
Як решето, була в дірках;
Замазана була на палець,
Засалена, аж капав смалець,
Обутий в драні постоли;
Із дір онучі волочились,
Зовсім, хоть вижми, помочились,
Пошарпані штани були.
55 За пояс лико одвічало,
На йому висів гаманець;
Тютюн, і люлька, і кресало,
Лежали губка, кремінець.
Хароном перевізник звався,
Собою дуже величався,
Бо і не в шутку був божок:
З крючком весельцем погрібався.
По Стиксові, як стрілка, мчався,
Був човен легкий, як пушок.
56 На ярмарку як слобожане
Або на красному торгу
До риби товпляться миряне,
Було на сьому так лугу.
Душа товкала душу в боки
І скреготали, мов сороки;
Той пхавсь, той сунувсь, инчий ліз;
Всі м'ялися, перебирались,
Кричали, спорили і рвались,
І всяк хотів, його щоб віз.
57 Як гуща в сирівці іграє,
Шиплять, як кваснуть, буряки,
Як против сонця рій гуляє,
Гули сі так небораки,
Харона, плачучи, прохали,
До його руки простягали,
Щоб взяв з собою на каюк;
Но сей того плачу байдуже,
На просьби уважав не дуже:
Злий з сина був старий дундук.
58 І знай, що все веслом махає
І в морду тиче хоч кому,
Од каюка всіх одганяє,
А по вибору своєму
Потрошечку в човен сажає,
І зараз човен одпихає,
На другий перевозить бік;
Кого не візьме, як затнеться,
Тому сидіти доведеться,
Гляди — і цілий, може, вік.
59 Еней в кагал сей як убрався,
Щоб зближитися к порому;
То з Палінуром повстрічався,
Штурмановав що при йому.
Тут Палінур пред ним заплакав,
Про долю злу свою балакав,
Що через річку не везуть;
Но баба зараз розлучила,
Енею в батька загвоздила,
Щоб довго не базікав тут.
60 Попхались к берегу поближче,
Прийшли на самий перевіз,
Де засмальцьований дідище
Вередовав, як в греблі біс;
Кричав буцімто навіжений,
І кобенив народ хрещений,
Як водиться в шиньках у нас;
Досталось родичам сердешним,
Не дуже лаяв словом гречним,
Нехай же зносять в добрий час.
61 Харон, таких гостей уздрівши,
Оскілками на їх дививсь,
Як бик скажений заревівши,
Запінивсь дуже і озливсь:
"Відкіль такії се мандрьохи,
І так уже вас тут не трохи,
Якого чорта ви прийшли?
Вас треба хати холодити!
Вас треба так опроводити,
Щоб ви і місця не найшли.
62 Геть, преч, вбирайтесь відсіль к чорту,
Я вам потилишника дам;
Поб'ю всю пику, зуби, морду,
Аж не пізна вас дідько сам;
Ійон же як захрабровали,
Живі сюди примандровали,
Бач, гиряві, чого хотять!
Не дуже я на вас покваплюсь,
Тут з мертвими ось не управлюсь,
Що так над шиєю стоять".
63 Сивилла бачить, що не шутка,
Бо дуже сердиться Харон;
Еней же був собі плохутка;
Дала стариганю поклон:
"Та ну, на нас лиш придивися, —
Сказала, — дуже не гнівися,
Не сами ми прийшли сюди;
Хіба ж мене ти не пізнаєш,
Що так кричиш, на нас гукаєш —
Оце невидані біди!
64 Ось глянься, що оце такеє!
Утихомирся, не бурчи;
Ось деревце, бач, золотеє,
Тепер же, коли хоч, мовчи".
Потім все дрібно розказала,
Кого до пекла провожала,
До кого, як, про що, за чим.
Харон же зараз схаменувся,
Разів з чотири погребнувся
І з каючком причалив к ним.
65 Еней з Сивиллою своєю
Не мішкавши в човен ввійшли;
Кальною річкою сією
На той бік в пекло поплили;
Вода в розколини лилася,
Що аж Сивилла піднялася,
Еней боявсь, щоб не втонуть,
Но пан Харон наш потрудився,
На той бік так перехопився,
Що нільзя оком ізмигнуть.
66 Приставши, висадив на землю;
Взяв пів-алтина за труди,
За працьовиту свою греблю,
І ще сказав, іти куди.
