Солнце на правой ладони, на левой – месяц
/свеженький повод для сплетен и суеверий/.
Ты с прошлой жизни /которой?../ была невестой
князя-шамана в плаще из сорочьих перьев.
– Ах, – причитали старухи, – душа в закланье.
Кровь-то красна, да проклятьем течёт по венам.
Сызмальства клали в отдельной закрытой спальне –
окна в крестах, и в заклятьях старинных стены.
– Эххх, – за спиной мужики выдыхали тяжко...
стоило глянуть – под ноги себе плевали.
Мать сокрушалась, мол, не накупить рубашек,
чтоб на плечах не висели – в груди не жали.
Бабы на яд исходили: «Созрела рано» –
да утешались, что паданкой ранней будешь.
И... был один, с кем, казалось, легко – на равных...
Бросил в лицо:
– Ты же даже себя не любишь! –
словно ошпарил глинтвейном с кайенским перцем.
«Даже не дрогнула» – после шептались долго.
. . .
– Как тебе, ведьма, живётся, когда под сердце
будто бы воткнута кованая иголка?
– Так же, как будто вчера обкорнали крылья.
Князь ухмыляется, крутит кольцо на пальце:
– Раз наша связь – как узор на изнанке силы...
может, разумнее будет не расставаться?
Может быть, ты, наконец, перестанешь бегать –
не от судьбы...
– Ну, скажи ещё, что – от счастья!
Ты /так привычно/ его укрываешь пледом...
и поправляешь браслет на худом запястье,
трогая шрам –
побледневший...
«почти до локтя»...
памятку – круче намоленных амулетов:
– Как бы мне ни было больно и одиноко –
я привита нашим вечным янтарным летом.
Глубже, чем ты, ведь никто никогда не ранит.
Как припечёт – ублажай себя этим fuckтом.
Князь оставляет булавку в оконной раме,
кофе «горячий, как ад» выпивает залпом,
смотрит в глаза:
– Как всегда – зелены до дрожи...
– Не начинай. Я давно не ведусь на это.
Дело не в том, что ты всё позабыть не можешь...
а в том – что помнишь медовую горечь лета.