О «МУЗЕ ПЛАЧА», ГАРМОНИИ И НЕ ТОЛЬКО
Памяти Анны Ахматовой
В этот день, 5 марта, кто-то вспоминает Сталина – и это право всех, кто считает этого неуравновешенного кровожадного властолюбца великим политиком и личным кумиром. На вкус и цвет, как говорится... Но так уж судьбе было угодно, что 5 марта не стало Анны Андреевны Ахматовой, и эта дата мной воспринимается гораздо глубже и объёмней: и день смерти тирана как напоминание о том, что даже самая гнусная жизнь бывает конечной, и день ухода поэта как обещание, что тело не уносит за собой душу и дела души остаются с людьми и в людях надолго, если не навсегда.
Мой путь к Ахматовой – он долгий и сложный. Через отрицание, через полное неприятие её поэтики в юности – к сегодняшнему уважительному почитанию. Прежде я не задумываясь отнесла бы себя к «цветаевцам» – я была максималисткой и обычно, занимая одну сторону баррикад, категорически не принимала противоположной. Или чёрный, или белый. Конечно, душа моя, жаждущая великой любви, страдающая от непонимания окружения и убийственных низостей человеческой сущности, оголтело вбирала в себя цветаевскую пульсирующую рифмопластику, её земную безудержность и «ненасытность» и в то же время трансцендентную отстранённость от всего земного, её полную надмирность («Двадцатого столетья – он, // А я – до всякого столетья!»)… К тому же потрясала техника цветаевского письма, её недосягаемое почти для всех живших и ныне живущих поэтов мастерство передавать любые тончайшие движения души в слове, любые эмоциональные нюансы, гибко выплетать сложнейшие сюжеты и диалоги посредством удивительно точно выстроенного порядка слов, знаков, интонаций и даже междусловья…
К тому же отрицание вызывала не только поэзия Ахматовой, но и крайне неоднозначная её личность и судьба. Многое в том, как она умела себя подавать, как ловко приписывала все беды эпохи и близких лично себе, в ней настораживает и вызывает вопросы. Ахматова мне всегда казалась достаточно холодной, эгоистичной, любящей царствовать особой, больше берущей, нежели отдающей, умеющей создать вокруг себя атмосферу почитания и обожания – в отличие от той же Цветаевой, которая одаривала и любила взахлёб, не рассчитывая сил и энергии. Именно Марина Цветаева жарко, порывисто посвятила Ахматовой цикл из 13 стихотворений под названием «Ахматовой», где восторженно называет её «музой плача» и отдаёт ей сердце своё в придачу. И даже на отправленной в дар Ахматовой книге Марина Ивановна делает такую надпись-признание: «Не думайте, что я ищу автографов, – сколько надписанных книг я раздарила! – Ничего не ценю и ничего не храню, а Ваши книжечки в гроб возьму под подушку!» Эта душевная широта, характерная для Марины Цветаевой, Ахматовой оценена не была, поскольку приняла она это как само собой разумеющееся. Умела она создавать вокруг себя некий флёр таинственности, чем притягивала людей, и перекладывать на других дела свои и тяжкие бытовые обязанности, создавать иллюзию беспомощности и отстранённости от земного. Впрочем, возможно, это была и не иллюзия, однако далеко не всем дано так манипулировать чувствами других и оборачивать собственные недостатки в свою пользу. Мне же всегда была ближе цветаевская неоглядность и «безмерность в мире мер», нежели ахматовский утончённый нарциссизм. Впоследствии же совершенно логично, что обласканная поклонниками Анна Андреевна не приняла участия в судьбе подруги по перу, когда в начале Великой Отечественной войны всех значительных писателей отправляли в эвакуацию. Ахматова была эвакуирована в одно из лучших мест, в Ташкент, где получила тепло и еду, почитание и общение, Цветаеву же отправили в Елабугу без помощи и поддержки и практически обрекли её, растерянную, запутавшуюся и не умеющую решать бытовые проблемы, на верную гибель.
Единственная встреча этих ведущих голосов женского крыла русской поэзии состоялась только в 1941 году и принесла им взаимное разочарование. Встреча эта произошла 7 июня 1941 г. на Большой Ордынке в доме 17, в квартире 13 у Ардовых, а на другой день Цваетаева вновь пришла по этому адресу пообщаться с Ахматовой. То, что они встретились дважды, всё же говорит в пользу версии, что им было что сказать друг другу и у них даже возникло желание продолжить разговор. Сведения о встрече сохранились очень скупые, поскольку Цветаева не оставила воспоминаний, а Ахматова сделала лишь краткую запись о том, что чувствовала себя рядом с вернувшейся из-за границы Цветаевой какой-то рязанской бабой. Цветаева же ещё годом раньше, прочитав ахматовскую книгу стихов, писала в дневниках, что ожидала огромного взлёта Ахматовой лирики, но этого не произошло. С огорчением и недоумением, не умеющая скрывать эмоций, напишет она в своём дневнике 40-го года: «...Да, вчера прочла – перечла – почти всю книгу Ахматовой и – старо, слабо. Часто (плохая и верная примета) совсем слабые концы; сходящие (и сводящие) на нет. Испорчено стихотворение о жене Лота. Нужно было дать либо себя – ею, либо её – собою, но – не двух (тогда была бы одна: она).