Пройшовши відсіль гонів з двоє,
Побравшись за руки обоє,
Побачили, що ось лежав
У бур'яні бровко муругий,
Три голови мав пес сей мурий,
Він на Енея загарчав.
67 Загавкав грізно в три язики,
Уже був кинувсь і кусать,
Еней підняв тут крик великий,
Хотів чимдуж назад втікать.
Аж баба хліб бровку шпурнула
І горло глевтяком заткнула,
То він за кормом і погнавсь;
Еней же з бабою старою,
То сяк, то так, попід рукою,
Тихенько од бровка убравсь.
68 Тепер Еней убрався в пекло,
Прийшов зовсім на инчий світ;
Там все поблідло і поблекло,
Нема ні місяця, ні звізд,
Там тілько тумани великі,
Там чутні жалобниї крики,
Там мука грішним не мала.
Еней з Сивиллою гляділи,
Якії муки тут терпіли,
Якая кара всім була.
69 Смола там в пеклі клекотіла
І грілася все в казанах,
Живиця, сірка, нефть кипіла;
Палав огонь, великий страх!
В смолі сій грішники сиділи
І на огні пеклись, горіли.
Хто, як, за віщо заслужив.
Пером не можна написати,
Не можна і в казках сказати.,
Яких було багацько див!
70 Панів за те там мордовали
І жарили зо всіх боків,
Що людям льготи не давали
І ставили їх за скотів.
За те вони дрова возили,
В болотах очерет косили,
Носили в пекло на підпал.
Чорти за ними приглядали,
Залізним пруттям підганяли,
Коли який з них приставав.
71 Огненним пруттям оддирали
Кругом на спину і живіт,
Себе що сами убивали,
Яким остив наш білий світ.
Гарячим дьогтем заливали,
Ножами під боки штрикали,
Щоб не хапались умирать.
Робили розниї їм муки,
Товкли у мужчирях їм руки,
Не важились щоб убивать.
72 Багатим та скупим вливали
Розтопленеє срібло в рот,
А брехунів там заставляли
Лизать гарячих сковород;
Які ж ізроду не .женились,
Та по чужим куткам живились,
Такі повішані на крюк,
Зачеплені за теє тіло,
На світі що грішило сміло
І не боялося сих мук.
73 Всім старшинам тут без розбору,
Панам, підпанкам і слугам
Давали в пеклі добру хльору,
Всім по заслузі, як котам.
Тут всякиї були цехмистри,
І ратмани, і бургомистри,
Судді, підсудки, писарі,
Які по правді не судили
Та тілько грошики лупили
І одбирали хабарі.
74 І всі розумні филозопи,
Що в світі вчились мудровать;
Ченці, попи і крутопопи,
Мирян щоб знали научать;
Щоб не ганялись за гривнями,
Щоб не возились з попадями,
Та знали церков щоб одну;
Ксьондзи до баб щоб не іржали,
А мудрі звізд щоб не знімали —
Були в огні на самім дну.
75 Жінок своїх що не держали
В руках, а волю їм давали,
По весіллях їх одпускали,
Щоб часто в приданках були
І до півночі там гуляли,
І в гречку деколи скакали,
Такі сиділи всі в шапках,
І з превеликими рогами,
З зажмуреними всі очами,
В кип'ячих сіркой казанах.
76 Батьки, які синів не вчили,
А гладили по головах,
І тілько знай що їх хвалили,
Кипіли в нефті в казанах;
Що через їх синки в ледащо
Пустилися, пішли в нінащо,
А послі чубили батьків,
І всею силою бажали,
Батьки щоб швидче умирали,
Щоб їм принятись до замків.
77 І ті були там лагоминці,
Піддурювали що дівок,
Що в вікна дрались по драбинці
Під темний, тихий вечерок;
Що будуть сватать їх, брехали,
Підманювали, улещали,
Поки добрались до кінця;
Поки дівки од перечосу
До самого товстіли носу,
Що сором послі до вінця.
78 Були там купчики проворні,
Що їздили по ярмаркам,
І на аршинець на підборний
Поганий продавали крам.
Тут всякії були пронози,
Перекупки і шмаровози,
Жиди, міняйли, шинькарі.
І ті, що фиги-миги возять,
Що в боклагах гарячий носять,
Там всі пеклися крамарі.
