Очень давно это было. Мне 19 лет, прошел год после школы. Мои друзья и учителя зовут в литературу, и я думаю в том же направлении, но многое меня останавливает. Этому надо учиться не в институте, а в школе жизни. Вот поэтому и обозначилась целина, я интуитивно чувствовала, что она многие задачи решит, как и оказалось.
Каждый человек – продукт социальной среды. А во мне столько намешено разного, противоречивого. Родная деревня, семья, школа, комсомол, работа в колхозе, на стройке и в милиции, рабочая окраина, старая московская интеллигенция, театры, музеи, книги – далеко не всё, формировавшее мою личность.
Семья. Мама, приехав в Москву, работала на 2-3-х работах, не знаю, когда она спала. Воспитывать меня ей было некогда. Если я допускала оплошность, она говорила коротко: «Отцу бы это не понравилось». Для меня худшего наказания быть не могло. Папу мы ждали всегда, ведь он пропал без вести. Это потом мы узнали, что пропадали без вести целыми эшелонами: Сталин был хорошим бухгалтером (ведь матерям и женам пропавших без вести полагалось 5 рублей).
И я, как «продукт социальной среды» создавалась мамиными невероятными трудами и усилиями школьных учителей и комсомольских вожаков, проводящих в наше сознание линию партии. А они (семья и линия партии) никак не совпадали. Мама совершила подвиг, доведя меня до аттестата. Мы, безотцовщина, заканчивали 7 классов, а дальше ФЗО. Еще хорошо, если в своем городе, рядом с домом. А деревенские – в колхоз или в городское ФЗО, в казенный дом. Ребёнок в казенном доме! Мой муж (его отец тоже без вести пропавший) рассказывал, как приехал на каникулы в деревню из Москвы, где учился в ФЗО. Вышел из автобуса и побежал по проселочной дороге. Вот, сейчас увидит и маму, и дедушку, и младшего брата… вот сейчас, всего три километра, вот уже лесок на пригорке виден, а за ним – родной дом… и заплакал.
Итак, отправились на целину 500 комсомольцев с ЗИЛа. Всех тщательнейшим образом проверили три комиссии, комсомольские путёвки были именные.
ЗИЛ – это еще одна потерянная империя. Утратив СССР, мы потеряли и ЗИЛ. Я начала работать после школы токарем. Нам, «детям войны», не светило дневное образование. А в вечерний ВУЗ я не торопилась, так как были две цели: литература и правда жизни. Я начала работать после школы токарем, но вскоре поняла, что это – не мое. В империи ЗИЛа могло найтись место почти для любого человека. Там была коммунальная служба, сеть детских садов (более двух тысяч), филиалы завода по всей стране, санатории, профилактории, детские лагеря отдыха, клиническая больница, куда лечиться в травме и в сосудистой хирургии ехали с Дальнего Востока. А Дворец Культуры! Там начинали молодой Лановой и Земляникин. Небольшой (мест на 1000), но удивительно уютный театр с какой-то необыкновенной акустикой. Там выступали Светлана Немоляева, Лазарев, Филозов, Алла Пугачёва… а после выступления спускались в метро вместе с нами, простыми смертными.
Библиотека ДК ЗИЛ основана в 30-е годы, читальный зал был филиалом Ленинской библиотеки… Так вот, в поисках своего призвания я работала в цехах, в детском саду, в администрации Дворца культуры, в читальном зале, в филиале библиотеки в больнице… Но всё это впереди. Сначала – поездка на целину, по комсомольской путёвке с целью познания правды жизни.
Мы, 500 комсомольцев и пять воспитателей-коммунистов (один из них врач, которому потом предстояла большая работа) погрузились в теплушки и отправились в неблизкий и, как оказалось, не простой и не безопасный путь. На перроне Рижского вокзала нас провожали родные, друзья и комсомольские вожаки. Первый секретарь комсомола ЗИЛа Красильников сказал речь. Мама без церемоний посоветовала ему ехать туда же, на что он совершенно серьезно ответил, что он бы с радостью, но он так нужен здесь, что его не могут отпустить.
Что оставалось матери? – ждать писем и молиться о благополучии устремившейся в настоящую жизнь дочери.
Не ее ли молитва укрывала наш вагон, когда на остановившийся в степи эшелон совершались набеги вооруженных местных и вагон простреливался ими навылет? Никто из наших ребят не пострадал, к тому же нас вооружили тремя ружьями для самообороны.
Не по ее ли молитве мне попались хорошие соседки по палатке и в каждый сложный момент рядом оказывался один из комсомольцев, чтобы защитить, помочь, вразумить, развеселить?...
Однако, несмотря на все пережитые трудности и лишения, я благодарна судьбе за целину. Ведь я многое поняла там. Я встретила там таких людей…
А потом я увидела степь с ее ветрами, небесами, с ее неповторимыми, неописуемыми рассветами и закатами.
В то время как раз случилась «хрущевская оттепель», и приоткрыли «занавеску». И вот сентябрьским вечером мы возвращались с работы… В нашем палаточном лагере было 500 человек. Палатки стояли «стройными рядами», а на небольшой площадке между ними находились самодельные лавки и столы. Мы собирались там отдохнуть или перекусить. В центре этой площадки был фонарный столб, а на конце его – радио. Ну, вы все видели в военных фильмах такой большой черный лопух.
…Итак, мы возвращаемся с работы и слышим Музыку. Она льётся так органично. Некоторые из нас оторопели, притормозились, расселись по лавочкам как воробьи. А музыка всё надвигается и расстилается по степи, возносится в ее безмерные небеса, и мы потихонечку тоже стали разбредаться по степи. Слава Богу, вечер был не ветреный, мы затаились и слушали… Оказалось, это был симфонический концерт Рахманинова.
Надо было ехать из Москвы в Караганду две недели, скитаться там, сидеть без еды, пока власти расчухаются, что комсомольцы тоже хотят хлеба, обороняться от воинственных южных казахов (которые, кстати, не рады были нашему нашествию, сломавшему их привычный уклад), чтобы услышать такую музыку!
А я, приехавшая по комсомольской путевке, тайно мечтала попробовать свое перо. И оно нечаянно сломалось. А пока мы здесь зачем-то нужны, может быть именно затем, чтобы слышать эту музыку сфер. Наверное, есть что-то высшее, что заставило нас преодолеть этот трудный путь.