1
Здесь некогда была кулинария...
Чтоб мог бы перехожий человек
себе купить тарелку винегрета,
чтоб мог бы гость заезжий городской
побаловать себя стаканом чая
с коржом песочным, булочкой с посыпкой...
Сейчас здесь банк. Чтоб перехожий человек
мог запросто свою засунуть шею
в тугую ипотечную петлю,
не пожалев при том; чтоб каждый третий житель
в кредитной паутине мог издохнуть
благополучно и наверняка.
Теперь здесь банк. О, нравовремена!
Да я и сам давно иду ва-банк:
по павшим волосам, зубам истекшим
кому-то вряд ли то неочевидно, неявно;
бессеребряную ту кулинарию -
кто помнит? Всех - по пальцам перечесть.
Их лица предо мной порой мелькают,
когда отяжелённый молоком насущным,
смиренным хлебом, творогом ручным
по гололёду чапаю стреноженно,
распутицей районной ковыляю;
никак не узнаваемые сходу,
со скрипом установленные разве,
вприглядку - одношкольники мои.
А что же дальше? На подходе те,
кого, как нас, прищучит лотерея,
кому печенье с предсказаньем ляжет
в ладонь: начать, как нам, своё перечисленье
с загиба пальцев: только и всего...
Им говорить придётся о другом,
им смысл придётся вкладывать в другое,
но всё равно они придут к тому,
что их прямых сообщников по жизни,
по пиршеству товарищей бессменных,
и самоё - пиров и блюд на них -
по пальцам перечесть. Уж не закон ли
открылся жизни мне?: в сухом остатке,
в итоге сублимации бесстыжей,
всегда пред упадающей кулисой,
перед раскрытой нараспах последней...
Всего и вся - по пальцам перечесть.
2
На гуляй-поле, на городском замусоренном пустыре,
на прародине лопуха, лебеды, одуванчика и молочая,
где пекла пацанва обугленную бронебойною коркой картошку,
вырастал за два дня и две ночи дивный шатёр:
помесь цирка заезжего шапито с брезентухой палатки армейской.
На вагончике-кассе зазывно и бодро трубил
заграничной эстрадой и праздником жёг и томил
электрический раструб истошного счастьевещателя.
И огромный распятый плакат ударял по глазам - гонки по
вертикальной, не то - по отвесной ( уже не припомнить ) стене.
Что в моём воспалённом мозгу трактовалось как - гонки над бездной.
Будто рой диких пчёл, возрастал и клубился народ,
облака ваты сахарной множились и сгущались по детским рукам загорелым.
Объявлялся заезд и питоном вползала толпа
сквозь прореху в брезенте на верхотуру, почти что под купол взнесённый.
И висела толпа роково на растяжках висящем полу,
обречённо и тихо по-над циклопической бочкой дощатой.
Так непрочен и шаток казался воздвигнутый над землёй, рукотворный тот мир,
опоясанный тросами и винтами втугую, застёгнутый на страховочные карабины!
Будет, будет прелюдий пустых: под нарастающий стрёкот моторов,
под учащённый, клубящийся дымом першащим, рокочущий выхлоп,-
действо пошло и мотоциклетная туша волной проминает
хлипкие доски и ропот людской перекатывается по кругу.
Вот уж под самый урез, к самой кромке возносится всадник...
Храбрость и мужество ( как и назвать? ) удесятеряются, падает в ужасе сердце...
Пара ли тройка кругов на пределе и - вот уж колёсный гепард
в бездну скользит, ускоряясь, и хромом сверкает победно, наддав тормозами...
Вот уже - двое - навстречу друг другу - на курсах рисковых, смертельных...
Как же им выйти живыми из этой дуэли?
Из диалога прямого меж роком и смертью?
Пересеклись... разминулись... ещё и ещё... встречными желваками
прогрохотали... И - схлопнулось в точку пространство и время.
И на бобине шуршит неприкаянно оборванная кинолента.
3
Прикупишь тройку яблок, а тебя
легко нагреет Верка, Клавка, Олька
рублей на двадцать; мелочь, ни о чём.
Им, королевам уличных торгов,
притротуарных овощных развалов,
машинным продуктовым зазывалам
в передниках цветастых, ширококарманных
на хлебушек, на мыльце, молочко,
пивца ежевечерню полторашку
не жалко. Коли б не в России
нам жить... О чём базар-вокзал, мой друг?
Здесь кто кого быстрее обрюхатит
подменою, подлогом, лжёй и лажей,
здесь - кто кого по полной отоварит
шестиголовой кривдой, тот и царь
и бог, а ты - как был дурак бессрочный,
тупица беспросветный,- так и есть.
Твои кануны мудрости - прошли,
кануны трезвости - над головой сомкнулись,
а всё не впрок. Я ль не остерегал
тебя от уличной торговли воровской,
от шулерской купи-продай издёвки?..
Ах, это цветики,- поширше посмотри,
взгляни понезашоренней на время:
на покупон разводят нас на раз;
купиканкан, не страгиваясь с места,
велят наяривать: в автомобильном кресле,
на брачном ложе, не приподнимаясь
с промятого дивана,- только кликни,
нажми надёжный номер телефона
и тут же упадёт к ногам наличность,
кредит обнимет, будто бы полжизни
не виделись - и жарко и родно.
И будто бы к иному ничему
склонять уже не стоит человека,
а ты смекай, хоть и дурак: что - Верка?
Что - Клавка с Олькой супротив того,
что рубит жизнь под корень?- в ползунках,
в подгузниках обделанных младенцы,
ползущие хоть и на край кровати,
но шишек окромя и - ниже полу
им не случится... То-то и оно.
4
Выйдя на улицу, незаметным движением пальцев,
проверь - не расстёгнута ли молния на ширинке?
Не то - не стрясёшь позора с седой головы подобно тому,
как сдулся б Ахилл, выронив меч или щит,
в смертельной рубке неловкий приём провести изощряясь.
Ну и денёк: в три октавы весенний диапазон:
лёд дотлевает кой-где, жарганит ярило и бабочек выпорх
витиеватый объявлен; на скамьях неокрашенных топчутся дети,
с поводков бестолково и неостановимо рвутся собаки,
трелями рассыпными приветствуют зеленушки вновь узнанные деревья.
Две-три недели ещё и на каждой скамейке - распивочная и человекам,
в шортах и майках, затянутым на залипон в откровенное боди,
мимо спешащих, всё будет - пох... И ржанье дебильное и импровиз наливаек.
Сдриснуть бы в пустошь какую от этих смердящих авто,
под натиском алкашей и торчков и хамья в глухомани сокрыться...
А кто же тогда всё проглотит, приимет таким, как дано,
разверсто, расхристано, явлено на мученье и стыд?.. Кто же?
Кто же?