79 Паливоди і волоцюги,
Всі зводники і всі плути;
Ярижники і всі п'янюги,'
Обманщики і всі моти,
Всі ворожбити, чародії,
Всі гайдамаки, всі злодії,
Шевці, кравці і ковалі;
Цехи: різницький, коновальський,
Кушнірський, ткацький, шаповальський
Кипіли в пеклі всі в смолі.
80 Там всі невірні і христьяне,
Були пани і мужики,
Була там шляхта і міщане.
І молоді, і старики;
Були багаті і убогі,
Прямі були і кривоногі,
Були видющі і сліпі,
Були і штатські, і воєнні,
Були і панські, і казенні,
Були миряне і попи.
81 Гай! гай! та нігде правди діти,
Брехня ж наробить лиха більш;
Сиділи там скучні піїти,
Писарчуки поганих вірш,
Великії терпіли муки,
їм зв'язані були і руки,
Мов у татар терпіли плін.
От так і наш брат попадеться,
Що пише, не остережеться,
Який же втерпить його хрін!
82 Якусь особу мацапуру
Там шкварили на шашлику,
Гарячу мідь лили за шкуру
І розпинали на бику.
Натуру мав він дуже бридку,
Кривив душею для прибитку,
Чужеє оддавав в печать;
Без сорома, без бога бувши
І восьму заповідь забувши,
Чужим пустився промишлять.
83 Еней як відсіль відступився
І далі трохи одійшов,
То на другеє нахопився,
Жіночу муку тут найшов.
В другім зовсім сих каравані
Піджарьовали, як у бані,
Що аж кричали на чім світ;
Оці то галас ісправляли,
Гарчали, вили і пищали,
Після куті мов на живіт.
84 Дівки, баби і молодиці
Кляли себе і ввесь свій рід,
Кляли всі жарти, вечерниці,
Кляли і жизнь, і білий світ;
За те їм так там задавали,
Що через міру мудровали
І верховодили над всім;
Хоть чоловік і не онеє,
Коли же жінці, бачиш, теє,
То треба угодити їй.
85 Були там чесні постомолки,
Що знали весь святий закон,
Молилися без остановки
І били сот по п'ять поклон,
Як в церкві між людьми стояли,
І головами все хитали,
Як же були на самоті,
То молитовники ховали,
Казились, бігали, скакали
І гірше дещо в темноті.
86 Були і тії там панянки,
Що наряжались на показ;
Мандрьохи, хльорки і діптянки,
Що продають себе на час.
Сі в сірці і в смолі кипіли
За те, що жирно дуже їли
І що їх не страшив і піст;
Що все прикушовали губи,
І скалили біленькі зуби,
І дуже волочили хвіст.
87 Пеклись тут гарні молодиці,
Аж жаль було на них глядіть,
Чорняві, повні, милолиці;
І сі тут мусили кипіть,
Що замуж за старих ходили
І мишаком їх поморили,
Щоб послі гарно погулять
І з парубками поводитись,
На світі весело нажитись
І не голодним умирать.
88 Якіїсь мучились там птахи
З куделями на головах;
Се чесниї, не потіпахи,
Були тендітні при людях;
А без людей — не можна знати
Себе чим мали забавляти,
Про те лиш знали до дверей.
Ім тяжко в пеклі докоряли,
Смоли на щоки наліпляли,
Щоб не дурили так людей.
89 Бо щоки терли манією,
А блейвасом і ніс, і лоб,
Щоб краскою, хоть не своєю,
Причаровать к собі кого б;
Із ріпи підставляли зуби,
Я лозили все смальцем губи,
Щоб підвести на гріх людей;
Пиндючили якіїсь бочки,
Мостили в пазусі платочки,
В которих не було грудей.
90 За сими по ряду шкварчали
В розпалених сковородах
Старі баби, що все ворчали,
Базікали по всіх ділах;
Все тілько старину хвалили,
А молодих товкли та били,
Не думали ж, які були,
Іще як сами дівовали
Та з хлопцями як гарцювали,
Та й по дитинці привели.
91 Відьом же тут колесовали
І всіх шептух і ворожок,
Там жили з них чорти мотали
І без витушки на клубок;
На припічках щоб не орали,
У комини щоб не літали,
Не їздили б на упирях;
І щоб дощу не продавали,
Вночі людей щоб не лякали,
Не ворожили б на бобах.
