Мне на шею надели колодки,
Ибо ведали сущность мою:
Если кроткий, с тобой короткий
Разговор, ты добыча в бою.
Я привыкнуть не мог к перемене,
Прутья грыз, выбиваясь из сил,
Чтобы грызть, встать пришлось на колени,
И об клетку я зубы сточил.
А потом, не прошло и полгода,
Прутья клетки мне стали малы,
И тогда из стремленья к свободе
Добровольно надел кандалы.
Дух погиб, бережёную шкуру,
Только изредка розгой секут,
И весной светит солнце понуро,
И не радует землю мой труд.
Заменяют верёвкой колодку,
Угощают за кротость мою.
Я прозрачен и чист, будто водка,
Из которой я весь состою.
И когда выпадал редкий роздых,
То под шелест нездешних берёз,
В небе корчились мутные звёзды
Сквозь созвездия пьяненьких слёз.
Но случайно порвалась верёвка,
И услышав свой собственный вздох,
Я рукою потрогал берёзку,
Чуть прислушался к сердцу, и сдох.
Схоронили меня как собаку,
Но не взять было в толк палачам,
Что ни сраму не зная, ни страху,
Будет мёртвый вставать по ночам.
Поднимал кнут меня на работу,
Он лениться меня отучил.
И сосал я усердно, до рвоты
Кровь густую из вражеских жил.
Ночь из ночи и так год за годом,
По ночам убивая врагов,
После смерти обрёл я свободу,
И уже не боюсь батогов.
Кровью холоден был я при жизни,
А теперь я пью тёплую кровь,
После жизни пирую на тризне,
Умерев, чую к жизни любовь.
А потом, сколько лет миновало,
Над могилой вспахал землю плуг,
И я понял, что сыт до отвала,
Вдруг услышав родных песен звук.
Наши выгнали ворога в поле,
И могила мне стала родной,
Из неё я вылезу боле:
Ведь родная земля надо мной.
Я лежу, будто семя в подклете,
Я клыкаст, безобразен и гол.
А весной надо мной спели дети,
И зацвёл мой осиновый кол.
Я лежу. По земле ходят братцы.
Я лежу. Я теперь снова свой.
Я лежу. Но могу и подняться.
Я лежу. Я теперь часовой.