...Но сердце моё никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
Такая строка (формула) должна была даться в именительном падеже, а не в винительном. И что значит: сердце моё никогда не забудет... – кому до этого дело? – важно, чтобы мы не забыли, в наших очах осталась –
Отдавшая жизнь за единственный взгляд...
Ну, ладно... Просто, был 1916 год, и у меня было безмерное сердце, и была Александровская Слобода, и была малина (чудная рифма – Марина), и была книжка Ахматовой... Была сначала любовь, потом – стихи...
А сейчас: я – и книга.
А хорошие были строки: ...Непоправимо-белая страница... Но что она делала: с 1914 г. по 1940 г.? Внутри себя. Эта книга и есть «непоправимо-белая страница...»
Подробности же этой двухдневной встречи поэтессы сохранили в тайне, но можно себе представить, насколько раздражающе разными оказались эти две лучшие музы России. Как очень точно пишет Аля Ардова, бывшая свидетельницей этих встреч: «М. Ц. была безмерна, А. А. – гармонична: отсюда разница их (творческого) отношения друг к другу. Безмерность одной принимала (и любила) гармоничность другой, ну, а гармоничность не способна воспринимать безмерность: это ведь немножко не «comme il faut» с точки зрения гармонии».
Годы осмысления жизни и поэзии и бесконечное моё внутреннее развитие, бесконечное самоформирование дали свои плоды: то, что прежде у Ахматовой казалось мне неряшливостью стиля, сегодня видится прелестной художественной небрежностью, где когда-то мерещились банальность и примитивизм, нынче открываются глубины лаконичной мудрости и ясноокого философского минимализма. Ахматова как часть моей вселенной прочно заняла теперь своё почётное место. И, вне всякого сомнения, стала частью судьбы. Нередко я обращаюсь мысленно к её строкам – особенно к одной удивительной строке из «Приморского сонета», вернее, к самой первой его строке: «Здесь всё меня переживёт…» Как сказано! И всего-то – четыре слова. А вся человеческая жизнь, все болевые точки бытия умещаются в этой божественной краткости высказывания.
И главное, пришло понимание, что разные школы и техники, методики и установки, постулаты и взгляды прекрасно могут уживаться в системе ценностей одного человека, не входя в противоречие и не создавая внутренних конфликтов. А потому нет никакой надобности сталкивать внутри себя Пушкина и Лермонтова или Ахматову и Цветаеву – в мудром и деликатном взаимодействии плоды их дум способны куда более полно развивать наши души и давать нам жизненные токи, нежели по отдельности. И, напротив, антагонизм и непримиримость способны жестоко разрушить внутренний мир человека, в отличие от мудрого приятия.
Кстати, чуть ли не с детства мне казался весьма символичным тот факт, что Ахматовой не стало всего-то за три месяца до моего рождения. Внутри всегда жила неоспоримая убеждённость, что когда-нибудь я дам миру продолжение неиссякаемого родника поэтического слова. С осознанием этой миссии и живу на свете, и счастье, что я не пошла ни по одному из чужих путей, а искала и нашла своё собственное слово. Остальное – суета…
Сегодня 57 лет как навсегда остановилось сердце одного из крупнейших русских поэтов XX столетия, поэта-женщины, показавшей миру, что женская поэзия и мужская – две стороны одной медали, а значит суть одно. «Я научила женщин говорить, // Но, боже, как их замолчать заставить!» – это её же горько-ироничное восклицание о женской эпигонской графомании, коей несть числа – вкупе, кстати, с мужской…
57 лет поэзия Ахматовой живёт и не только не иссякает во времени, но и набирает силу и высоту, крепнет и продолжает влиять на умы и души, наполняясь живительными соками современного бытия и устремляясь своим могучим потоком в будущее.
Не говорю «светлая память!», ибо память – в стихах, а они живы и вновь мощны сегодня как никогда. И сегодня слова Анны Андреевны опять – в который уже раз! – звучат для нас как манифест и как гимн одновременно:
МУЖЕСТВО
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки.
Иллюстрации:
Л. А. Бруни «Портрет А. А. Ахматовой», 1922
«А. А. Ахматова». Фото М. Наппельбаума, 1922