92 А зводницям таке робили,
Що цур йому вже і казать,
На гріх дівок що підводили
І сим учились промишлять;
Жінок од чоловіків крали
І волоцюгам помагали
Рогами людський лоб квічать;
Щоб не своїм не торговали,
Того б на одкуп не давали,
Що треба про запас держать.
93 Еней там бачив щось немало
Кип'ящих мучениць в смолі,
Як з кабанів топилось сало,
Так шкварилися сі в огні;
Були і світські, і черниці,
Були дівки і молодиці,
Були і паньї, й панночки;
Були в свитках, були в охвотах,
Були в дульєтах і в капотах,
Були всі грішні жіночки.
94 Но се були все осуждені,
Які померли не тепер;
Без суду ж не палив пекельний
Огонь, недавно хто умер;
Сі всі були в другім загоні,
Якби лошата або коні,
Не знали попадуть куда;
Еней, на перших подивившись
І о бідах їх пожурившись,
Пішов в другії ворота.
95 Еней, ввійшовши в сю кошару,
Побачив там багацько душ,
Вмішавшися між сю отару,
Як між гадюки чорний уж.
Тут розні душі похожали,
Все думали та все гадали,
Куди-то за гріхи їх впруть.
Чи в рай їх пустять веселитись,
Чи, може, в пекло пошмалитись
І за гріхи їм носа втруть.
96 Було їм вільно розмовляти
Про всякії свої діла,
І думати, і мізковати —
Яка душа, де, як жила;
Багатий тут на смерть гнівився,
Що він з грішми не розлічився,
Кому і кілько треба дать;
Скупий же тосковав, нудився,
Що він на світі не нажився
І що не вспів і погулять.
97 Сутяга толковав укази,
І що то значить наш Статут;
Розказовав свої прокази,
На світі що робив сей плут.
Мудрець же физику провадив,
І толковав якихсь монадів,
І думав, відкіль взявся світ?
А мартопляс кричав, сміявся,
Розказовав і дивовався,
Як добре знав жінок дурить.
98 Суддя там признавався сміло,
Що з гудзиками за мундир
Таке переоначив діло,
Що, може б, навістив Сибір;
Та смерть ізбавила косою,
Що кат легенькою рукою
Плечей йому не покропив.
А лікар скрізь ходив з ланцетом,
З слабительним і спермацетом
І чванивсь, як людей морив.
99 Ласощохлисти похожали,
Всі фертики і паничі,
На пальцях ногтики кусали,
Розприндившись, як павичі;
Все очі вгору піднімали,
По світу нашому вздихали,
Що рано їх побрала смерть;
Що трохи слави учинили,
Не всіх на світі подурили,
Не всім успіли морду втерть.
100 Моти, картьожники, п'янюги
І весь проворний чесний род;
Лакеї, конюхи і слуги,
Всі кухарі і скороход,
Побравшись за руки, ходили
І все о плутнях говорили,
Які робили, як жили,
Як паней і панів дурили,
Як по шиньках вночі ходили
І як з кишень платки тягли.
101 Там придзигльованки журились,
Що нікому вже підморгнуть,
За ними більш не волочились,
Тут їх заклекотіла путь;
Баби тут більш не ворожили
І простодушних не дурили.
Які ж дівок охочі бить,
Зубами з серця скреготали,
Що наймички їх не вважали
І не хотіли їм годить.
102 Еней уздрів свою Дидону,
Ошмалену, мов головня,
Якраз по нашому закону
Пред нею шапочку ізняв:
"Здорова! — глянь... де ти взялася?
І ти, сердешна, приплелася
Із Карфагени аж сюди?
Якого біса ти спеклася,
Хіба на світі нажилася?
Чорт мав тобі десь і стида.
103 Така смачная молодиця,
І глянь! умерла залюбки...
Рум'яна, повна, білолиця,
Хто гляне, то лизне губки;
Тепер з тебе яка утіха?
Ніхто не гляне і для сміха,
Навік тепер пропала ти!
Я, далебі, в тім не виною,
Що так роз'їхався з тобою,
Мені приказано втекти.
104 Тепер же, коли хоч, злигаймось
І нумо жить так, як жили,
Тут закурім, заженихаймось,
Не розлучаймось ніколи;
Ходи, тебе я помилую,
Прижму до серця — поцілую..."
