...Где-то там в вечности на краю осеннего леса стоит поэт - человеческое существо не намного больше полутора метров протяжённостью - и видит:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
«Роняет лес багряный свой убор» - эта первая строка катрена Пушкина сразу захватывает своей властной красотой – сразу и навсегда. Порой кажется, что всего Пушкина можно из неё представить. Нет, конечно, но что-то особенное проглядывает даже из моря других его шедевров словно волшебный ключ – маленький предмет, а какое значение имеет: открывает двери в особое пространство.
О хороших стихах принято говорить, то они музыкальны, и это обязательное качество выдающихся произведений – общее место, казалось бы. Но за словом «музыкальны» обычно трудно что-то добавить более существенное, да и само это определение давно превратилось в штамп. Барды хорошо поэксплуатировали именно рафинированную музыкальность русского стихотворения. В результате без гитары это творчество не воспринимается за редкими исключениями так живо, как с ней. Не стоит забывать такое свойство музыкальности как шлягерность, прилипчивость упрощенной музыкальной фразы. Дух отдыхает на музыкальности, особенно когда приходит в известное состояние за столом. А когда вы произносите: роняет лес багряный свой убор, вы оказываетесь в совершенно другом состоянии - тихом блаженном согласии даже совпадении с миром.
Пушкин чувствовал особую удачу этого стихотворения, и мы чувствуем. И хотя этого оказывается в большинстве прочтений вполне достаточно, дух внутри нас желает ещё понимать, почему так происходит.
Сребрит мороз увянувшее поле – сознательный уход от музыкальности, но ради чего, ведь это уже похоже на вызов. На такое идут, зная ясно, куда идут. Если мы не заметим первую странность этой строфы-произведения, то обнаружим её, сравнив то, что может всплыть в памяти при поверхостном вспоминании:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
И день скользнёт как будто поневоле,
И скроется за пеленою гор.
Что здесь изменилось? А то, что здесь заменены несколько «р», которых всё равно сохраняется преизрядно для урона музыкальности. Память требует, в первую очередь, именно музыкальности, значит исключения б-р-р-р какими-то другими словами. А вот они уже портят скрытую силу эстетического воздействия, тайну его гасят, хотя за счёт первых неизменённых строк ещё несут отблеск красоты исходной идеальной формы. Должен заметить, что это не придумалось специально, просто всплывало при припоминании, как только память проговаривала: роняет лес багряный свой убор… И я почти уверен: причина в подсознательной тяге к банальной музыкальности, опороченной бардами двадцатого века.
Теперь к делу. Вот строфа Пушкина:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Построим пространственный масштаб каждой строки. Итак, «роняет лес багряный свой убор» – это поэт стоит в лесу и видит, если он в лесу, который не совсем сбросил свой убор, так он же видит в ограниченной полусфере радиусом, скажем метров 20-40. Из второй строки – «сребрит мороз увянувшее поле» - можно видеть, что поэт стоит всё же не совсем в лесу, а с краю леса и масштаб строчки ограничен границами поля, пусть 500 – 1000 метрами. Третья строка охватывает пространство несравненно большее и, наконец, последняя строка даёт чёткий масштаб, отмеряемый взгляду краем окрестных гор и замыкая всю упорядоченную пространственную структуру отчётливой границей. Масштабы вложены один в другой по мере развёртывания и взгляда, и строфы. Они работают как целостная структура пейзажа.
Попробуем выстроить временной масштаб каждой строки. Первая строка являет самый большой масштаб, но теперь масштаб времени: лес роняет свой убор уже возможно неделю-две. А вот мороз сребрит увянувшее поле скорее всего только в утренние несколько часов. Третья строка – «проглянет день как будто поневоле» - за счёт выбора грамматической формы укорачивает день до какого-то стремительного получаса, оканчивающегося последней строкой почти в мгновенье за счёт именно края окрестных гор – края, кромки. Вот мы и видим упорядоченную – теперь во времени – вложенную (один масштаб в другой) временнУю структуру. И снова целостная структура пейзажа, дополненная теперь существованием его во времени, то есть ожившая, живая навсегда.