Внешне кажутся как люди
тот же хлеб едят и воду,
кто покинут и разлюблен,
те, кто сброшен с аналоя
наших душ. Алтарным ликам
больше места нет под сводом,
кто ступая — не окликан —
в тесный сумрак несвободы.
Несвободное приволье
страстных чувств, как в топях вязнув,
ночью шествуют безмолвно
те, к кому мы непричастны
больше. Душ упряма струнность
легковесно-безразлична
весть разрыва. Боль, сутулость
и́х воспринята цинично.
Не оценена достойно,
в эгоизме пресловутом,
мы глядим во след спокойно
с бессердечием Иуды.
В непредчувствии распятия
смутных мыслей гуще темень:
— Равви, радуйся! — заклятием
шепчем им, а рядом тени.
Люди-тени, тени-люди,
ах, не мучаясь виною,
мы продажным поцелуем
расправляемся с любовью.
Опоённые отравой
разлюбив, — гортань в ожогах —
прокричим: «Спаси Варавву!»,
не стыдясь прощаясь с богом.