Йому ж: Дидона наодріз
Сказала: "К чорту убирайся,
На мене більш не женихайся...
Не лізь! Бо розіб'ю і ніс!"
105 Сказавши, чортзна-де пропала,
Еней не знав, що і робить.
Коли б яга не закричала,
Що довго годі говорить,
То, може б, там і застоявся
І, може, той пори дождався,
Щоб хто і ребра полічив:
Щоб з вдовами не женихався,
Над мертвими не наглумлявся,
Жінок любов'ю не морив.
106 Еней з Сивиллою попхався
В пекельную подалі глуш;
Як на дорозі повстрічався
З громадою знакомих душ.
Тут всі з Енеєм обнімались,
Чоломкались і ціловались,
Побачивши князька свого;
Тут всяк сміявся, реготався,
Еней до всіх їх доглядався,
Знайшов з троянців ось кого:
107 Педька, Терешка, Шеліфона,
Панька, Охріма і Харка,
Леська, Олешка і Сізьона,
Пархомаї їська і Феська,
Стецька, Ониська, Опанаса,
Свирида, Лазаря, Тараса,
Були Денис, Остап, Овсій
І всі троянці, що втопились,
Як на човнах з ним волочились,
Тут був Вернигора Мусій.
108 Жидівська школа завелася,
Великий крик всі підняли,
І реготня де не взялася,
Тут всяку всячину верзли;
Згадали чорт знає колишнє,
Балакали уже і лишнє,
І сам Еней тут розходивсь;
Щось балагурили довгенько,
Хоть ізійшлися і раненько,
Та пан Еней наш опізнивсь.
109 Сивиллі се не показалось,
Що так пахолок застоявсь,
Що дитятко так розбрехалось,
Уже і о світі не знавсь;
На його грізно закричала,
Залаяла, запорощала,
Що аж Еней ввесь затрусивсь.
Троянці также всі здригнули
І врозтич, хто куди, махнули,
Еней за бабою пустивсь.
110 Ішли, і як би не збрехати,
Трохи не з пару добрих гін,
Як ось побачили і хати,
І ввесь Плутонів царський дім.
Сивилла пальцем указала
І так Енеєві сказала:
"Ось тут і пан Плутон живе
Із Прозерпиною своєю,
До їх-то на поклон з гіллею
Тепер я поведу тебе".
111 І тілько що прийшли к воротам
І в двір пустилися чвалать,
Як баба бридка, криворота:
"Хто йде?" — їх стала окликать.
Мерзенне чудо се стояло
І било під двором в клепало,
Як в панських водиться дворах;
Обмотана вся ланцюгами,
Гадюки вилися клубками
На голові і на плечах.
112 Вона без всякого обману
І щиро без обиняків
Робила грішним добру шану,
Ремнями драла, мов биків;
Кусала, гризла, бичовала,
Кришила, шкварила, щипала,
Топтала, дряпала, пекла,
Порола, корчила, пиляла,
Вертіла, рвала, шпиговала
І кров із тіла їх пила.
113 Еней, бідняжка, ізлякався
І ввесь, як крейда, побілів,
І зараз у яги спитався,
Хто їй так мучити велів?
Вона йому все розказала
Так, як сама здорова знала,
Що в пеклі є суддя Еак;
Хоть він на смерть не осуждає,
Та мучити повеліває,
І як звелить — і мучать так.
114 Ворота сами одчинились,
Не смів ніхто їх задержать,
Еней з Сивиллою пустились,
Щоб Прозерпині честь оддать.
І піднести їй на болячку
Ту суто золоту гіллячку,
Що сильно так вона бажа.
Но к ній Енея не пустили,
Прогнали, трохи і не били,
Бо хиріла їх госпожа.
115 А далі вперлися в будинки
Підземного сього царя,
Ні гич, ні гариля пилинки,
Було все чисто, як зоря;
Цвяховані були там стіни
І вікна всі з морської піни;
Шумиха, оливо, свинець,
Блищали міді там і криці,
Всі убрані були світлиці;
По правді, панський був дворець.
116 Еней з ягою розглядали
Всі дива там, які були,
Роти свої пороззявляли
І очі на лоби п'яли;
Проміж собою все зглядались —
Всьому дивились, осміхались,
Еней то цмокав, то свистав.
