Ударная доза чудодейственных витаминов,
благодаря которым Степанов ожил этой весной,
вытворяет теперь с его памятью чёрт знает что.
Ко второму часу ночи Степанов начинает засыпать,
мягко проваливаться в холодную январскую мглу.
Снится морозная ночь. Та самая, давнишняя...
... Самолёт прилетает вовремя, клацают дверцы "Волг",
пассажиры с наслаждением переобуваются —
ношеные валенки в дальнюю дорогу просто мечта.
Нетерпеливо клокочут и квохчут глушители,
национальных кадров много, разъезжаются кто куда,
созванные в областной центр на очередной "хурал".
Степанов в аэропорту случайно, повезло с билетом.
Он машет таксисту, лезет на заднее место "Волги",
впереди спутник-нанаец раздражённо ругается:
— Лоча! Кыр-мыр-дын! Лоча! Кыр-мын-хер!
Что за "лоча"? Откуда Степанов знает это слово?
Оно камнем из пращи улетает в память, отыскивая созвучия.
Точно, словечко Лёхи Назаренко. Дело пахнет гнильцой.
Лёху пристроили к Степанову в девяносто первом,
на то время, пока всё не утрясётся с партией —
коммуняки тогда всерьёз опасались преследований.
Назаренко работал инструктором горкома КПСС,
курировал нанайских рыболовов с партбилетами,
ничего не умел, кроме как целый день пить и курить,
но Степанов умудрился и в этом отыскать пользу.
Лучше с таким заместителем, чем вообще без зама.
Уговорились сразу — если Лёху вернут в партию,
то тёплое местечко Степанову будет обеспечено.
А если вопросик с "реваншем" вдруг затянется,
то быть тогда Лёхе замом безо всяких претензий,
заниматься разными организационными вопросами —
то соблюсти политес, а то поздравить кого вовремя.
Да Лёха и сам-то рулить не рвался, место своё знал,
но без рыбалки и нанайцев страдал неимоверно,
осторожно зудел про жирного "лоча-карася",
озёрное существо величиной с голову человека.
Нанайцы прячут такую рыбу от жадных русских,
потому и зовут её "лоча" — русский карась, мол.
Лёха выговаривает "лоча" с горловым придыханием.
На такое чудо нанайцы сменяют всё дефицитное —
трос, электроды, бензин, да что только захочешь!
Слетав по делам в столицу, Степанов наконец сдаётся,
выдаёт Лёхе спирт, кое-что для обмена с "туземцами",
и счастливый "комиссар" на неделю исчезает.
А потом Назаренко возвращается со странными новостями.
Нанайцы-то, оказывается, слетались неспроста,
услыхал Лёха от друзей-чекистов, что дело мутное,
попахивает от "найни" государственной изменой.
Какой-то депутат или чиновник продал врагам Родину.
В Приамурье много чего интересного понастроено!
Методички по таким делам писаны ещё при царях.
Собирают контингент, устраивают повод для попойки —
местный народец хлипковат, только сиди да записывай.
Чтоб куш заполучить да никому не похвастаться?
Нет, таёжный человек прост, он как ребёнок малый.
А вокруг чекисты с наганами да Лёхи с партбилетами...
Как тут не вспомнить ту встречу ночью в аэропорту?
От аэропорта до гостиницы ехать полчаса.
Высокий нанаец явно чем-то смертельно испуган,
с тоской и ненавистью что-то бормочет,
понимая, что неизбежен его позор.
Он яростно шепчет, не замечая Степанова:
— Эх, лоча! Боаду, уйлэ би, Эндур Ама!..
Про "Эндур Ама" Степанов слыхал ещё в детстве,
это молитва "Отче наш" по-нанайски так начинается —
Мишку Самара вечно его бабка за волосья таскала,
курила трубочку, соплю жевала, качалась да припевала.
А больше ничего не понять — драма у человека.
"Лочами" на Амуре до прихода каверзных русских
именовали нанайцы самых страшных злых чертей.
Это ж какими дураками надо быть всяким Лёхам,
чтоб такое жуткое слово да под себя переиначить?
Память отпускает, нет ни машины, ни нанайца.
Пялится в окно заледеневший кровавый глаз
того самого карася, которого откопала память.
Степанов засыпает, успевая напоследок подумать —
интересно, что такого натворил тот нанаец?
А может, и вины никакой на нём не сыскалось?