От тут-то душі ликовали,
Що праведно в миру живали,
Еней і сих тут навіщав.
117 Сиділи, руки поскладавши,
Для них все празники були;
Люльки курили, полягавши,
Або горілочку пили,
Не тютюнкову і не пінну,
Но третьопробну, перегінну,
Настояную на бодян;
Під челюстями запікану,
І з ганусом, і до калгану,
В ній був і перець, і шапран.
118 І ласощі все тілько їли,
Сластьони, коржики, стовпці,
Варенички пшеничні, білі,
Пухкі з кав'яром буханці;
Часник, рогіз, паслін, кислиці,
Козельці, терн, глід, полуниці,
Крутиї яйця з сирівцем;
І дуже вкусную яєшню,
Якусь німецьку, не тутешню,
А запивали все пивцем.
119 Велике тут було роздолля
Тому, хто праведно живе,
Так, як велике безголов'я
Тому, хто грішну жизнь веде;
Хто мав к чому яку охоту,
Тут утішався тим до поту;
Тут чистий був розгардіяш:
Лежи, спи, їж, пий, веселися,
Кричи, мовчи, співай, крутися;
Рубайсь — так і дадуть палаш.
120 Ні чванились, ні величались,
Ніхто не знав тут мудровать,
Крий боже, щоб ні догадались
Брат з брата в чім покепковать;
Ні сердилися, ні гнівились,
Ні лаялися і не бились,
А всі жили тут люб'язно;
Тут всякий гласно женихався.
Ревнивих ябед не боявся,
Було вобще все за одно.
121 Ні холодно було, ні душно,
А саме так, як в сіряках,
І весело, і так не скучно,
На великодних як святках;
Коли кому що захотілось,
То тут як з неба і вродилось,
От так-то добрі тут жили.
Еней, се зрівши, дивовався
І тут яги своєй спитався,
Які се праведні були?
122 "Не думай, щоб були чиновні, —
Сивилла сей дала одвіт, —
Або що грошей скрині повні,
Або в яких товстий живіт;
Не ті се, що в цвітних жупанах,
В карамзинах або сап'янах;
Не ті ж, що з книгами в руках,
Не рицарі, не розбишаки;
Не ті се, що кричать: "І паки",
Не ті, що в золотих шапках.
123 Се бідні нищі навіжені
Що дурнями зчисляли їх
Старці хромі сліпорождені
З яких був людський глум і сміх
Се що з порожніми сумками
Жили голодні під тинами,
Собак дражнили по дворах,
Се ті, що біг дасть получали,
Се ті, яких випроважали
В потилюцю і по плечах.
124 Се вдови бідні, безпомощні,
Яким приюту не було;
Се діви чесні, непорочні
Яким спідниці не дуло;
Се що без родичів остались...
І сиротами називались,
А послі вбгались і в оклад;
Се що проценту не лупили,
Що людям помагать любили,
Хто чим багат, то тим і рад.
125 Тут также старшина правдива,
Бувають всякії пани;
Но тілько трохи сього дива,
Не квапляться на се вони!
Бувають військові, значкові,
І сотники, і бунчукові,
Які правдиву жизнь вели;
Тут люде всякого завіту,
По білому єсть кілько світу,
Которі праведно жили".
126 "Скажи ж, моя голубко сиза, —
Іще Еней яги спитав. —
Чом батька я свого Анхиза
І досі в вічі не видав?
Ні з грішними, ні у Плутона,
Хіба йому нема закона,
Куди його щоб засадить?"
"Він божої, — сказала, — крові,
І по Венериній любові,
Де схоче, буде там і жить".
127 Базікавши, зійшли на гору,
На землю сіли оддихать,
І, попотівши саме впору,
Тут принялися розглядать,
Анхиза щоб не прогуляти,
Обридло-бо і так шукати;
Анхиз же був тогді внизу,
І, похожавши по долині,
Об миленькій своїй дитині
Водив по мізку коверзу.
128 Як глядь на гору ненароком,
І там свого синка уздрів,
Побіг старий не просто — боком
І ввесь од радости згорів.
Хватавсь з синком поговорити,
О всіх спитатись, розпросити
І повидатись хоть часок;
Енеєчка свого обняти,
По-батьківській поціловати,
Його почути голосок.
129 "Здоров, синашу, ма дитятко! —
Анхиз Енеєві сказав. —
Чи се ж тобі таки не стидно,
Що довго я тебе тут ждав?
Ходім лишень к моїй господі,
Та поговорим на свободі,
За тебе будем мірковать".
Еней стояв так, мов дубина,
Котилась з рота тілько слина,
Не смів мертвця поціловать.
130 Анхиз, сю бачивши причину,
Чого синочок сумовав,
І сам хотів обнять дитину —
Та ба! уже не в ту попав;
Принявсь його щоб научати
І тайности йому сказати,
Який Енеїв буде плід,
Якії діти будуть жваві,
На світі зроблять скілько слави,
Яким то хлопцям буде дід.
131 Тогді-то в пеклі вечерниці
Лучились, бачиш, як на те,
Були дівки та молодиці
І там робили не пусте:
У ворона собі іграли,
Весільних пісеньок співали,
Співали тут і колядок;
Палили клоччя, ворожили,
По спині лещатами били,
Загадовали загадок.
132 Тут заплітали джерегелі,
Дробушечки на головах;
Скакали по полу вегері,
В тісної баби по лавках;
А в комин сужених питали,
У хатніх вікон підслухали,
Ходили в північ по пусткам;
До свічки ложечки палили,
Щетину із свині шмалили
Або жмурились по куткам.
133 Сюди привів Анхиз Енея
І між дівок сих посадив;
Як неука і дуралея,
Принять до гурту їх просив;
І щоб обом їм услужили,
Як знають, так поворожили,
Що стрінеться з його синком:
Чи він хоть трохи уродливий,
К чому і як Еней щасливий,
Щоб всіх спитались ворожок.
134 Одна дівча була гостренька
І саме ухо прехихе,
Швидка, гнучка, хвистка, порскенька,
Було з диявола лихе.
Вона тут тілько і робила,
Що всім гадала, ворожила,
Могуща В ділі тім була;
Чи брехеньки які сточити,
Кому імення приложити,
То так якраз і додала.
135 Призвідця зараз ся шептуха
І примостилась к старику,
Йому шепнула біля уха
І завела з ним річ таку:
"Ось я синкові загадаю,
Поворожу і попитаю,
Йому що буде, розкажу;
Я ворожбу такую знаю,
Хоть що, по правді одгадаю,
І вже ніколи не збрешу".
136 І зараз в горщечок наклала
Відьомських разних-всяких трав,
Які на Костянтина рвала,
І те гніздо, що ремез клав:
Васильки, папороть, шевлію,
Петрів батіг і конвалію,
Любисток, просерень, чебрець;
І все се налила водою
Погожею, непочатою,
Сказавши скількось і словець.
137 Горщок сей черепком накрила,
Поставила його на жар,
І тут Енея присадила,
Щоб огоньок він роздував;
Як розігрілось, зашипіло,
Запарилось, заклекотіло,
Ворочалося зверху вниз;
Еней наш насторочив уха,
Мов чоловічий голос слуха,
Те чує і старий Анхиз.
138 Як стали роздувать пильніше,
Горщок той дужче клекотав,
Почули голос виразніше,
І він Енею так сказав:
"Енею годі вже журитись,
Од його має розплодитись
Великий і завзятий рід;
Всім світом буде управляти,
По всіх усюдах воювати,
Підверне всіх собі під спід.
139 І Римськії поставить стіни,
В них буде жити, як в раю;
Великі зробить переміни
Во всім окружнім там краю;
Там буде жить та поживати,
Покіль не будуть ціловати
Ноги чиєїсь постола...
Но відсіль час тобі вбираться
І з панотцем своїм прощаться,
Щоб голова тут не лягла".
140 Сього Анхизу не бажалось,
Щоб попрощатися з синком,
І в голову йому не клалось,
Щоб з ним так бачитись мельком.
Та ба! вже нічим пособити,
Енея треба відпустити,
Із пекла вивести на світ.
Прощалися і обнімались,
Слізьми гіркими обливались —
Анхиз кричав, як в марті кіт.
141 Еней з Сивиллою старою
Із пекла бігли напростець;
Синок ворочав головою,
Поки аж не сховавсь отець;
Прийшов к троянцям помаленьку
І крався нишком, потихеньку,
Де їм велів себе пождать.
Троянці покотом лежали
І на дозвіллі добре спали —
Еней і сам уклався спать.